Б.Скиннер
Технология поведения

Б. Скиннер (1904-1990) - американский психолог, представитель бихевиоризма, профессор психологии Гарвардского университета, внес значительный вклад в теорию и методики обучения, разработал философию "науки человеческого поведения", служащую основой социального бихевиоризма.
Основные произведения: "The behavior of organism" (1938), "Science and human behavior" (1956), "Reflektions on bahaviorism ans society" (1978)
Публикуемый ниже сокращенный текст дается по источнику: Б. Ф. Скиннер Технология поведения // Американская социологическая мысль: Тксты / Под ред. В. И. Добренькова. М.: Издво МГУ. 1994. С. 30-46. (Текст представляет собой 1-ю главу кн.: Skinner B. F. Beyond Freedom and Dignity . N.Y. 1971. P. 3-25. Перевод А. Гараджи)

Пытаясь разрешить те устрашающие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в сегодняшнем мире, мы, естественно, обращаемся к приемам, которые нами лучше всего освоены. Мы отправляемся от силы, а наша сила - наука и технология. Чтобы сдержать демографический взрыв, мы ищем лучшие способы контроля над рождаемостью. Перед лицом угрозы ядерного уничтожения мы создаем все более крупные сдерживающие силы и противоракетные системы. Мы пытаемся предотвратить голод в мировых масштабах новыми видами пищи и лучшими способами ее выращивания. Усовершенствование санитарии и медицины, как мы надеемся, обеспечит контроль над заболеваемостью, улучшение жилищных условий и совершенствование транспортной системы решит проблемы трущоб, а новые способы сокращения и размещения отходов остановят загрязнение окружающей среды. Мы можем указать на значительные достижения во всех этих областях, и неудивительно, что нам хотелось бы умножить их число. Но наши дела идут все хуже, а то обстоятельство, что и сама технология все чаще оказывается беспомощной, отнюдь не придает уверенности. Санитария и медицина заострили демогра-фические проблемы, война приобрела чудовищный облик с изобретением ядерного оружия, а массовая погоня за благополучием в значительной степени ответственна за загрязнение среды. Как выразился Дарлингтон, «каждый новый источник преумножения своего могущества на земле был использован человеком так, что перспективы его потомства значительно сузились. Весь его прогресс был достигнут ценой ущерба его окружению, который он не может исправить и не мог предвидеть». Мог человек предвидеть этот ущерб или нет, исправить его он должен, иначе все будет кончено. И он может сделать это, если осознает природу вставшего перед ним затруднения. Практическое приложение одних только физических и биологических наук не решит этих проблем, потому что решения лежат в совсем иной сфере... Короче говоря, мы нуждаемся в крупномасштабных изменени-ях человеческого поведения и осуществить их при помощи одних только физики и биологии мы не в состоянии, как бы усердно мы ни работали. (А ведь имеются и другие проблемы, такие, как развал нашей образовательной системы или недовольство и бунт молодежи, для разрешения которых физическая и биологическая технологии столь очевидно не годятся, что никогда и не использовались.) Недостаточно «использовать технологию с более глубо-ким пониманием человеческих забот», или «подчинить технологию духовным нуждам человека», или «заставить технологов обра-титься к людским проблемам»... Что нам необходимо, так это технология поведения. Однако поведенческой технологии, сопоставимой по мощи и точности с физической и биологической, не существует, а те, кто не находит саму ее возможность смехотворной, будут ею скорее напуганы, чем утешены. Вот как мы далеки и от «понимания человеческих забот» в том же смысле, в каком физика или биология понимают проблемы своих областей, и от овладения средствами предотвра-щения катастрофы, к которой мир, кажется, неотвратимо приближается. Двадцать пять веков назад можно было, наверное, сказать, что человек понимает себя самого так же хорошо, как и любую другую часть своего мира. Сегодня человек есть то, что он понимает менее всего. Физика и биология проделали большой путь, но сопостави-мое развитие какого-то подобия науки о человеческом поведении заметить непросто. Греческие физика и биология сегодня представляют лишь исторический интерес (никакой современный физик или биолог не обратится за помощью к Аристотелю), но диалоги Платона все еще изучаются и цитируются так, как если бы они проливали какой-то свет на природу человеческого поведения. Аристотель не сумел бы понять и страницы из современного труда по физике или биологии, но Сократ со своими друзьями, едва ли затруднился бы уловить смысл самых современных работ, посвященных делам человеческим... Всегда можно сослаться на то, что человеческое поведение особенно трудная область. Это действительно так, и мы легко склоняемся к этой мысли, потому что столь неловки в обращении с поведением. Но современная физика и биология с успехом рассматривают предметы, которые в любом случае не проще, чем многие стороны человеческого поведения. Разница в том, что инструменты и методы, которыми они пользуются, обладают соизмеримой сложностью. ...В определенном смысле можно сказать, что научные методы вообще едва ли когда-либо применялись к человеческому поведению. Мы воспользова-лись научным инструментарием, мы считали, измеряли и сопо-ставляли, однако нечто существенное для научной практики оказалось упущенным почти во всех современных исследованиях человеческого поведения. Это нечто связано с нашей трактовкой причин поведения. (В усложненных научных текстах термин «причина» больше не пользуется популярностью, но здесь он уместен.) Первое знакомство с причинами человек приобрел, вероятно, в своем собственном поведении: вещи приходили в движение, потому что он их двигал. Если двигались другие вещи, значит, их двигал кто-то еще, и если этот двигатель невозможно было увидеть, то это объяснялось тем, что он невидим. Греческие боги служили, таким образом, причинами физических явлений. Обычно они помещались вне вещей, которые они двигали, но могли также входить внутрь и «содержать» их. Физика и биология вскоре отказались от объяснений такого рода и обратились к более подходящим видам причин, но в сфере человеческого поведения этот шаг так и не был решительно предпринят. Образованный человек больше не верит в одержимость бесами (хотя порой изгнание бесов еще практикуется, а демоническое вновь возникает на страницах сочинений психотерапевтов), но человеческое поведение все еще повсеместно связывается с какими-то внутрен-ними агентами. О молодом преступнике говорят, например, что он страдает расстройством индивидуальности (personality). Это высказывание было бы бессмысленно, если бы душа каким-то образом не отличалась от тела, попавшего в передрягу. Различие это недвусмысленно подразумевается, когда говорят о нескольких индивидуальностях, заключенных в одном теле и контролирующих его различным образом в различные моменты. Психоаналитики насчитывают три такие индивидуальности - Эго, Супер-Эго и Ид,- взаимодействие которых считается ответственным за поведение человека, в котором они «обитают». Хотя физика уже очень давно отказалась подобным образом олицетворять свои объекты, она еще долго продолжала говорить о них так, будто они обладают волей, побуждениями, чувствами, целями и другими фрагментарными атрибутами внутренних агентов. Согласно Беттерфилду, Аристотель утверждал, что падающее тело ускоряется потому, что становится веселее, чувствуя себя ближе к дому, а позднейшие авторитеты предпола-гали, что снаряд движим неким импульсом, порой называвшимся «импульсивностью». Все это в конце концов было забыто, и хорошо, что забыто, но наука о поведении тем не менее все еще апеллирует к подобным внутренним состояниям. Никто не удивляется, услышав, что человек, несущий добрые вести, движется быстрее, поскольку чувствует себя веселее, или поступает легкомысленно из-за своей импульсивности, или упрямо придерживается намеченного из-за одной только силы воли. Неосмотрительные ссылки на цель все еще встречаются и в физике и в биологии, но в добротной практике им нет места; и тем не менее почти всякий связывает человеческое поведение с намерени-ями, целями, целеустремленностью. Если все еще имеется возможность спросить, может ли машина проявить целеустремленность, такой вопрос, очевидно, предполагает, что она больше будет напоминать человека, если может проявить ее... Почти всякий, затрагивающий в своих исследованиях гуманитарные вопросы: в качестве политолога, философа, литератора, экономиста, психолога, лингвиста, социолога, теолога, антрополо-га, педагога или психотерапевта,- продолжает рассуждать о человеческом поведении именно таким донаучным способом. Мы можем услышать, что для осуществления контроля над численностью мирового народонаселения необходимо изменить установки по отношению к детям, преодолеть чувство гордости численностью семьи или своими сексуальными возможностями, сформировать какое-то чувство ответственности по отношению к потомству и уменьшить значение той роли, которую большая семья играет в снижении беспокойства о преклонном возрасте. В деятельности, направленной на достижение мира, нам прихо-дится иметь дело с волей к власти или параноидальными заблуждениями лидеров; мы должны помнить, что войны начинаются в людских умах, что в человеке есть нечто самоубий-ственное,- вероятно, влечение к смерти,- которое приводит к войнам, и что человек агрессивен по природе. Для решения проблем бедных мы должны пробуждать самоуважение, инициативу и снижать уровень фрустрации. Чтобы унять недовольство молодежи, мы должны обеспечить ей чувство цели и ослабить ощущение отчужденности и безнадежности. А осознав, что она не располагает действенными средствами для того, чтобы осуществить все это хотя бы частично, мы сами имеем возможность испытать кризис веры или утрату уверенности, которые можно преодолеть лишь возвратом к вере во внутренние возможности человека. Это, как то, что дважды два, почти никто не подвергает сомнению. Однако ничего подобного нет в современных физике и биологии, и это обстоятельство может хорошо объяснить, почему так долго не появлялись наука о поведении и технология поведения. Измерения мира сознания... действительно поднимают серьезные проблемы, но обычно ими можно пренебречь, и это может оказаться хорошей стратегией, так как важнейшее возражение ментализму совсем иного рода. Мир сознания мешает нам видеть поведение в качестве самоценного предмета рассмотрения. В психотерапии, например, отклоняющие-ся от нормы слова и поступки человека почти всегда рассматрива-ются просто как симптомы и сопоставляются с захватывающими драмами, помещаемыми в глубины сознания,- само поведение считается, конечно же, поверхностным явлением. В лингвистике и литературной критике то, что высказывает человек, почти всегда считается выражением каких-то идей или чувств. В политологии, теологии и экономике поведение обычно рассматривается в каче-стве материала, из которого выводятся установки, намерения, потребности и т.д. На протяжении более двадцати пяти столетий пристальное внимание было приковано именно к психической жизни, но лишь в последнее время была предпринята хоть какая-то попытка исследовать человеческое поведение как нечто большее, нежели простой побочный продукт. Так же игнорируются и условия, функцией которых поведение является. Ментальное объяснение кладет конец любопытству. Мы можем наблюдать этот эффект в каком-нибудь случайном разговоре. Если мы кого-либо спрашиваем: «Почем вы пошли в театр?» и этот человек отвечает: «Потому что я чувствовал желание сходить», мы склонны воспринимать его ответ как род объяснения. Гораздо ближе к существу дела было бы выяснение того, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, что он слышал или читал о пьесе, которую он пошел посмотреть, и что в его окружении в прошлом и настоящем могло побудить его пойти (а не сделать что-то другое), но мы принимаем «я чувство-вал желание сходить» как род обобщения всего этого и не склонны расспрашивать о деталях. Профессиональный психолог часто останавливается на этой же стадии. Прошло уже много времени с тех пор, как Уильям Джемс пытался исправить господствующую точку зрения на отношение между чувствами и поступком, утверждая, например, что убегаем мы не потому, что пугаемся, а пугаемся потому, что убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда мы чувствуем страх, есть наше поведение - то самое поведение, которое, согласно традиционной точке зрения, выражает чувство и им объясняется. Но сколько было тех, кто, размышляя над аргументом Джемса, сумел заметить, что на деле здесь не было отмечено никакого предшествующего события? И никакое «потому что» не должно восприниматься всерьез. Никакого объяснения того, почему мы убегаем и чувствуем страх, предложено не было. Независимо от того, считаем ли мы, что объясняем чувства или поведение, которое предполагается обусловленным чувствами, мы уделяем очень мало внимания предшествующим обстоятельствам. Не будучи в состоянии понять, каким образом или почему человек, которого мы видим, ведет себя так, а не иначе, мы приписываем его поведение какому-то человеку, которого мы не можем видеть, чье поведение мы также не можем объяснить, ноо котором мы не склонны задавать никаких вопросов. Возможно, мы принимаем эту стратегию не столько из-за отсутствия интереса или способности, сколько из-за давнишнего убеждения в том, что большинство проявлений человеческого поведения не имеет никаких релевантных антецедентов. Функция этого внутреннего человека состоит в том, чтобы обеспечить какое-то объяснение, которое в свою очередь объяснения не получит. Дальше него никакие объяснения не идут. Он не является неким посредником между прошлыми событиями личной истории и настоящим поведением, он является серединой, из которой поведение эманирует. Он дает начало, порождает и созидает, и, делая все это, он остается божественным, каким его воспринимали и греки. Мы говорим, что он автономен с точки зрения науки о поведении, а это значит чудесен. Эта позиция, конечно же, уязвима. Автономный человек служит для объяснения только тех вещей, которые мы еще не в состоянии объяснить иными путями. Его существование зависит от нашего невежества, и он естественным образом утрачивает свой статус, когда мы начинаем узнавать о поведении больше. Задача научного анализа состоит в том, чтобы объяснить, каким образом поведение человека как некой материальной системы соотнесено с теми условиями, в которых эволюционировал человеческий вид, а также с условиями, в которых существует данный индивид... Молодые люди бросают школу, отказываются идти работать и общаются лишь со своими сверстниками не потому, что чувствуют отчуждение, а потому, что порочным является социальное окружение в семьях, школах, на заводах и в прочих местах. Мы можем, последовав примеру физики и биологии, обратить-ся непосредственно к отношению между поведением и окружением и пренебречь мнимыми опосредующими состояниями сознания. Физика не прогрессирует, присматриваясь к ликованию свободно падающего тела, а биология - к природе витальных духов; так же и нам, чтобы преуспеть в научном анализе поведения, нет необходимости пытаться раскрыть, чем же в действительности являются индивидуальности, состояния сознания, чувства, черты характера, планы, замыслы, намерения или иные принадлежности автономного человека. Почему нам потребовалось столько времени, чтобы прийти к этому? На это есть свои причины. Объекты изучения физики и биологии не ведут себя совсем как люди, и в конечном счете довольно смешно говорить о ликовании падающего тела или об импульсивности снаряда; но люди ведут себя именно как люди, и внешний человек, чье поведение должно быть объяснено, может очень походить на внутреннего человека, чье поведение, как утверждается, его объясняет. Внутренний человек был сотворен по образу и подобию внешнего. Более важная причина состоит в том, что нам кажется, будто внутреннего человека порой можно непосредственно наблюдать. Мы должны выдумать ликование падающего тела, но разве мы не в состоянии чувствовать свое собственное ликование? Мы действительно чувствуем вещи внутри себя, но мы не чувствуем вещей, которые были изобретены для того, чтобы объяснить поведение. Одержимый человек не чувствует владеющего им беса и даже может вообще отрицать существование бесов. Малолетний преступник не чувствует свою расстроенную индивидуальность. Разумный