Меня зовут Вольфганг Морель. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в 17 веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5-го июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.

Я избежал трудовой повинности (перед службой в армии молодые немцы обязаны были полгода отработать на Имперскую службу труда) и шесть месяцев был предоставлен сам себе. Это был как глоток свежего воздуха перед армией, перед пленом.

Перед тем, как попасть в Россию, что вы знали о СССР?

Россия была для нас закрытой страной. Советский Союз не хотел поддерживать связь с Западом, но и Запад не хотел связей с Россией - обе стороны боялись. Однако, еще в 1938 году, 16 летним парнем, я слушал немецкую радиостанцию, регулярно вещавшую из Москвы. Надо сказать передачи были не интересные - сплошная пропаганда. Производство, визиты руководителей и так далее - это никого не интересовало в Германии. Была информация и о политических репрессиях в Советском Союзе. В 1939 году, когда произошел поворот во внешней политике, когда Германия и СССР заключили договор о ненападении, мы увидели советские войска, солдат, офицеров, танки - это было очень интересно. После подписания договора сильно возрос интерес к Советскому Союзу. Некоторые мои школьные товарищи начали изучать русский язык. Они говорили так: «В будущем мы будем иметь тесные экономические отношения и надо говорить по-русски».

Когда начался формироваться образ СССР как врага?

Только после начала войны. В начале 1941 года чувствовалось, что отношения ухудшаются. Ходили слухи, что СССР собирается отказаться от экспорта зерна в Германию. хотели экспортировать свое зерно.

Как восприняли начало войны с Советским Союзом?

Чувства были очень разные. Некоторые считали, что через неделю все враги на Востоке будут уничтожены, как это произошло в Польше и на Западе. Но старшее поколение восприняло эту войну скептически. Мой отец, воевавший в России в первую мировую войну был убежден, что мы не доведем эту войну до счастливого конца.

В конце июня я получил письмо, в котором мне предписывалось в такой-то час такого-то числа мне быть в казарме воинский части. Казарма располагалась в моем родном городе, так что ехать было не далеко. Меня готовили на радиста два месяца. Однако первое время я больше играл в теннис. Дело в том, что мой отец был знаменитый теннисист и сам я начал играть с пяти лет. Наш теннисный клуб располагался недалеко от казармы. Как-то в разговоре я сказал об этом командиру роты. Он очень хотел научиться играть и тут же взял меня с собой на тренировку. Так я вышел из казармы гораздо раньше других. Вместо строевой подготовки я играл в теннис. Командира роты моя строевая выучка не интересовала, он хотел чтобы я играл с ним. Когда началась подготовка по специальности, игры закончились. Нас учили приему-передаче на ключе, учили подслушивать вражеские разговоры на английском и русском. Пришлось учить русские знаки азбуки Морзе. Каждый знак латинского алфавита кодируется четырьмя знаками Морзе, а кириллического - пятью. Освоить это было не просто. Вскоре обучение закончилось, пришли курсанты следующего набора и меня оставили инструктором, хотя я и не не хотел. Я хотел на фронт, потому что считалось, что война вот-вот закончится. Мы разгромили Францию, Польшу, Норвегию - Россия долго не продержится, а после войны лучше быть ее активным участником - больше льгот. В декабре по всей Германии собирали солдат тыловых подразделений для отправки на Восточный фронт. Я подал рапорт и меня перевели в команду для отправки на войну.

До Орши мы ехали по железной дороге, а от Орши до Ржева нас перебросили на траспортных Ю-52. Видимо, очень срочно требовалось пополнение. Надо сказать, что когда мы прибыли в Ржев меня поразило отсутствие порядка. Настроение армии было на нуле.

Я попал в седьмую танковую дивизию. Знаменитая дивизия, которой командовал генерал Роммель. К тому времени, как мы прибыли в дивизии танков же не было - они были брошены из-за отсутствия горючего и снарядов.

Выдали ли вам зимнее обмундирование?

Нет, но мы получили несколько комплектов летнего. Нам выдали три рубашки. Кроме того я получил дополнительную шинель. А ведь в январе стояли морозы под сорок градусов! Наше правительство проспало наступление зимы. Например приказ собрать лыжи у населения для армии вышел только в марте 1942 года!

Когда прибыли в Россию, что поразило больше всего?

Пространство. Мы мало контактировали с местным населением. Иногда останавливались в избах. Местное население нам помогало.

Из нашей группы стали отбирать лыжников для операций в тылу противника - нужно было подсоединяться к линиям связи противника и прослушивать их. Я в эту группу не попал и 10-го января мы уже были на передовой в качестве простого пехотинца. Мы чистили дороги от снега, воевали.

Чем кормили на фронте?

Горячее питание было всегда. Давали шоколад с колой, иногда ликер - не каждый день и ограниченно.