человек не чувствует своей разумности, интроверт - своей интровертности. (На деле утверждается, что эти измерения сознания или характера могут наблюдаться лишь при помощи сложных статистических процедур.) Говорящий не чувствует грамматических правил, которые он, как утверждается, применяет при составлении предложений, и люди говорили грамматически за тысячи лет до того, как что-либо узнали о существовании каких-то правил. Респондент вопросника не чувствует установок, или мнений, которые приводят его к особому выбору пунктов. Мы действительно чувствуем определенные состояния своих тел, связанные с поведением, но, как отметил Фрейд, мы ведем себя точно так же и тогда, когда мы не чувствуем их: они - побочные продукты и их не следует путать с причинами. Есть и гораздо более важная причина того, что мы столь медленно отвергаем менталистские объяснения: им трудно было найти какие-либо альтернативы Очевидно, мы должны искать их во внешнем окружении, но роль окружения никоим образом нельзя считать ясной. История теории эволюции иллюстрирует эту проблему. До XIX века окружение мыслилось просто пассивной обстановкой, в которой множество различных видов организмов рождаются, воспроизводят себя и умирают. Никто не замечал, что окружение ответственно за то обстоятельство, что имеется множество видов (и это обстоятельство достаточно знаменатель-ным образом приписывалось некоему творческому Разуму). Трудность заключалась в том, что окружение действует неза-метно: оно не выталкивает и не вытягивает, оно отбирает. На протяжении тысячелетий истории человеческого мышления про-цесс естественного отбора оставался незамеченным, несмотря на его исключительную важность. Когда он в конце концов был открыт, он стал, конечно же, ключом к созданию эволюционной теории. Воздействие окружения на поведение оставалось неясным на протяжении даже еще более длительного периода времени. Мы можем видеть, что организмы делают с окружающим их миром, когда они берут из него то, в чем нуждаются, или защищаются от его опасностей, но гораздо сложнее увидеть, что этот мир делает с ними. Первым, кто предположил, что окружение может играть активную роль в определении поведения, был Декарт, и он, очевидно, оказался способным на это предположение лишь потому, что получил одну явную подсказку. Ему было известно о неких автоматах в Королевских садах Франции, которые приводились в действие гидравлически, скрытыми от глаз клапанами. Как описывал это Декарт, люди, вступающие в сады, «обязательно наступают на некие плиты или камни, которые устроены таким образом, что если люди приближаются к купаю-щейся Диане, эти автоматы заставляют ее скрыться в розовых кустах, а если же люди пытаются преследовать ее, они заставляют выступить вперед Нептуна, угрожающего трезубцем». Эти фигуры были знаменательны именно тем, что вели себя как люди, и поэтому создавалось впечатление, что нечто, очень похожее на человеческое поведение, может быть объяснено механически. Декарт знал по подсказке: живые организмы могут двигаться по схожим причинам. (Он исключал человеческий организм, оче-видно, чтобы избежать религиозных споров.) Взрывное (triggering) действие окружения стало называться «стимулом» - это латинское слово обозначает «стрекало», а действие на организм - «откликом», и вместе они, как считалось, составляли «рефлекс». Впервые рефлексы стали демонстрировать-ся на маленьких обезглавленных животных, например сала-мандрах, и весьма примечательно, что этот принцип подвергался нападкам на протяжении всего XIX века, потому что он, казалось, отрицал существование некоего автономного агента - «души спинного мозга»,- которому (прежде) приписывалось движение обезглавленного тела. Когда Павлов показал, как в результате дрессировки могут быть образованы новые рефлексы, родилась окончательно оформившаяся психология стимула - отклика, в рамках которой все поведение рассматривалось в качестве реакций на стимулы. Один из авторов выразил это таким образом: «Мы идем по жизни, подгоняемые тычками и хлыстом». Однако модель стимула - отклика никогда не была особенно убедительной и она не решала основной проблемы, поскольку нечто вроде внутреннего человека все равно должно было быть изобретено для обращения стимула в отклик. Теория информации натолкнулась на ту же проблему, когда для обращения входа в выход потребовалось изобрести некий внутренний „процессор". Воздействие провоцирующего (eleciting)стимула сравнительно легко наблюдать, и неудивительно, что декартова гипотеза длительное время занимала в теории поведения господствующие позиции; но то был ложный след, с которого только теперь сходит научный анализ. Окружение не только тычет и хлещет, оно отбирает. Его роль схожа с ролью естественного отбора, хотя и в совершенно ином временном масштабе, и по этой самой причине она и была упущена из виду. Теперь стало ясно: мы должны учитывать, что делает с организмом окружение не только прежде, но и после того, как он совершает отклик. Поведение оформляется и поддерживается своими последствиями. Как только этот факт осознается, мы получаем возможность сформу-лировать взаимодействие между организмом и окружением гораздо более всесторонним образом. Налицо два важных результата. Один касается фундаменталь-ного анализа. Поведение, которое оперирует с окружением, чтобы произвести какие-то последствия («оперирующее» поведение), может быть изучено посредством моделирования окружений, в которых определенные последствия возможны по отношению к этому поведению. В ходе исследования возможности неуклонно становились все более сложными и одна за другой принимали те объяснительные функции, которые прежде отводились индивидуальностям, состояниям сознания, чертам характера, замыслам и намерениям. Второй результат - практического характера: окружением можно манипулировать. Верно, что человеческий генофонд может изменяться лишь очень медленно, но изменения в окружении индивида имеют быстрые и драматические результа-ты. Технология оперирующего поведения, как мы увидим, уже достаточно развита, и она может оказаться под стать нашим проблемам. Эта возможность, однако, поднимает другую проблему, которую необходимо решить, если мы собираемся воспользоваться своими достижениями. Мы продвинулись вперед, экспроприировав внутреннего человека, но он не ушел со сцены просто так. Он проводит своего рода арьергардные бои, для которых, к несча-стью, он в состоянии получить серьезные подкрепления. Он все еще важная фигура в политологии, праве, религии, экономике, антропологии, социологии, психотерапии, этике, истории, образо-вании, педагогике, лингвистике, архитектуре, городском планиро-вании и семейной жизни. В каждой из этих областей есть свой специалист, и у каждого специалиста есть своя теория, и почти в каждой теории автономия индивида не подвергается никакому сомнению. Внутреннему человеку нет серьезной угрозы со стороны данных, полученных с помощью случайного наблюдения или из исследований по структуре поведения, и во многих из этих областей рассматриваются лишь группы людей, в которых статистические или актуарные данные накладывают мало ограни-чений на индивида. Результат - огромный перевес традиционного «знания», которое должно быть исправлено или заменено неким научным анализом. Особенное беспокойство причиняют две черты автономного человека. Согласно традиционной точке зрения человек свободен. Он автономен в том смысле, что его поведение не вызывается никакой причиной (uncaused). Он поэтому может считаться ответственным за то, что делает, и справедливо наказываться, если совершает проступок. Эта точка зрения вместе со связанной с ней практикой должна быть пересмотрена, коль скоро научный анализ вскрывает такие контролирующие отношения между поведением и окружением, о которых прежде никто не подозревал. Определенная доля внешнего контроля могла допускаться и раньше. Теологи признали тот факт, что действия человека должны предопределяться всеведующим Богом, а излюбленной темой греческих драматургов была неумолимая судьба. Ясновидцы и астрологи часто заявляют о своей способности предсказывать человеческие поступки, и на них всегда был спрос. Биографы и историки всегда выявляли некие «влияния» в жизни индивидов и народов. Народная мудрость и прозрения таких эссеистов, как Монтень и Бэкон, предполагают какой-то род предсказуемости в человеческом поведении, а статистические и актуарные свидетельства социальных наук указывают в том же направлении. Автономный человек выживает перед лицом всего этого потому, что он - счастливое исключение. Теологи примирили предопределение со свободной волей, а греческая публика, взволнованная изображением неумолимой судьбы на сцене, вне театра чувствовала себя свободной. Весь ход истории поворачивает смерть какого-нибудь вождя или буря на море, а жизнь индивида полностью изменяют какой-нибудь наставник или любовная история, но ведь эти вещи случаются не с каждым и они не воздействуют на каждого одинаковым образом. Некоторые историки даже обратили непредсказуемость истории в добродетель. Актуарное свидетельство легко игнорируется; мы читаем, что сотни людей погибли в результате дорожных катастроф в праздничный уикенд, и беспечно пускаемся в путь, словно нас лично это совершенно не касается. Мало какая поведенческая наука воскрешает «призрак предсказуемого человека». Напротив, множество антропологов, социологов и психологов воспользовались своими экспертными знаниями как раз для того, чтобы доказать, что человек обладает свободой, целями и ответственностью. Если не очевидность, то хотя бы вера делала Фрейда детерминистом, но множество фрейдистов не испытывают никаких колебаний, заверяя своих пациентов в том, что они свободны выбирать между различными направлениями действия и в конечном счете являются архитекторами своих судеб. Эта спасительная лазейка понемногу начинает закрываться - по мере того как открываются новые свидетельства предсказуемо-сти человеческого поведения. Личное освобождение от полного детерминизма упраздняется по мере того, как прогрессирует научный анализ, особенно в том, что касается поведения индивида. Джозеф Вуд Крач (Krutch) признал актуарные факты, настаивая при этом на личной свободе: «Мы можем со значитель-ной долей точности предсказать, что множество людей отправится к морю в день, когда температура достигнет определенной отметки, и даже сколько прыгнет с моста... хотя ни меня, ни вас ничто не вынуждает делать что-либо подобное». Но он едва ли может подразумевать под этим, что те, кто отправится к морю, не отправятся по основательным причинам, или что обстоятельства жизни самоубийцы не имеют никакого значения для объяснения факта его прыжка с моста. Различие здесь остается обоснованным лишь до тех пор, пока такое слово, как «вынуждать», предполагает какой-то особенно бросающийся в глаза и насильственный образ контроля. Научный анализ, естественно, движется в направ-лении прояснения всех видов контролирующих отношений. Подвергая сомнению контроль, осуществляемый автономным человеком, и демонстрируя контроль, осуществляемый окружени-ем, наука о поведении также, очевидно, подвергает сомнению и достоинство человека. Личность ответственна за свое поведение не только в том смысле, что она может быть осуждена или наказана в случае, если ведет себя дурно, но также и в том смысле, что ей можно доверять и восхищаться ее достижениями. Научный анализ переносит как доверие, так и осуждение на окружение, и после этого никакая традиционная практика уже не может быть оправдана. Это грандиозные изменения, и те, кто привержен традиционным теории и практике, естественно, сопро-тивляются им. Имеется и третий вид затруднения. Когда на первый план начинает выдвигаться окружение, индивид, очевидно, оказывается подвержен новому виду опасности. Кто будет конструировать контролирующее поведение и с какой целью? Автономный человек предположительно контролирует себя сам, в соответствии с неким встроенным в него набором ценностей; он работает на то, что считает добрым. Но что сочтет добрым предположительный контролер и будет ли это добрым для тех, кого он контролирует? Утверждается, что ответы на вопросы такого рода отсылают, конечно же, к оценочным суждениям. Свобода, достоинство и ценность - значительные вещи, и, к несчастью, они становятся все более решающими по мере того, как мощь технологии поведения становится более соразмеримой с теми проблемами, которые следует решать. Само изменение, которое принесло надежду на решение, ответственно за растущую оппозицию предложенному виду решения. Этот конфликт сам есть проблема человеческого поведения, и к нему следует подходить соответствующим образом. Наука о поведении далеко не так развита, как физика или биология, но ее преимущество в том, что она может пролить некоторый свет на свои собственные трудности. Наука есть человеческое поведение, и то же самое относится к оппозиции науке. Что произошло в человеческой борьбе за свободу и достоинство и какие проблемы возникают, когда научное знание оказывается способным принять участие в этой борьбе? Ответы на эти вопросы могут помочь расчистить путь для той технологии, в которой мы так остро нуждаемся. Ниже эти предметы рассматриваются «с научной точки зрения», но это не означает, что читателю потребуется знать детали научного анализа поведения. Довольно будет одной лишь интерпретации. Природу такой интерпретации, однако, легко можно понять неверно... Когда мы пронаблюдаем поведенческие процессы в контро-лируемых условиях, мы с большей легкостью можем отметить их в мире, простирающемся за стенами лабораторий. Мы можем идентифицировать значимые черты поведения и окружения и поэтому способны пренебречь незначительными, какими бы привлекательными они ни были. Мы можем отвергнуть традиционные объяснения, если они были опробованы и не доказаны в экспериментальном анализе, а затем с неослабевающим любопытством двинуться в нашем исследовании дальше. Приво-димые ниже примеры поведения не предлагаются в качестве «доказательств» интерпретации. Доказательства следует искать в фундаментальном анализе. Принципы, использованные при интерпретации примеров, обладают такой вероятностью, которая отсутствовала бы в принципах, всецело выведенных из случайного наблюдения. Почти все важнейшие проблемы связаны с человеческим поведением, и они не могут быть разрешены при помощи лишь физической и биологической технологий. Что нам нужно - так это технология поведения, но мы задержались с развитием науки, которая могла бы дать подобную технологию. Одна из трудностей состоит в том, что почти все из того, что зовется поведенческой наукой, продолжает возводить поведение к неким состояниям сознания, чувствам, чертам характера, человеческой природе и тому подобному. Физика и биология когда-то следовали подобной же практике и смогли прогрессировать лишь после отказа от нее. Поведенческие науки задержались со своим изменением отчасти потому, что объяснительные сущности часто казались непосредственно наблюдаемыми, и отчасти потому, что трудно было найти какие-то иные виды объяснений. Важность окружения была очевидной, но его роль оставалась неясной. Оно не выталкивает и не вытягивает, оно отбирает, и эту функцию трудно раскрыть и проанализировать. Роль естественного отбора в эволюции была сформулирована лишь немногим более ста лет тому назад, а избирательная роль окружения в оформлении и поддержании поведения индивида только лишь начинает признаваться и изучаться. Когда же взаимодействие между окружением и индивидом становится понятным, то эффекты, которые прежде приписывались состояниям сознания, чувствам и чертам характера, начинают возводиться к таким условиям, которые можно смоделировать, и технология поведения может поэтому стать доступной. Но она не решит наши проблемы, пока не заменит собой традиционные донаучные воззрения, а эти последние имеют глубокие корни. Свобода и достоинство иллюстрируют эту трудность. Они являются собственностью автономного человека традиционной теории, и они существенны для практики, в рамках которой личность считается ответственной за свое поведение и получает поощрение за свои достижения. Научный анализ переносит как ответственность, так и достижения на окружение. Он поднимает также вопросы о «ценностях». Кто воспользуется этой технологией и с какими целями? Пока эти вопросы не разрешатся, технологию поведения будут продолжать отвергать, а вместе с ней и, возможно, единственный путь к решению наших проблем.

Беррес Фредерик Скиннер (1904-1990) подобно Уотсону увлекался изучением науки, предметом рассмотрения ко­торой является человеческое поведение. В ходе экспериментов, проведенных Павловым и Уотсоном, изучалось классическое, или респондентное, обусловливание, при котором организм пассивен в момент обусловлива­ния. Скиннер внес особый вклад в развитие психологии, так как он обнаружил, что по­следствия, или результаты, поведения имеют большое значение, и развил это положе­ние. Скиннер предложил придерживаться следующего фундаментального принципа: «Поведение формируется и сохраняется его последствиями» . Скиннер провел ряд экспериментов с целью конкретизации этого принципа. Он счи­тал, что вышел за рамки стимула и реакции, чтобы учитывать воздействие окружаю­щей среды на организм после проявления реакции.

Оперантное поведение. Согласно концепции оперантного поведения Скиннера, подкрепление зависит от ответа, который получает организм на совершенное действие. Скиннер отмечает, что можно предсказывать вероятность повторения подобной реакции в будущем. Если поведенческая реакция влечет за собой какую-либо выгоду, то, скорее всего, она повторится в будущем. Единицей прогнозирующей науки поведе­ния является оперант (повторное поведение). Использование термина «оперантный» подчеркивает, что пове­дение оперирует в окружающей среде, производя последствия. Классическое обусловливание и оперантное обусловливание - два единственно воз­можных вида обусловливания.

Сопряженное подкрепление. Скиннер подчеркивал, что поведение и само воздействует на окружающую среду, производя последствия, и зависит от последствий, произведенных окружающей сре­дой. Любое адекватное описание взаимодействия между организмом и окружающей его средой должно содержать определение трех элементов: а) ситуации, в которой име­ет место данная реакция; б) самого ответа и в) подкрепляющих последствий. Взаи­мосвязь этих трех элементов лежит в основе сопряженного подкрепления.

Позитивное и негативное подкрепление. Позитивное подкрепление подразумевает предоставление чего-то (например, пищи, воды, возможности сексуального контакта) в некоторой си­туации. Изъя­тие позитивного подкрепляющего стимула действует так же, как предоставление нега­тивного подкрепления. Вероятность возникновения реакции возрастает и после позитивного, и после не­гативного подкрепления.

Только малая часть поведения немедленно подкрепляет­ся пищей, водой, сексуальным контактом или другими факторами, имеющими явное биологическое значение. Такие подкрепления называются первичными, или безуслов­ными.

Большая часть поведения - это реакция на подкрепления, которые стали ассоции­роваться с первичными подкреплениями или обусловлены ими. Например, если каж­дый раз во время кормления голодного голубя зажигают яркий свет, включение света, в конечном счете, становится обусловленным подкрепляющим стимулом. Свет, так же как и пищу, можно затем использовать для обусловливания операнта. Обусловленное подкрепление генерализуется, когда оно соединяется более чем с одним первичным подкреплением. Этот факт имеет большое значение, так как генерализованное обус­ловленное подкрепление, типа денег, полезно, потому что применимо не только к одно­му конкретному состоянию депривации (например, к состоянию, характеризующему­ся чувством голода), но и ко многим другим подобным состояниям. Други­ми генерализованными обусловленными подкрепляющими стимулами являются вни­мание, одобрение и привязанность.

Режимы подкрепления. Скиннер отмечал, что многие существенные особенности формирования и сохранения поведения можно объяснить, только изучив режимы подкрепления. Существуют непрерывные режимы подкрепления и прерывистые режимы подкрепления.

Скиннер выделил несколько видов режимов прерывистого подкрепления.

1. Режим с постоянным соотношением, при котором подкрепляется каждая реакция. Данный режим является повседневным в жизни, он играет значительную роль в контроле поведения. Этот режим подкрепления, как правило, влечет за собой высокий оперантный уровень.

2. Режим с постоянным интервалом, при котором первая реакция, возникающая после прохождения определенного периода времени, подкреп­ляется, а новый период начинается немедленно после подкрепления. Примерами могут являться выплата зарплаты за работу, выполненную за месяц, или установленная периодичность отчетности студентов (экзамен – раз в полгода) Данный режим имеет низкую скорость реагировнаия сразу после получения подкрепления.

3. Режим подкрепления с вариативным соотношением (драматичным примером может являться поведение человека, находящегося под властью азартной игры в игральный автомат). Угасание поведения с данным режимом происходит очень медленно.

4. Режим подкрепления с вариативным интервалом. Скорость реагирования при этом режиме зависит от длины интервала: короткие интервалы порождают высокую скорость, длинные – низкую. Примером может являться произвольная (не всякий раз) похвала родителями ребенка в надежде на то, что ребенок будет себя хорошо вести и в неподкрепленные периоды. Организация контрольных работ преподавателями с вариативным интервалом способствует сохранению высокого уровня прилежания учеников.

Поведение имеет последствия, если же этих последствий или подкрепления не оказы­вается в наличии, происходит угасание поведения. Когда люди вовлекаются в поведение, которое больше не имеет полезных последствий, они становятся все менее склонны вести себя таким образом. Режимы подкрепления имеют отношение к угасанию. Например, сопротивление угаса­нию, вызванному периодическим подкреплением, может быть намного сильнее, чем сопротивление угасанию, развивающемуся при постоянном подкреплении. Задача на­уки поведения - объяснить вероятность возникновения реакции с учетом истории ее подкрепления и угасания. Скиннер использовал термин «оперантная сила», чтобы от­мечать вероятность возникновения определенного ответа. Скиннер считал, что состояние, характеризующееся низкой оперантной силой, являющееся результатом угасания, часто требует лечения. С этой точки зрения психотерапию можно рассматривать как систему подкрепления, предназначенную для восстановления угасшего поведения.

Оперантное поведение осуществляется через установление существенных связей с окружающей средой. Сопряженные обстоятельства подкрепления складываются из нескольких элементов: стимул, реакция, подкрепление. Процесс, благодаря кото­рому, в конечном счете, с наибольшей вероятностью проявится реакция на предъявляемый стимул, называется различением. Другими словами можно сформулировать это так: реакция прошла под контролем различительного стимула или, короче, под контро­лем стимула. Как только оперантное различение обусловливается, вероятность воз­никновения реакции может быть увеличена или уменьшена посредством представле­ния или удаления различительного стимула. Например, вероятность того, что посетители магазина сделают покупки, повышается при эффективном показе товаров в магазине.

Генерализация стимула- подкрепляющий эффект одного стимула, распространяющийся на другие сти­мулы. Пример генерализации стимула в повседневной жизни - это реагирование определенным образом на человека, напоминающего какого-то знако­мого.

Личность, по Скиннеру, представляет собой репертуар видов поведения, приобретение которого обусловлено подкрепления­ми со стороны окружающей среды; причем данный репертуар сохраняется или угасает благодаря наличию текущих сопряженных обстоятельств подкрепления.

Самоконтроль. При самоконтроле люди манипулируют событиями в своей окружающей среде, чтобы управлять своим поведением. Самоконтроль включает в себя две взаимозависимые ре­акции: 1) воздействие на окружающую среду и изменение вероятности возникновения вторичных реакций (например, взрослый может применять контролирующую реакцию ухода таким образом, что он становится способен управлять своей реакцией гнева; или удаление такого различительного стимула, как пища, способствующее отвыканию от привычки к перееданию); 2) использование присутствия некоторых различительных стимулов, которые могут сделать желательное поведение более вероятным (например, конкретный стол может быть стимулом для учебного поведения, а узел, за­вязанный на носовом платке, может подкреплять отложенное действие).

Психотерапия и консультирование. Многое в по­ведении, связанном с психической болезнью, является выученным. Главная задача консультанта-бихевиориста - изменить поведение, управляя сопряженными обстоятель­ствами подкрепления клиента. Цель психотерапии - исправление нежелательных эффектов чрез­мерного или непоследовательного внешнего и внутреннего контроля. Среди внешних средств контроля может быть влияние родителей, а также образовательных и др. учреждений. Скиннер полагал, что использование наказания в качестве средства управления обусловливает развитие многих характерных черт психической болезни, а также развитие эмоциональных побочных последствий.

Диагностика в консультировании и психотерапии включает в себя функциональный анализ, нацелен­ный на обнаружение переменных, которые можно использовать для изменения не­желательного поведения. Одной из важных переменных в психотера­пии считается способность терапевтов быть контролирующими лицами или мощными подкрепляющими стимулами. Важно, чтобы терапевт умел реагировать такими способами, которые несовместимы с наказанием. Это может привести к угасанию эффектов наказания и появлению в поведенческом репертуа­ре клиента поведения, которое раньше подавлялось. В некоторых ситуациях терапевт может видеть необходимость создания новых сопряженных обстоятельств контроля или обучения клиента методам самоконтроля.

ОБ АВТОРЕ Скиннер Беррес Фредерик (родился в 1904 г.) - американский психо- лог, с 1974 г. - профессор психологии Гарвардского университета, представитель бихевиоризма. Б. Скиннер разработал оригинальную технику и методику изучения по - ведения животных и человека; внес значительный вклад в развитие теории и методики обучения, в том числе программированного; создал философию «науки человеческого поведения».

В основе его теорий лежит поведенческая парадигма. Он считал, что первичная сущность - это поведение, а также и условия, которые побуждают к этому поведению. Поэтому необходимо сконцентрировать внимание на анализе и контроле поведения и случайностях, которые влияют на него. Чтобы понять поведение, нужно раскрыть содержание таких сущностей, как вознаграждения и издержки. Для социального бихевиоризма Б. Скиннера характерно отождествление механизмов коллективного поведения животных и людей, которое рассматривается как «оперантное», то есть имеющее в качестве регулирующего фактора «психологическое подкрепление» (взаимовыгодное, справедливое отношение индивидов друг с другом в процессе общения). Согласно его концепции «оперантного научения» организм приобретает новые реакции благодаря тому, что сам подкрепляет их, и только после этого внешний стимул вызывает реакции. По мнению Б. Скиннера, в обществе не может быть независимого, «автономного человека», так как поведение индивидуума обусловливается и контролируется социальной средой через язык, обычаи, социальные институты, средства массовой коммуникации и т.д. Это воздействие среды в большинстве случаев не носит систематического, скоординированного и целенаправленного характера и не всегда отвечает интересам индивидуума и общества в целом, однако освободиться от него практически невозможно. Единственной реальной ему альтернативой, по Б. Скиннеру, является создание социальных форм общностей людей, основанных на идеях оперативного бихевиоризма. Все члены такого рода социальных общностей должны быть полностью интегрированы в «систему позитивного подкрепления через поведение», вследствие чего отпадет необходимость в каких-либо репрессивных институтах. Предлагаемый материал представляет собой первую главу книги Б. Ф. Скиннера «Beyond Freedom and Dignity» («За пределами свободы и достоинства», изданную в Нью - Йорке в 1971 г. (с. 3-25). ТЕКСТ Б. Ф. Скиннер ТЕХНОЛОГИЯ ПОВЕДЕНИЯ Пытаясь разрешить те устрашающие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в сегодняшнем мире, мы, естественно, обращаемся к приемам, которые нами лучше всего освоены. Мы отправляемся от силы, а наша сила - наука и технология. Чтобы сдержать демографический взрыв, мы ищем лучшие способы контроля над рождаемостью. Перед лицом угрозы, ядерного уничтожения мы создаем все более крупные сдерживающие си - лы и противоракетные системы. Мы пытаемся предотвратить голод в мировых масштабах новыми видами пищи и лучшими способами ее выращивания.

Усовершенствование санитарии и медицины, как мы надеемся, обеспечит контроль над заболеваемостью, улучшение жилищных условий и совершенствование транспортной системы решит проблемы трущоб, а новые способы сокращения и размещения отходов остановят загрязнение окружающей среды. Мы можем указать на значительные достижения во всех этих областях, и неудивительно, что нам хотелось бы умножить их число. Но наши дела идут все хуже, а то обстоятельство, что и сама технология все чаще оказывается беспомощной, отнюдь не придает уверенности. Санитария и медицина заострили демографические проблемы, война приобрела чудовищный облик с изобретением ядерного оружия, а массовая погоня за благополучием в значительной степени ответственна за загрязнение среды. Как выразился Дарлингтон, «каждый новый источник преумножения своего могущества на земле был использован человеком так, что перспективы его потомства значительно сузились. Весь его прогресс был достигнут ценой ущерба его окружению, который он не может исправить и не мог предвидеть». Мог человек предвидеть этот ущерб или нет, исправить его он должен, иначе все будет кончено. И он может сделать это, если осознает природу вставшего перед ним затруднения. Практическое приложение одних только физических и биологических наук не решит этих проблем, потому что решения лежат в совсем иной сфере. Лучшие контрацептивы лишь в том случае будут контролировать рождаемость, если люди будут их использо - вать. Новые виды оружия способны скомпенсировать новые виды обороны и наоборот, но ядерного уничтожения можно избежать лишь в том случае, если могут быть изменены те условия, в которых народы начинают войны. Новые методы в области сельского хозяйства и медицины не помогут, если они не будут применяться на практике, а жилье - это не только здания и города, но и то, как люди живут. С перенаселенностью можно справиться, лишь склонив людей не собираться в толпы, а окружающая среда будет разрушаться до тех пор, пока не будет остановлено ее загрязнение. Короче говоря, мы нуждаемся в крупномасштабных изменениях человеческого поведения и осуществить их при помощи одних только физики и биологии мы не в состоянии, как бы усердно мы ни работали. (А ведь имеются и другие проблемы, такие, как развал нашей образовательной системы или недовольство и бунт молодежи, для разрешения которых физическая и биологическая технологии столь очевидно не годятся, что никогда и не использовались.) Недостаточно «использовать технологию с более глубоким пониманием человеческих забот», или «подчинить технологию духовным нуждам человека», или «заставить технологов обратиться к людским проблемам». Такие выражения предполагают, что там, где начинается человеческое поведение, кончается технология; мы же должны продолжать действовать так, как действовали в прошлом, но добавить то, чему научили нас личный опыт или те сгустки личного опыта, которые зо- вутся историей, или выжимки опыта, заключенные в народной мудрости и немудреных практических правилах поведения. Уж эти последние были доступны на протяжении веков, и все, чем мы располагаем для доказательства их верности, - это лишь состояние современного мира. Что нам необходимо, так это технология поведения. Мы бы достаточно быстро решили свои проблемы, если бы могли так же точно спланировать и рассчитать рост мирового народонаселения, как мы рассчитываем курс космического корабля, или усовершенствовать сельское хозяйство и промышленность с той же степенью надежности, с какой мы ускоряем высо - коэнергетичные частицы, или приблизиться к миру во всем мире с той же неуклонностью, с какой физики приблизились к абсолютному нулю (пусть даже и тот и другой остаются за пределами досягаемости). Однако поведенческой технологии, сопоставимой по мощи и точности с физической и биологической, не существует, а те, кто не находит саму ее возможность смехотворной, будут ею скорее напуганы, чем утешены. Вот как мы далеки и от «понимания человеческих забот» в том же смысле, в каком физика или биология понимают проблемы своих областей, и от овладения средствами предотвращения катастрофы, к которой мир, кажет - ся, неотвратимо приближается. Двадцать пять веков назад можно было, наверное, сказать, что человек понимает себя самого так же хорошо, как и любую другую часть своего мира. Сегодня человек есть то, что он понимает менее всего. Физика и биология проделали большой путь, но сопоставимое развитие какого -то подобия науки о человеческом поведении заметить непросто. Греческие физика и биология сегодня представляют лишь исторический интерес (никакой со - временный физик или биолог не обратится за помощью к Аристотелю), но диалоги Платона все еще изучаются и цитируются так, как если бы они проливали какой-то свет на природу человеческого поведения. Аристотель не сумел бы понять и страницы из современного труда по физике или биологии, но Сократ со своими друзьями едва ли затруднился бы уловить смысл самых современных работ, посвященных делам человеческим. Что же касается технологии, то мы совершили гигантский скачок в сфере контроля над физическим и биологическим мирами, однако наши приемы в сферах управления, образования, в значительной мере и в сфере экономики не особенно-то усовершенствовались, хотя и применяются в совсем иных условиях. Едва ли мы можем объяснить это, заявив, будто греки знали все, что можно было узнать о человеческом поведении. Ясно, что они знали о нем больше, чем о физическом мире, но этого все же было недостаточно. Более того, их способ понимания человеческого поведения должен был обладать неким роковым изъяном. Если греческие физика и биология, неважно, сколь примитивные, вели в конечном счете к современной науке, то греческие теории человеческого поведения вели в никуда. Если сегодня они еще с нами, то не потому, что они заключали в себе некую вечную истину, а потому, что они не содержали в себе зародышей чего - то лучшего. Всегда можно сослаться на то, что человеческое поведение особенно трудная область. Это действительно так, и мы легко склоняемся к этой мысли, потому что столь неловки в обращении с поведением. Но современная физика и биология с успехом рассматривают предметы, которые в любом случае не проще, чем многие стороны человеческого поведения. Разница в том, что инструменты и методы, которыми они пользуются, обладают соизмеримой сложностью. То обстоятельство, что сопоставимые по силе действия инструменты и методы недоступны сфере человеческого поведения, не является объяснением; это, скорее, загадка. Был ли запуск человека на Луну действительно более простой задачей, чем усовершенст - вование обучения в наших народных школах, или разработка более со - вершенных форм жизненного пространства для каждого, или обеспечение всеобщей и выгодной для всех занятости и в результате - более высокого жизненного уровня для всех? Выбор здесь не был связан с насущностью задач, ибо никому и в голову не придет, что важнее было слетать на Луну. Осуществимость полета на Луну волновала и захватывала. Наука и технология достигли такой точки, в которой в результате последнего напряженного усилия это могло быть совершено. А проблемы, связанные с человеческим поведением, сопоставимых волнения и возбуждения не порождают. Их решение все еще далеко от нас. Отсюда легко сделать вывод, что в человеческом поведении должно заключаться нечто такое, что делает научный анализ и, следовательно, действенную технологию невозможными, но мы отнюдь не исчерпали здесь всех возможностей. В определенном смысле можно сказать, что научные методы вообще едва ли когда-либо применялись к человеческому поведению. Мы воспользовались научным инструментарием, мы считали, измеря ли и сопоставляли, однако нечто существенное для научной практики оказалось упущенным почти во всех современных исследованиях человеческого поведения. Это нечто связано с нашей трактовкой причин поведения. (В усложненных научных текстах термин «причина» больше не пользуется популярностью, но здесь он уместен.) Первое знакомство с причинами человек приобрел, вероятно, в своем собственном поведении: вещи приходили в движение, потому что он их двигал. Если двигались другие вещи, значит, их двигал кто-то еще, и если этот двигатель невозможно было увидеть, то это объяснялось тем, что он невидим. Греческие боги служили, таким образом, причинами физических явлений. Обычно они помещались вне вещей, которые они двигали, но могли также входить внутрь и «содержать» их. Физика и биология вскоре отказались от объяснений такого рода и обратились к более подходящим видам причин, но в сфере человеческого поведения этот шаг так и не был решительно предпринят. Образованный человек больше не верит в одержимость бесами (хотя порой изгнание бесов еще практикуется, а демоническое вновь возникает на страницах сочинений психотерапевтов), но человеческое поведение все еще повсеместно связывается с какими-то внутренними агентами. О молодом преступнике говорят, например, что он страдает расстройством индивидуальности. Это высказывание было бы бессмысленно, если бы душа каким-то образом не отличалась от тела, попавшего в передрягу. Различие это недвусмысленно подразумевается, когда говорят о нескольких индивидуальностях, заключенных в одном теле и контролирующих его различным образом в различные моменты. Психоаналитики насчитывают три такие индивидуальности - Эго, Супер-Эго и Ид, - взаимодействие которых считается ответственным за поведение человека, в котором они «обитают». Хотя физика уже очень давно отказалась подобным образом олицетворять свои объекты, она еще долго продолжала говорить о них так, будто они обладают волей, побуждениями, чувствами, целями и други - ми фрагментарными атрибутами внутренних агентов. Согласно Бет- терфилду, Аристотель утверждал, что падающее тело ускоряется потому, что становится веселее, чувствуя себя ближе к дому, а поздней - шие авторитеты предполагали, что снаряд движим неким импульсом, порой называвшимся «импульсивностью». Все это в конце концов было забыто, и хорошо, что забыто, но наука о поведении тем не менее все еще апеллирует к подобным внутренним состояниям. Никто не удивляется, услышав, что человек, несущий добрые вести, движется быстрее, поскольку чувствует себя веселее, или поступает легкомысленно из-за своей импульсивности, или упрямо придерживается намеченного из-за одной только силы воли. Неосмотрительные ссылки на цель все еще встречаются и в физике и в биологии, но в добротной практике им нет места; и, тем не менее, почти всякий связывает человеческое поведение с намерениями, целями, целеустремленностью. Если все еще имеется возможность спросить, может ли машина проявить целеустремленность, такой вопрос, очевидно, предполагает, что она больше будет напоминать человека, если может проявить ее. Физика и биология отошли от олицетворения причин, когда они стали связывать поведение вещей с сущностями, качествами или природами. Для средневекового алхимика, например, определенные свойст - ва некоторой субстанции могли быть обусловлены меркуриевой сущностью, а субстанции сопоставлялись в рамках того, что можно назвать «химией индивидуальных различий». Ньютон сетовал на практику своих современников: «Сказать, что любой вид вещей наделен каким-то особым тайным качеством, благодаря которому он действует и производит доступные наблюдению эффекты, значит не сказать ничего». (Тайные качества были примерами гипотез, отвергнутых Ньютоном, сказавшим: «Hypotheses non fingo», хотя он и не слишком твердо держал слово.) Биология долго еще продолжала апеллировать к природе живых существ, и она не отказалась полностью от витальных сил вплоть до двадцатого века. Поведение, однако, все еще связывается с человеческой природой, и существует обширная «психология индивидуальных различий», в рамках которой люди сопоставляются и описываются через их черты характера, способности и умения. Почти всякий, затрагивающий в своих исследованиях гуманитарные вопросы: в качестве политолога, философа, литератора, экономиста, психолога, лингвиста, социолога, теолога, антрополога, педагога или психотерапевта,- продолжает рассуждать о человеческом поведении именно таким донаучным способом. Любая газетная статья, любой журнал, любой сборник научных публикаций, любая книга, так или иначе касающаяся человеческого поведения, - все они предоставляют достаточно примеров. Мы можем услышать, что для осуществления контроля над численностью мирового народонаселения необходимо изменить установки по отношению к детям, преодолеть чувство гордости численностью семьи или своими сексуальными возможностями, сформировать какое-то чувство ответственности по отношению к потомству и уменьшить значение той роли, которую большая семья играет в снижении беспокойства о преклонном возрасте. В деятельности, направленной на достижение мира, нам приходится иметь дело с волей к власти или параноидальными заблуждениями лидеров; мы должны помнить, что войны начинаются в людских умах, что в человеке есть нечто самоубийственное, - вероятно, влечение к смерти, - которое приводит к войнам, и что человек агрессивен по природе. Для решения проблем бедных мы должны пробуждать самоуважение, инициативу и снижать уровень фрустрации. Чтобы унять недовольство молодежи, мы должны обеспечить ей чувство цели и ослабить ощущение отчужденности и безнадежности. А осознав, что она не располагает действенными средствами для того, чтобы осуществить все это хотя бы частично, мы сами имеем возможность испытать кризис веры или утрату уверенности, которые можно преодолеть лишь возвратом к вере во внутренние возмож- ности человека. Это, как то, что дважды два, почти никто не подвергает сомнению. Однако ничего подобного нет в современных физике и биологии, и это обстоятельство может хорошо объяснить, почему так долго не появлялись наука о поведении и технология поведения. Обычно считается, что «бихевиоризм», возражающий против идей, ощущений, черт характера, воли и т.д., рассматривает вместо этого тот материал, из которого они, как предполагается, со - стоят. Конечно, некоторые упрямые вопросы о природе разума рождали споры на протяжении более чем двадцати пяти сотен лет и все еще остаются без ответов. Как, например, разум может двигать телом? Не далее как в 1965 году Карл Поппер мог поставить вопрос подобным образом: «Чего мы хотим, так это понимания того, кто такие нематериальные вещи, как цели, помыслы, планы, решения, теории, напряжения и ценности, могут играть какую-то роль в осуществлении материальных изменений в материальном мире. И конечно, мы также хотим знать, откуда появляются эти нематериальные вещи. На этот вопрос у греков был простой ответ: от Богов. Как указывал Доддс, греки верили, что если человек ведет себя неразумно, значит, некий враждебный бог вселил в его грудь аtё (безрассудство). Какой-нибудь дружественный бог мог уделить воину дополнительное количество menos, в результате чего тот начинал от - личаться в бою. Аристотель считал, что в мышлении есть нечто божественное. Зенон полагал, что интеллект и есть Бог». Мы не можем пойти по этому пути сегодня, и самая распространенная альтернатива - апелляция к предшествующим физическим событиям. Генофонд любого человека, продукт эволюции вида, считается объяснением одной части деятельности его сознания, его личная история - всего остального! Например, в результате (физического) соперничества в ходе эволюции люди теперь обладают (нефизическим) чувством агрессивности, которое приводит к (физическим) актам враждебности. Или же (физическое) наказание маленького ребенка за его сексуальную игру приводит к (нефизическому) чувству тревоги, которое вторгается в его (физическое) сексуальное поведение, когда он становится взрослым. Нефизическая стадия, очевидно, перекрывает значительные периоды времени: агрессия уходит корнями в миллионы лет эволюционной истории, а тревога, приобретенная в детстве, доживает до преклонного возраста. Проблемы перехода от одной субстанции (staff) к другой можно было бы избежать, если бы все здесь было либо психическим, либо физическим и рассматривались обе эти возможности. Некоторые филосо фы пытались остаться в пределах мира сознания, утверждая, что реален лишь непосредственный опыт, и экспериментальная психология начиналась как попытка раскрыть психические законы, управляю - щие взаимодействием между психическими элементами. Современные «интрапсихические» теории психотерапии описывают, каким образом одно чувство приводит к другому (как, например, фрустрация вынашивает в себе агрессию), каким образом чувства взаимодейст- вуют и каким образом чувства, вытесненные из сознания, пробиваются обратно. Комплементарная точка зрения, гласящая, что психическая ступень в действительности материальна, отстаивалась Фрейдом, который верил, что физиология в конечном счете сможет объяснить весь механизм работы психического аппарата. В схожем ключе многие пси - хологи физиологического направления продолжают свободно рассуждать о состояниях сознания, чувствах и тому подобном, полагая, что понимание их физической природы есть лишь вопрос времени. Измерения мира сознания и переход из одного мира в другой дейст- вительно поднимают серьезные проблемы, но обычно ими можно пренебречь, и это может оказаться хорошей стратегией, так как важнейшее возражение ментализму совсем иного рода. Мир сознания мешает нам видеть поведение в качестве самоценного предмета рассмотрения. В психотерапии, например, отклоняющиеся от нормы слова и поступки человека почти всегда рассматриваются просто как симптомы и сопоставляются с захватывающими драмами, помещаемыми в глубины сознания, - само поведение считается, конечно же, поверхностным явлением. В лингвистике и литературной критике то, что высказывает человек, почти всегда считается выражением каких-то идей или чувств. В политологии, теологии и экономике поведение обычно рассматривается в качестве материала, из которого выводятся установки, намерения, потребности и т.д. На протяжении более двадцати пяти столетий пристальное внимание было приковано именно к психической жизни, но лишь в последнее время была предпринята хоть какая-то попытка исследовать человеческое поведение как нечто большее, нежели простой побочный продукт. Так же игнорируются и условия, функцией которых поведение является. Ментальное объяснение кладет конец любопытству. Мы можем наблюдать этот эффект в каком-нибудь случайном разговоре. Если мы кого - либо спрашиваем: «Почему вы пошли в театр?» и этот человек отвечает: «Потому что я чувствовал желание сходить», мы склонны воспринимать его ответ как род объяснения. Гораздо ближе к существу дела было бы выяснение того, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, что он слышал или читал о пьесе, которую он пошел посмотреть, и что в его окружении в прошлом и настоящем могло побудить его пойти (а не сделать что-то другое), но мы принимаем «я чувствовал желание сходить» как род обобщения всего этого и не склонны расспрашивать о деталях. Профессиональный психолог часто останавливается на этой же стадии. Прошло уже много времени с тех пор, как Уильям Джемс пытался исправить господствующую точку зрения на отношение между чувствами и поступком, утверждая, например, что убегаем мы не потому, что пугаемся, а пугаемся потому, что убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда мы чувствуем страх, есть наше поведение - то самое поведение, которое, согласно традиционной точке зрения, выражает чувство и им объясняется. Но сколько было тех, кто, размышляя над аргументом Джемса, сумел заметить, что на деле здесь не было отмечено никакого предшествующего события? И никакое «потому что» не должно восприниматься всерьез. Никакого объяснения того, почему мы убегаем и чувствуем страх, предложено не было. Независимо от того, считаем ли мы, что объясняем чувства или поведение, которое предполагается обусловленным чувствами, мы уделяем очень мало внимания предшествующим обстоятельствам. Психотерапевт узнает о предшествующей жизни пациента почти исключительно из воспоминаний самого пациента, на которые, как известно, нельзя полагаться, и он даже может утверждать, что значение имеет не то, что в действительности случилось, а то, что пациент вспоминает. В психоаналитической литературе насчитывается, наверное, не меньше ста упоминаний об ощущаемой тревоге на одно упоминание об эпизоде наказания, к которому должна восходить тревога. Мы даже как будто предпочитаем такие предшествующие истории, проверка которых нам недоступна. Сейчас, например, большой интерес проявляется к тому, что должно было произойти в ходе эволюции вида, чтобы объяснить человеческое поведение, и мы, кажется, рассуждаем с особой уверенностью именно потому, что о том, что произошло в действительности, можно лишь догадываться. Не будучи в состоянии понять, каким образом или почему человек, которого мы видим, ведет себя так, а не иначе, мы приписываем его поведение какому-то человеку, которого мы не можем видеть, чье поведение мы также не можем объяснить, но о котором мы не склонны задавать никаких вопросов. Возможно, мы принимаем эту стратегию не столько из-за отсутствия интереса или способности, сколько из-за давнишнего убеждения в том, что большинство проявлений человеческого поведения не имеет никаких релевантных антецедентов. Функция этого внутреннего человека состоит в том, чтобы обеспечить какое-то объяснение, которое в свою очередь объяснения не получит. Дальше него никакие объяснения не идут. Он не является неким посредником между прошлыми событиями личной истории и настоящим поведением, он является серединой, из которой поведение эманирует. Он дает начало, порождает и созидает, и, делая все это, он остается божественным, каким его воспринимали и греки. Мы говорим, что он автономен с точки зрения науки о поведении, а это значит чудесен. Эта позиция, конечно же, уязвима. Автономный человек служит для объяснения только тех вещей, которые мы еще не в состоянии объяснить иными путями. Его существование зависит от нашего невежества, и он естественным образом утрачивает свой статус, когда мы начинаем узнавать о поведении больше. Задача научного анализа со - стоит в том, чтобы объяснить, каким образом поведение человека как некой материальной системы соотнесено с теми условиями, в которых эволюционировал человеческий вид, а также с условиями, в которых существует данный индивид. Если здесь действительно нет никакого произвольного или творческого вмешательства, эти события должны быть соотнесены, но на деле предполагать какое-либо вмешательство нужды нет. Случайности борьбы за выживание, ответственные за генофонд человека, должны порождать наклонности к агрессивным действиям, а не к чувству агрессии. Наказание, которому подвергается сексуальное поведение, изменяет само это сексуальное поведение, и любые чувства, которые могут возникать при этом, являются в лучшем случае просто побочными продуктами. Наш век страдает не от тревоги, а от катастроф, преступлений, войн и других опасных и болезненных вещей, которым люди столь часто подвержены. Молодые люди бросают школу, отказываются идти работать и общаются лишь со своими сверстниками не потому, что чувствуют отчуждение, а потому, что порочным является социальное окружение в семьях, школах, на заводах и в прочих местах. Мы можем, последовав примеру физики и биологии, обратиться непосредственно к отношению между поведением и окружением и пренебречь мнимыми опосредующими состояниями сознания. Физика не прогрессирует, присматриваясь к ликованию свободно падающего тела, а биология - к природе витальных духов; так же и нам, чтобы преуспеть в научном анализе поведения, нет необходимости пытаться раскрыть, чем же в действительности являются индивидуальности, состояния сознания, чувства, черты характера, планы, замыслы, намерения или иные принадлежности автономного человека. Почему нам потребовалось столько времени, чтобы прийти к этому? На это есть свои причины. Объекты изучения физики и биологии не ведут себя совсем как люди, и в конечном счете довольно смешно говорить о ликовании падающего тела или об импульсивности снаряда; но люди ведут себя именно как люди, и внешний человек, чье поведение должно быть объяснено, может очень походить на внутреннего человека, чье поведение, как утверждается, его объясняет. Внутренний человек был сотворен по образу и подобию внешнего. Более важная причина состоит в том, что нам кажется, будто внутреннего человека порой можно непосредственно наблюдать. Мы долж ны выдумать ликование падающего тела, но разве мы не в состоянии чувствовать свое собственное ликование? Мы действительно чувствуем вещи внутри себя, но мы не чувствуем вещей, которые были изобретены для того, чтобы объяснить поведение. Одержимый человек не чувствует владеющего им беса и даже может вообще отрицать существование бесов. Малолетний преступник не чувствует свою расстроенную индивидуальность. Разумный человек не чувствует своей ра- зумности, интроверт - своей интровертности.. (На деле утверждается, что эти измерения сознания или характера могут наблюдаться лишь при помощи сложных статистических процедур.) Говорящий не чувствует грамматических правил, которые он, как утверждается, применяет при составлении предложений, и люди говорили грамматически за тысячи лет до того, как что-либо узнали о существовании каких-то правил. Респондент вопросника не чувствует установок или мнений, которые приводят его к особому выбору пунктов. Мы действительно чувствуем определенные состояния своих тел, связанные с поведением, но, как отметил Фрейд, мы ведем себя точно так же и тогда, когда мы не чувствуем их: они - побочные продукты и их не следует путать с причинами. Есть и гораздо более важная причина того, что мы столь медленно отвергаем менталистские объяснения: им трудно было найти какие-либо альтернативы Очевидно, мы должны искать их во внешнем окружении, но роль окружения никоим образом нельзя считать ясной. История теории эволюции иллюстрирует эту проблему. До XIX века окружение мыслилось просто пассивной обстановкой, в которой множество различных видов организмов рождаются, воспроизводят себя и умирают. Никто не замечал, что окружение ответственно за то обстоятельство, что имеется множество видов (и это обстоятельство достаточно знаменательным образом приписывалось некоему творческому Разуму). Трудность заключалась в том, что окружение действует незаметно: оно не выталкивает и не вытягивает, оно отбирает. На протяжении тысячелетий истории человеческого мышления процесс естественного отбора оставался незамеченным, несмотря на его исключительную важность. Когда он, в конце концов, был открыт, он стал, конечно же, ключом к созданию эволюционной теории. Воздействие окружения на поведение оставалось неясным на протяжении даже еще более длительного периода времени. Мы можем видеть, что организмы делают с окружающим их миром, когда они берут из него то, в чем нуждаются, или защищаются от его опасностей, но гораздо сложнее увидеть, что этот мир делает с ними. Первым, кто предположил, что окружение может играть активную роль в определении поведения, был Декарт, и он, очевидно, оказался способным на это предположение лишь потому, что получил одну явную подсказку. Ему было известно о неких автоматах в Королевских садах Франции, которые приводились в дейст - вие гидравлически, скрытыми от глаз клапанами. Как описывал это Декарт, люди, вступающие в сады, «обязательно наступают на некие пли - ты или камни, которые устроены таким образом, что если люди приближаются к купающейся Диане, эти автоматы заставляют ее скрыться в розовых кустах, а если же люди пытаются преследовать ее, они заставляют выступить вперед Нептуна, угрожающего трезубцем». Эти фигуры были знаменательны именно тем, что вели себя как люди, и поэтому создавалось впечатление, что нечто, очень похожее на человеческое поведение, может быть объяснено механически. Декарт знал по подсказке: жи- вые организмы могут двигаться по схожим причинам. (Он исключал человеческий организм, очевидно, чтобы избежать религиозных споров.) Взрывное действие окружения стало называться «стимулом» - это латинское слово обозначает «стрекало», а действие на организм - «откликом», и вместе они, как считалось, составляли «рефлекс». Впервые рефлексы стали демонстрироваться на маленьких обезглавленных животных, например саламандрах, и весьма примечательно, что этот принцип подвергался нападкам на протяжении всего XIX века, потому что он, казалось, отрицал существование некоего автономного агента - «души спинного мозга», - которому (прежде) приписывалось движение обезглавленного тела. Когда Павлов показал, как в результате дрессировки могут быть образованы новые рефлексы, родилась окончательно оформившаяся психология стимула - отклика, в рамках которой все поведение рассматривалось в качестве реакций на стимулы. Один из авторов выразил это таким образом: «Мы идем по жизни, подгоняемые тычками и хлыстом». Однако модель стимула - отклика никогда не была особенно убедительной и она не решала основной проблемы, поскольку нечто вроде внутреннего человека все равно должно было быть изобретено для обращения стимула в отклик. Теория информации натолкнулась на ту же проблему, когда для обращения входа в выход потребовалось изобрести некий внутренний «процессор». Воздействие провоцирующего стимула сравнительно легко наблюдать, и неудивительно, что декартова гипотеза длительное время занимала в теории поведения господствующие позиции; но то был ложный след, с которого только теперь сходит научный анализ. Окружение не только тычет и хлещет, оно отбирает. Его роль схожа с ролью естественного отбора, хотя и в совершенно ином временном масштабе, и по этой самой причине она и была упущена из виду. Теперь стало ясно: мы долж- ны учитывать, что делает с организмом окружение не только прежде, но и после того, как он совершает отклик. Поведение оформляется и поддерживается своими последствиями. Как только этот факт осознается, мы получаем возможность сформулировать взаимодействие между организмом и окружением гораздо более всесторонним образом. Налицо два важных результата. Один касается фундаментального анализа. Поведение, которое оперирует с окружением, чтобы произвести какие-то последствия («оперирующее» поведение), может быть изучено посредством моделирования окружений, в которых определенные последствия возможны по отношению к этому поведению. В ходе исследования возможности неуклонно становились все более сложными и одна за другой принимали те объяснительные функции, которые прежде отводились индивидуальностям, состояниям сознания, чертам характера, замыслам и намерениям. Второй результат - практического характера: окружением можно манипулировать. Верно, что человеческий генофонд может изменяться лишь очень медленно, но изменения в окружении индивида имеют быстрые и драматические результаты. Технология оперирующего поведения, как мы увидим, уже достаточно развита, и она может оказаться под стать нашим проблемам. Эта возможность, однако, поднимает другую проблему, которую необходимо решить, если мы собираемся воспользоваться своими достижениями. Мы продвинулись вперед, экспроприировав внутреннего человека, но он не ушел со сцены просто так. Он проводит своего рода арьергардные бои, для которых, к несчастью, он в состоянии получить серьезные подкрепления. Он все еще важная фигура в политологии, праве, религии, экономике, антропологии, социологии, психотерапии, этике, истории, образовании, педагогике, лингвистике, архитектуре, городском планировании и семейной жизни. В каждой из этих областей есть свой специалист, и у каж - дого специалиста есть своя теория, и почти в каждой теории автономия индивида не подвергается никакому сомнению. Внутреннему человеку нет серьезной угрозы со стороны данных, полученных с помощью случайного наблюдения или из исследований по структуре поведения, и во многих из этих областей рассматриваются лишь группы людей, в которых статистические или актуарные данные накладывают мало ограничений на индивида. Результат - огромный перевес традиционного «знания», которое должно быть исправлено или заменено неким научным анализом. Особенное беспокойство причиняют две черты автономного человека. Согласно традиционной точке зрения человек свободен. Он автономен в том смысле, что его поведение не вызывается никакой причиной (uncaused). Он поэтому может считаться ответственным за то, что делает, и справедливо наказываться, если совершает проступок. Эта точка зрения вместе со связанной с ней практикой должна быть пересмотрена, коль скоро научный анализ вскрывает такие контролирующие отношения между поведением и окружением, о которых прежде никто не подозревал. Определенная доля внешнего контроля могла допускаться и раньше. Теологи признали тот факт, что действия человека должны предопределяться всеведущим Богом, а излюбленной темой греческих драматургов была неумолимая судьба. Ясновидцы и астрологи часто заявляют о своей способности предсказывать человеческие поступки, и на них всегда был спрос. Биографы и историки всегда выявляли некие «влияния» в жизни индивидов и народов. Народная мудрость и прозрения таких эссеистов, как Монтень и Бэкон, предполагают какой-то род предсказуемости в чело- веческом поведении, а статистические и актуарные свиде тельства социальных наук указывают в том же направлении. Автономный человек выживает перед лицом всего этого потому, что он - счастливое исключение. Теологи примирили предопределение со свободной волей, а греческая публика, взволнованная изображением неумолимой судьбы на сцене, вне театра чувствовала себя свободной. Весь ход истории поворачивает смерть какого - нибудь вождя или буря на море, а жизнь индивида полностью изменяют какой-нибудь наставник или лю - бовная история, но ведь эти вещи случаются не с каждым и они не воздей- ствуют на каждого одинаковым образом. Некоторые историки даже обратили непредсказуемость истории в добродетель. Актуарное свидетельство легко игнорируется; мы читаем, что сотни людей погибли в результате дорожных катастроф в праздничный уикенд, и беспечно пускаемся в путь, словно нас лично это совершенно не касается. Мало какая поведенческая наука воскрешает «призрак предсказуемого человека». Напротив, множество антропологов, социологов и психологов воспользовались своими экспертными знаниями как раз для того, чтобы доказать, что человек обладает свободой, целями и ответственностью. Если не очевидность, то хотя бы вера делала Фрейда детерминистом, но множество фрейдистов не испытывают никаких колебаний, заверяя своих пациентов в том, что они свободны выбирать между различными направлениями действия и в конечном счете являются архитекторами своих судеб. Эта спасительная лазейка понемногу начинает закрываться - по мере того как открываются новые свидетельства предсказуемости человеческого поведения. Личное освобождение от полного детерминизма упраздняется по мере того, как прогрессирует научный анализ, особенно в том, что касается поведения индивида. Джозеф Вуд Крач признал актуарные факты, настаивая при этом на личной свободе: «Мы можем со значительной долей точности предсказать, что множество людей отправится к морю в день, когда температура достигнет определенной отметки, и даже сколько прыгнет с моста... хотя ни меня, ни вас никто не вынуждает делать что-либо подобное». Но он едва ли может подразумевать под этим, что те, кто отправится к морю, не отправятся по основательным причинам, или что обстоятельства жизни самоубийцы не имеют никакого значения для объяснения факта его прыжка с моста. Различие здесь остается обоснованным лишь до тех пор, пока такое слово, как «вынуждать», предполагает какой-то особенно бросающийся в глаза и насильственный образ контроля. Научный анализ, естественно, движется в направлении прояснения всех видов контролирующих отношений. Подвергая сомнению контроль, осуществляемый автономным человеком, и демонстрируя контроль, осуществляемый окружением, наука о поведении также, очевидно, подвергает сомнению и достоинство человека. Личность ответственна за свое поведение не только в том смысле, что она может быть осуждена или наказана в случае, если ведет себя дурно, но также и в том смысле, что ей можно доверять и восхищаться ее достижениями. Научный анализ переносит как доверие, так и осуждение на окружение, и после этого никакая традиционная практика уже не может быть оправдана. Это грандиозные изменения, и те, кто привержен традиционным теории и практике, естественно, сопротивляются им. Имеется и третий вид затруднения. Когда на первый план начинает выдвигаться окружение, индивид, очевидно, оказывается подвержен новому виду опасности. Кто будет конструировать контролирующее поведение и с какой целью? Автономный человек предположительно контролирует себя сам, в соответствии с неким встроенным в него набором ценностей; он работает на то, что считает добрым. Но что сочтет добрым предположи - тельный контролер и будет ли это добрым для тех, кого он контролирует? Утверждается, что ответы на вопросы такого рода отсылают, конечно же, к оценочным суждениям. Свобода, достоинство и ценность - значительные вещи, и, к несчастью, они становятся все более решающими по мере того, как мощь технологии поведения становится более соразмеримой с теми проблемами, которые следует решать. Само изменение, которое принесло надежду на решение, ответственно за растущую оппозицию предложенному виду ре - шения. Этот конфликт сам есть проблема человеческого поведения, и к нему следует подходить соответствующим образом. Наука о поведении далеко не так развита, как физика или биология, но ее преимущество в том, что она может пролить некоторый свет на свои собственные трудности. Наука есть человеческое поведение, и то же самое относится к оппозиции науке. Что произошло в человеческой борьбе за свободу и достоинство и какие проблемы возникают, когда научное знание оказывается способным принять участие в этой борьбе? Ответы на эти вопросы могут помочь расчистить путь для той технологии, в которой мы так остро нуждаемся. Ниже эти предметы рассматриваются «с научной точки зрения», но это не означает, что читателю потребуется знать детали научного анализа поведения. Довольно будет одной лишь интерпретации. Природу такой интерпретации, однако, легко можно понять неверно. Мы часто говорим о вещах, которые не можем наблюдать или измерить с точностью, требуемой научным анализом, и в этом нам может серьезно помочь использование терминов и принципов, которые были разработаны в более точных условиях. Море в сумерки пылает ни на что не похожим светом, мороз рисует на оконном стекле диковинный узор, а суп не может загустеть в печи, и специалисты говорят нам, почему это так происходит. Мы можем, конечно, им возразить: у них нет «фактов» и то, что они говорят, не может быть «доказано», но тем не менее скорее оказываются правы они, нежели те, кому не достает эксперименталь ной основы, и они одни могут сказать нам, как двигаться дальше к более точному исследованию, если оно представляется того достой - ным. Экспериментальный анализ поведения дает схожие преимущества. Когда мы пронаблюдаем поведенческие процессы в контролируемых условиях, мы с большей легкостью можем отметить их в мире, простирающемся за стенами лабораторий. Мы можем идентифицировать значимые черты поведения и окружения и поэтому способны пренебречь незначительными, какими бы привлекательными они ни были. Мы можем отвергнуть традиционные объяснения, если они были опробованы и не доказаны в экспериментальном анализе, а затем с неослабевающим любопытством двинуться в нашем исследовании дальше. Приводимые ниже примеры поведения не предлагаются в качестве «доказательств» интерпретации. Доказательства следует искать в фундаментальном анализе. Принципы, использованные при интерпретации примеров, обладают такой вероятностью, которая отсутствовала бы в принципах, всецело выведенных из случайного наблюдения.. Почти все важнейшие проблемы связаны с человеческим поведением, и они не могут быть разрешены при помощи лишь физической и биологической технологий. Что нам нужно - так это технология поведения, но мы задержались с развитием науки, которая могла бы дать подобную технологию. Одна из трудностей состоит в том, что почти все из того, что зовется поведенческой наукой, продолжает возводить поведение к неким состояниям сознания, чувствам, чертам характера, человеческой природе и тому подобному. Физика и биология когда-то следовали подобной же практике и смогли прогрессировать лишь после отказа от нее. Поведен - ческие науки задержались со своим изменением отчасти потому, что объяснительные сущности часто казались непосредственно наблюдаемыми, и отчасти потому, что трудно было найти какие-то иные виды объяснений. Важность окружения была очевидной, но его роль оставалась неясной. Оно не выталкивает и не вытягивает, оно отбирает, и эту функцию трудно раскрыть и проанализировать. Роль естественного отбора в эволюции была сформулирована лишь немногим более ста лет тому назад, а избирательная роль окружения в оформлении и поддержании поведения индивида только лишь начинает признаваться и изучаться. Когда же взаимодействие между окружением и индивидом становится понятным, то эффекты, которые прежде приписывались состояниям сознания, чувствам и чертам характера, начинают возводиться к таким условиям, которые можно смоделировать, и технология поведения может поэтому стать доступной. Но она не решит наши проблемы, пока не заменит собой традиционные донаучные воззрения, а эти последние имеют глубокие корни. Свобода и достоинство иллюстрируют эту трудность. Они являются собственностью автономного человека традиционной теории, и они существенны для прак тики, в рамках которой личность считается ответственной за свое поведение и получает поощрение за свои достижения. Научный анализ переносит как ответственность, так и достижения на окружение. Он под - нимает также вопросы о «ценностях». Кто воспользуется этой технологией и с какими целями? Пока эти вопросы не разрешатся, технологию поведения будут продолжать отвергать, а вместе с ней и, возможно, единственный путь к решению наших проблем.

Бемррес Фремдерик Скимннер (англ. Burrhus Frederic Skinner; 20 марта 1904 - 18 августа 1990) - американский психолог и писатель. Скиннер признавал, что в начале пути на него оказали сильное влияние идеи английского ученого и философа Френсиса Бэкона (1561-1626), с трудами которого он познакомился в молодости. «Три принципа Бэкона определяли мою профессиональную жизнь». Скиннер формулировал их так:

1. «Я изучал природу, а не книги».

2. «Чтобы управлять природой, ей нужно подчиняться».

3. «Лучший мир возможен, но он не возникнет внезапно, случайно. Он должен быть тщательно спланирован и создан в соответствии с этим планом, главным образом при помощи науки» (1984, р. 406-412).

«Бихевиоризм - это средство, дающее возможным применить экспериментальный подход к изучению человеческого поведения... Многие аспекты теории бихевиоризма, вероятно, требуют дальнейшего исследования, но сомневаться в правильности данной теории не стоит. Я абсолютно уверен, что в конце концов она восторжествует» (Skinner, 1967, р. 409-410).

Скиннер говорил о себе: «Я задавал больше вопросов самому организму, а не тем, кто изучал организм» (1967, р. 409). Результатом такого подхода было то, что Скиннер делал упор на тщательные лабораторные эксперименты и сбор подлежащих измерению данных о поведении. Если брать в расчет богатство человеческой личности, то такой подход может показаться чересчур ограниченным; и все же он является тем самым фундаментом, на котором прочно покоятся все теории Скиннера.

Скиннер принимал и развивал научную философию, известную как радикальный бихевиоризм. Некоторые современные теоретики бихевиорального научения используют такие термины, как потребность, мотивация и намерение для того, чтобы дать объяснение некоторым аспектам поведения людей и животных. Скиннер отказывался от подобных терминов, так как они имели отношение к личному, ментальному опыту и символизировали, по его мнению, возврат к ненаучной психологии.

По Скиннеру, наблюдаемые и измеримые аспекты среды, поведения организма и последствия этого поведения являются основным материалом для тщательного научного анализа.

Скиннер считал, что наука занимается поиском причин явлений, что определение причин делает возможными прогноз и контроль, что тщательно проведенное экспериментальное исследование даст возможность установить эти причины.

Скиннер ввел определения двух, на его взгляд, наиболее важных видов поведения:

· респондентное поведение, которое вызывается известным стимулом,

· оперантное поведение, которое не вызывается стимулом, а просто производится организмом.

Безусловные реакции представляют собой пример респондентного поведения, потому что они возникают в результате использования стимула. Примерами респондентного поведения являются все рефлексы, такие как резкое движение рукой при покалывании чем-то острым, сужение зрачка при ярком свете, слюноотделение при появлении пищи.

В идеологии Скиннера для изменения поведения необходимо просто найти нечто, что будет подкреплением для организма, чье поведение необходимо изменить, подождать пока желаемое поведение проявится, и затем провести подкрепление реакции организма.

После этого частота появления желаемой реакции возрастет. Когда в следующий раз появляется желаемое поведение, оно снова подкрепляется, и скорость появления ответной реакции возрастает еще больше. На любое поведение, которое организм способен продемонстрировать, можно оказать подобное влияние.

Согласно Скиннеру, то, что мы именуем словом “личность”, не является ничем, кроме согласующихся паттернов (шаблонов) поведения, которые являются итогом истории нашего подкрепления. Например, мы учимся говорить на своем родном языке, потому что мы получали подкрепление в нашем ближайшем окружении с раннего детства, издавая звуки, похожие на звучание родного языка. Различные культуры подкрепляют различные модели поведения. Этот факт необходимо хорошо понять перед созданием какой-либо адекватной прикладной науки поведения.

В попытках Скиннера понять причины, лежащие в основе поведения, и, таким образом, предсказывать и контролировать поведение, является важным сходство между оперантным обусловливанием и естественным отбором.

Если подкрепление можно контролировать, тогда можно контролировать и поведение.

Это не вопрос о том, будет ли поведение находиться под контролем, а, скорее, о том, кто или что будет его контролировать. Например, родители могут направлять развитие личности своего ребенка, подкрепляя определенное поведение, или они могут дать возможность обществу воспитывать их ребенка, позволяя телевидению, сверстникам, школе, книгам и няням осуществлять подкрепление. Однако задать направление жизни своего ребенка непросто, и каждый родитель, желающий это сделать, должен, по крайней мере, придерживаться следующих шагов:

1. Решите, обладателем каких личных качеств вы хотели бы видеть своего ребенка.

Скажем, например, вы хотите, чтобы ваш ребенок вырос человеком творческого склада.

2. Выразите эти цели в терминах поведения. Для этого задайтесь вопросом; “Что делает ребенок, когда он творит?”

3. Вознаграждайте то поведение, которое согласуется с этими целями. Имея перед глазами этот пример, вы можете награждать моменты творчества в тот момент, когда они проявляются.

4. Будьте последовательны, организуйте основные аспекты среды ребенка так, чтобы они также награждали то поведение, которое вы рассматриваете как важное.

Аналогичный подход может использовать и менеджер по отношению к своему подчиненному. Именно поэтому, идеи Скиннера привели впоследствии к развитию так называемой теории подкрепления.

Процесс оперантного обусловливания занимает довольно много времени.

Существует другой подход к оперантному обусловливанию, который не требует столько времени. Эта процедура очень похожа на детскую игру “горячо - холодно”, когда один ребенок что-то прячет, а другие дети пытаются найти спрятанное. Когда они приближаются к спрятанному предмету, ребенок, спрятавший предмет, говорит: “Теплее, совсем тепло, ужасно горячо, просто пекло”. Когда же они отдаляются от предмета, ребенок говорит: “Становится холодно, очень холодно, можно окоченеть”.

Моделирование имеет два компонента: дифференциальное подкрепление, означающее, что одни реакции подкрепляются, а другие - нет, и последовательное приближение, которое показывает, что подкрепляются лишь реакции, отвечающие замыслу экспериментатора.

Скиннер был очень заинтересован в практическом приложении своей теории научения к процессу образования. По Скиннеру, научение проходит наиболее эффективно, когда:

1) информация, которую необходимо усвоить, предъявляется постепенно;

2) обучающиеся получают незамедлительную обратную связь относительно правильности своего научения (т.е. им показывают непосредственно опыта научения, усвоили ли они информацию верно или неверно);

3) научение происходит в приемлемом для обучающихся темпе.

Интересно заметить, что наиболее распространенным методом преподавания является чтение лекций, а методика чтения лекции нарушает все три вышеупомянутых принципа.

Скиннер предложил альтернативный метод преподавания, называемый программированным обучением, который действительно включает в себя все три вышеописанных принципа.

Многие поведенческие проблемы возникают из-за того, что на наше поведение непосредственные подкрепляющие стимулы оказывают большее влияние.

Например, для некоторых вкус пищи в настоящий момент является более подкрепляющим, чем отдаленное обещание долголетия при соблюдении режима принятия пищи или диеты. Аналогично, немедленный эффект никотина является более подкрепляющим, чем обещание долгой жизни без курения.

Скиннер считал, что необязательно формулировать сложные теории научения определенному поведению, что поведенческие события следует описывать в терминах того, что оказывает непосредственное влияние на поведение, и логически непоследовательно пытаться объяснить поведение с точки зрения психических феноменов. По этой причине метод исследования Скиннера был назван “подходом пустого организма”.

Скиннер также считал, что сложные теории научения - это пустая трата времени и они неэкономны. В один прекрасный момент подобные теории могут оказаться полезными в психологии, но лишь после того, как будет собрано огромное количество основных/исходных данных. Нашей основной должно быть открытие основных взаимоотношений, которые существуют между классами стимулов и классами реакций.

Подход Скиннера к исследованию заключался в осуществлении функционального анализа влияния стимулирующего определенное поведение события на само поведение индивидуума.

Факторы ослабления условий подкрепления Скиннер утверждает, что существует пять факторов, ослабляющих усиливающие эффекты условий подкрепления.

Согласно Скиннеру, многие проблемы, возникающие в результате этих “культурных привычек”, могли бы быть решены за счет укрепления желаемого поведения посредством использования принципов, берущих начало из экспериментального анализа поведения.

Длительные и эффективные исследовательские программы Скиннера оказали значительное влияние как на прикладную, так и на теоретическую психологию. В сравнении с системами многих других исследователей система Скиннера являлась простой и могла быть с легкостью применена к различным проблемам, от обучения животных до модификации поведения человека. С другом стороны, его работа привела к возникновению закона соответствия и косвенный образом оказала влияние на современные исследования по бихевиоральному принятию решений.

» Оперантная теория Скиннера

© В.А. Роменець, И.П. Маноха

Теория оперантного обусловливания Берреса Ф. Скиннера (1904-1990)

Вторым после К. Халла ведущим необихевиористом считается Беррес Фредерик Скиннер (Burrhus Frederic Skinner), но по популярности он значительно его превышает. До самой своей смерти он оставался одним из самых известных психологов мира, его идеи и сегодня влияют на характер психологических исследований, на педагогику и практику психологии. Историки науки задают вопрос: сделал ли Скиннер существенный вклад в человеческое самопознание? И в основном отвечают так: «Он был слишком далек от такого рода вопросов».

Понимание человеком самого себя, или по крайней мере того, что искали философы и психологи на протяжении многих веков, никак не было целью Скиннера. Всю свою долгую жизнь он придерживался крайней бихевиористской позиции, согласно которой «субъективные сущности», такие как ум, мышление, память, аргументация, не существуют вовсе, а есть только «вербальными конструктами», грамматическими ловушками, в которые человечество попало с развитием речи. Скиннер отыскивал детерминанты поведения: каким образом оно обуславливается внешними причинами. Он не сомневался в правильности своей позиции, поскольку считал, что «бихевиоризм нуждается в объяснении».

Теория обусловливания, которую стремился создать Скиннер, должна была подытожить его достаточно необычные исследования: все, что мы делаем и чем мы являемся, детерминировано историей нашей наград и наказаний. Детали его теории исходили из таких принципов, как частичное подкрепление эффекта, изучение обстановки, вызывающей определенное поведение или прекращающей его.

Подобно Дж. Уотсону , Скиннер был общественно активным, в частности как публицист. В одном из своих ранних выступлений по телевидению он привел дилемму, которую предложил еще М Монтень: «Что сделали бы вы, если бы вам надо было выбрать: родить детей или создать книги?» - и ответил, что для себя лично он родил бы детей, однако его вклад в будущее был бы значительным благодаря его трудам.

Скиннер любил смеяться над терминами, которыми специалисты пользовались для понимания человеческого поведения: «Поведение свойственно человеческой природе, и потому должна быть экстенсивная «психология индивидуальных различий», в которой люди сравниваются между собой и описываются в терминах черт характера, способностей, наклонностей. Но за традицией каждый, кто имеет дело с человеческими поступками, продолжает толковать человеческое поведение донаучным способом».

Скиннер также отвергал попытки понять внутреннюю сторону характера личности: «Мы не имели потребности говорить о том, что личности, состояния ума, чувств, черты характера человека реально существуют, чтобы можно было их примирить с научным анализом поведения... Мышление и все другое является поведением. Ошибка заключается в попытках отнести поведение к душе».

По мнению Скиннера, необходимо знать внешние причины поведения и его результаты, которые можно наблюдать. Только исходя из таких предположений можно дать ясную картину активности организма как поведенческой системы.

Согласно этой позиции он выступал как убежденный детерминист: «Мы такие, какие предстаем в нашей истории. Мы хотим думать, что мы выбираем, что мы действуем, но я не могу согласиться с тем, что личность является или свободной, или ответственной». Самодостаточное и автономное человеческое бытие Скиннер считает иллюзией. Для него хороший человек является таковым, потому что полностью обусловлен вести себя определенным образом, а хорошее общество должно быть основано на «бихевиоральной технике», что означает научный контроль за поведением с использованием методов положительного подкрепления.

Современники Скиннера считали его ловким популяризатором науки: он был красноречив, уверенно эгоистичен, умел захватить внимание. Для демонстрации преимуществ техники обусловливания он учил голубя играть мелодию на игрушечном пианино, а пару голубей - в настольный теннис, когда они перекатывали мяч своими клювиками. Миллионы зрителей смотрели это по телевидению как научно-документальный фильм.

Два голубя играют в пинг-понг во время эксперимента по оперантному обучению. Кембридж, Массачусетс, июнь 1950 года.

Скиннер переносил свои натуралистические видения на придуманное им общество. В утопической новелле «Walden Two» (1948) он описывает небольшое сообщество, в котором поведение детей с самого рождения было строго обусловлено наградами (положительное подкрепление), чтобы они стали на путь сотрудничества и социабельности, все поведение научно контролируется ради всеобщего блага. Несмотря на искусственность диалогов и несколько избитый сюжет, эта книга стала любимой среди студентов. Она была быстро продана тиражом более двух миллионов экземпляров.

Популярность Скиннера у публики была намного больше, чем среди коллег-профессионалов. Журнал «Американский психолог» писал: «Скиннер является ведущей фигурой в бихевиористском мифе. Он ученый-герой, Прометей, несущий огонь открытия, мастер-технологист, главный мятежник, который освобождает наши мысли от старых взглядов».

Скиннер родился в маленьком городке в Пенсильвании, его отец был юристом. Мальчиком он увлекался изобретениями, позже, уже как психолог, он создавал оригинальную и эффективную аппаратуру для экспериментов с животными. В школе и колледже Скиннер мечтал стать писателем, а после колледжа пробовал писать. Хотя он вплотную наблюдал различные формы человеческого поведения вокруг себя, он однажды четко понял, что не может ничего сказать о том, что видел и переживал, и в глубокой печали отказался от такого рода усилий.

Но вскоре Скиннер нашел другой, более практичный для себя путь понимания человеческого поведения. Знакомясь с трудами Уотсона и Павлова, он осознал, что его будущее лежит в научном раскрытии человеческого поведения, в частности в изучении реакций обусловливания. Я был очень расстроен моим неудачами в литературе, - говорил он в 1977 г. - я был убежден, что писатель ничего на самом деле не понимает. И это повлекло то, что я вернулся в психологию».

Хотя в Гарварде тогда царила интроспективная психология, Скиннер не интересовался «внутренней историей» человека и пошел своей дорогой, проводя бихевиористские исследования с крысами. В автобиографии он откровенно говорит о том, что вопреки профессорскому обучению он становился все более бихевиористом, а на защите диссертации резко отверг критику бихевиоризма.

Опираясь на свои изобретательские способности, он сконструировал «проблемную клетку» , что было значительным достижением после известной торндайковской модели. Она была довольно просторная для белых крыс, а на стене находился бар с едой и питьем. Когда крыса, прогуливаясь по клетке, случайно упиралась передними лапами в бар, нажимая на него, еда в форме шарика попадала на поднос.

Это позволило получить более объективные данные о поведении, чем это было до скиннеровских опытов. Именно крыса «определяла», какое количество времени проходит между нажатиями на бар. Поэтому за свое открытием принципа обучения Скиннер мог благодарить так называемый «ответ крысы» - класс достижений, когда поведение животного меняется в ответ на подкрепление без вмешательства экспериментатора.

Скиннер построил исследовательскую программу с клеткой таким образом, что приближал ее условия к реальным ситуациям, где поведение подкрепляется либо не подкрепляется. Он, в частности, исследует обучение ответам, если они регулярно подкрепляются или подкрепления внезапно прерываются, а также влияние на обучение временных интервалов с их регулярностью и иррегулярностью.

На этой основе Скиннер сформулировал ряд принципов, которые проливают свет не только на поведение крыс, но и на человеческое бытие. Речь идет, в частности, о его открытии важных вариаций эффекта парциального, частичного подкрепления. Скиннер находит аналогию в поведении игроков с игровым автоматом в казино: ни крыса, ни игроки не могут предсказать, когда появится следующее подкрепление, но в них есть надежда, что оно появится при каждой новой попытке.

Важным вкладом Скиннера в науки о поведении является его концепция оперантного научения. Одним этим он уже заслуживает, по мнению американских историков психологии, видное место в кругу знаменитых психологов мира.

В классическом Павловском обусловливании безусловный ответ животного (слюноотделение) на еду превращается в условный ответ по отношению к предыдущему нейтральному стимулу (звуки метронома или звонка: решающим элементом в поведенческом изменении является новый стимул.

В торндайковском «инструментальном» обусловливании решающим элементом поведенческого изменения является ответ, а не стимул. Нейтральный ответ - случайный шаг (нажатие) на педаль во время случайных усилий получить еду - является подкрепляющим научающим шагом поведения, что приводит к изменению, которому ранее животное не было обучено.

Скиннеровское оперантное обусловливание является важным развитием инструментального. Случайное движение, которое осуществляет животное, в любом случае может быть понято как оперантное для окружающих и поэтому является, по Скиннеру, именно оперантным. Подкрепительное движение приводит к оперантному научению. При подкреплении серии небольших случайных движений экспериментатор может «создавать» поведение животного, пока оно действует такими способами, которые не были частью его оригинального природного репертуара.

Беррес Ф. Скиннер

Данный подход дал возможность Скиннеру «создать» поведение голубя - заставить того клевать большой цветной пластиковый диск, прикрепленный на стенке «скиннеровской» клетки. Он об этом пишет так: «Мы сначала дали птице пищу, когда она медленно повернулась в направлении диска. Это и обусловило частотность такого поведения. Мы поддерживали подкрепление, пока незначительное движение не было направлено к пятну (диску). Это опять меняло общее распределение поведения без выработки нового единства. Мы продолжали с помощью подкрепления позиции успешный подход к пятну, далее подкрепление было только в случае, когда голова двигалась медленно вперед, и, наконец, только тогда, когда клюв действительно имел контакт с пятном.

Таким образом, мы можем построить оперантное поведение, которое никогда не появилась бы в репертуаре организма иным образом. При подкреплении серии успешных приближений мы получаем ответ за короткое время. Возникает функционально связанное единство поведения; оно конструируется продолжающимся процессом дифференциального подкрепления в сторону от недифференциального поведения».

Скиннер уподобил оперантные тренировки голубя детскому обучению разговаривать, петь, танцевать, играть, а со временем и всему репертуару человеческого поведения, созданному из мелких звеньев простых поведенческих актов. Это можно было бы назвать «an Erector-set» (взглядом от человеческого бытия), бездумным роботом, собранным оперантным обусловливанием из многих бессмысленных кусков.

Скиннера так или иначе долго не признавали ведущие психологические учреждения, но постепенно у него появлялись сторонники, что впоследствии выразилось в издании четырех журналов скиннеровских бихевиористских работ, а также в создании специальной секции скиннеровских исследований.

Скиннеровская техника оперантного обусловливания широко использовалась в экспериментальной психологии. В последние годы его труды цитировались в сотнях научных публикаций ежегодно (что-то около седьмой части от частоты упоминаний Фрейда). Кроме того, Скиннер имел большое влияние вне главных направлений психологии.

Дэрби, 13-месячная дочь профессора Б.Ф. Скиннера, с момента рождения жила в пыленепроницаемом, закрытом и застекленном детском манеже, в котором температура и влажность регулировались автоматически. Скиннер постепенно сокращал время, которое Дэрби проводила в своем ящике, так что в конце концов она станет только спать в нем.

В 1956 г.. Во время визита в школу к своей дочери Скиннеру пришло в голову, что оперантная техника, применяемая для обучения голубя игре на пианино, может стать более эффективной для обучения, чем традиционные методы. Сложные предметы можно расчленить на простые шаги в логической последовательности; студентам могут быть поставлены вопросы, и преподавателю следует сразу ответить, какие их ответы являются правильными. Здесь работают два принципа: 1) знания, о которых рассказывают правильно, должны стать подкрепленным поведением; 2) непосредственное позитивное подкрепление работает лучше, чем разрушительное негативное подкрепление. Результат известен как «программируемая инструкция».

Поскольку педагог не может одновременно применять подкрепление в классе, где много учеников, новые учебники должны быть написаны так, чтобы вопросы и ответы следовали одни за другими. Кроме того, Скиннер предложил учебные машины для оперантного самообучения. Механическая модель со временем была отвергнута, но сегодня применение обучающих инструкций, основанных на компьютере с непосредственным подкреплением, переживает второе рождение.

В течение нескольких лет движение за программированное обучение получило широкое распространение. Принципы оперантного обусловливания были приспособлены для обучения в школах и колледжах США и других стран. Но воспитатели поняли, что «атомистические» методы программируемой инструкции являются только частью того, в чем нуждается человеческое бытие: необходимы также цельные, иерархизированные мыслительные структуры. Более поздние исследования показали, что отложенное подкрепление часто дает лучший результат, чем подкрепление мгновенное. Рассуждения о характере ответа может привести к большему эффекту в обучении, чем быстрое получение ответа. Вместе с тем скиннеровское учение о непосредственном подкреплении было квалифицировано как полезное и содержится во многих учебных планах и школьных учебниках.

Беррес Скиннер также имел определенный успех в раскрытии причин умственных и эмоциональных расстройств. Система небольших подкреплений для небольших изменений в сторону здоровья дает возможность изменить поведение пациента. В конце 40-х годов Скиннер и два его студента осуществили первое экспериментальное испытание того, что стало известно как модификация поведения . Они устроили стационар в психиатрическом госпитале близ Бостона, в котором по соответствующей методике психотические пациенты получали конфеты или сигареты, чтобы оперировать машиной соответствующим образом. Терапевты давали стимулы пациентам для соответствующего поведения, такие как средства произвольного внимания, поддержка в хозяйственных задачах, привилегии избрания компании для обеда, разговор с врачом или возможность смотреть телевизор.

Подкрепление желаемого поведения у таких людей срабатывало часто. Одна депрессивная женщина не хотела есть и боялась умереть от голодания. Но она принимала гостей, смотрела телепередачи, слушала радио, читала книги и журналы, имела цветы в своей комнате. Терапевты перевели ее в комнату, лишенную этого комфорта и направили свет прямо на нее. Если она что-то ела, определенные предметы комфорта временно возвращали в комнату. Постепенно женщина вернула свой вес. Через 18 месяцев она уже вела нормальную жизнь.

Движение «бихевиоральной модификации» распространилось на многие психиатрических больницы и школы. Такую модификацию применяли для решения важных проблем, таких как курение, ожирение, робость, тики, речевые затруднения. Это была специализированная техника бихевиоральной терапии, но основана больше на Павловском обусловливании, чем на скиннеровской модификации.

Burrhus F. Skinner

Известная книга Скиннера - «Walden Two» - не осчастливила американское общество или хотя бы часть его, но она, несомненно, повлияла на социальные представления миллионов его читателей. Некоторые усилия были сделаны, чтобы реализовать утопию по модели «Walden Two» - Тwin Oaks Community в Луизиане, штат Вирджиния, и коммуна, основанная восьмерьми людьми в 1966 году. После нескольких лет выживания эта коммуна выросла до 81 члена. Они пыталис на основе соответствующих знаний вызывать идеальное поведение и создавать модели различных его форм по методам скиннеровского подкрепления.

Скиннер как-то заметил: «Мое влияние на других людей было значительно меньшим, чем на крыс и голубей или на людей как объектов эксперимента». Это, видимо, не следует понимать буквально. То, о чем он думал всерьез, было таким: «Я никогда не сомневался в важности моей работы». И добавлял в характерном для него перверсивном стиле: «Когда эта работа начала привлекать внимание, я остерегался этого эксперимента больше, чем был доволен им. Некоторые упрекают меня, что я боялся или впадал в депрессию от так называемого самолюбия и жажды слава. Я отвергаю любой гонор, который забирал бы у меня время от моей работы или слишком подкреплял ее специфические аспекты.

Историк психологии М. Хант, излагая идеи Скиннера, не идет дальше констатации отдельных фактов и описания характерологических черт самого ученого. Но и это изложение не может не наталкивать на мысль: можно ли провести параллель между намерениями Скиннера построить идеальное коммунистическое сообщество, опираясь на идею оперантного научения, и намерениями марксистов изменить мир, опираясь на «научный коммунизм» как технологию социальной трансформации?

Роменець В.А., Маноха И.П. История психологии XX века. - Киев, Лыбидь, 2003 .