Уже 22-го января я попал в плен. Я находился один в боевом охранении, когда увидел группу русских солдат человек пятнадцать в зимней одежде на лыжах. Стрелять было бесполезно, но и сдаваться в плен я не собирался. Когда они подошли поближе я увидел, что это монголы. Считалось, что они особенно жестокие. Ходили слухи, что находили изуродованные трупы немецких пленных с выколотыми глазами. Принять такую смерть я был не готов. Кроме того я очень боялся, что меня будут пытать на допросе в русском штабе: сказать мне было нечего - я был простой солдат. Страх перед пленом и мучительной смертью под пытками привел меня к решению покончить с собой. Я взял свой Маузер 98к за ствол, и когда они подошли метров на десять вставил в рот и ногой нажал на спусковой крючок. Русская зима и качество немецкого оружия спасли мне жизнь: если бы не было так холодно, а части оружия не бы ли так хорошо подогнаны, что смерзлись, то мы бы с вами не разговаривали. Меня окружили. Кто-то сказал «Хенде хох». Я поднял руки вверх, но в одной руке я держал винтовку. Ко мне приблизился один из них, забрал винтовку и что-то сказал. Мне кажется, что он сказал: «Радуйся, что для тебя война кончилась». Я понял, что они настроены вполне дружелюбно. Видимо я был первым немцем, которого они видели. Меня обыскали. Хотя я не был заядлым курильщиком, но в моем ранце была пачка, 250 штук, сигарет R-6. Все курильщики получили по сигарете, а оставшееся вернули мне. Эти сигареты я потом менял на пропитание. Кроме того солдаты обнаружили зубную щетку. Видимо они столкнулись с ней впервые - внимательно ее разглядывали и смеялись. Один пожилой солдат с бородой потрепал меня за шинель и пренебрежительно бросил: «Гитлер», потом показал рукой на свою шубу, шапку и уважительно сказал: «Сталин!» Меня тут же хотели допросить, но никто не говорил по-немецки. У них был маленький словарь, в котором была глава «допрос пленного»: «Wie heissen Sie? Как Фамилия?» - Я назвался. - «Какая часть» - «Я не понимаю». Я решил на допросе держаться до последнего и не раскрывать номер своей части. Немного помучившись со мной они прекратили допрос. Пожилому солдату, который хвалил свое обмундирование приказали сопровождать меня в штаб, который находился в шести километрах в деревне, оставленной нами два-три дня назад. Он шел на лыжах, а я пешком по полутораметровому снегу. Стоило ему сделать пару шагов, как я оставался на много метров позади него. Тогда он указал мне на плечи и концы лыж. Я бы мог ударить его кулаком в висок, забрать лыжи и сбежать, но у меня не было воли к сопротивлению. После 9 часов на 30-40 градусном морозе мне просто не хватило сил решиться на такой поступок.

Первый допрос в штабе проводил комиссар. Но прежде чем меня вызвали на допрос я сидел в сенях дома. Я решил воспользоваться минутой и вытряхнуть снег, который набился в мои сапоги. Я успел снять только один сапог, когда ко мне обратился офицер богатырского вида, одетый в каракулевую накидку. На французском, которым он владел лучше меня, он сказал: «Повезло, что ты попал в плен, ты обязательно возвратишься домой». Он отвлек меня от вытряхивания снега из сапог, что впоследствии мне дорого стоило. Нас прервала переводчица крикнувшая из-за двери: «Войдите!». Предложение слегка перекусить мой пустой желудок принял сразу же. Когда мне протянули черный хлеб, сало и стакан воды, мой нерешительный взгляд бросился в глаза комиссару. Он сделал знак переводчице попробовать пищу. «Как видите, мы не собираемся вас травить!». Я очень хотел пить, но в стакане вместо воды оказалась водка! Потом начался допрос. Меня опять попросили назвать фамилию, имя, дату рождения. Потом последовал главный вопрос: «Какая воинская часть?» На этот вопрос я отказался отвечать. . Удар пистолета по столу заставил меня придумать ответ: «1-я дивизия, 5-й полк». Полная фантазия. Не удивительно, что комиссар тут же взорвался: «Врешь!» - Я повторил. - «Вранье!» Он взял маленькую книжку, в которой видимо были записаны дивизии и входящие них полки: «Слушайте, вы служите в 7-ой танковой дивизии 7-й пехотный полк 6-я рота». Оказалось, за день до этого были взяты в плен два товарища из моей роты, которые рассказали, в какой части они служат. На этом допрос был окончен. За время допроса снег в сапоге, который я не успел снять, растаял. Меня вывели на улицу и повели в соседнюю деревню. За время перехода вода в сапоге замерзла, я перестал чувствовать пальцы ног. В этой деревне я присоединился к группе из трех военнопленных. Почти десять дней мы шли от деревни к деревне. Один из товарищей умер у меня на руках от потери сил. Мы часто чувствовали ненависть к себе местного населения, чьи дома при отступлении были разрушены до основания во исполнение тактики «выжженной земли». На разгневанные окрики: «Фин, фин!» мы отвечали: «Германски!» и в большинстве случаев местные жители оставляли нас в покое. Я отморозил правую ногу, правый сапог был разорван, и я использовал вторую рубашку как перевязочный материал. В таком жалком состоянии мы встретили съемочную группу киножурнала «Новости недели», мимо которой мы должны были несколько раз прошагать по глубокому снегу. Они сказали пройти и еще раз пройти. Мы старались держаться, чтобы представление о немецкой армии не было таким плохим. Наша «провизия» в этом «походе» состояла в основном из пустого хлеба и ледяной колодезной воды, от которой я получил воспаление легких. Лишь на станции Шаховская, восстановленной после бомбежек, мы сели втроем в товарный вагон, где нас уже ждал санитар. В течение двух-трех дней, что поезд ехал до Москвы, он обеспечивал нас необходимыми медикаментами и едой, которую готовил на печке-чугунке. Для нас это был пир, пока еще был аппетит. Пережитые лишения сильно потрепали наше здоровье. Меня мучили дизентерия и воспаление легких. Примерно через две недели после пленения мы прибыли на один из грузовых вокзалов Москвы и нашли пристанище на голом полу у сцепщицы вагонов. Два дня спустя, мы не поверили своим глазам. Часовой посадил нас в белый, шестиместный лимузин ЗИС, на котором был нарисован красный крест и красный полумесяц. По пути в госпиталь нам показалось, что водитель специально едет окольными путями, чтобы показать нам город. Он с гордостью комментировал те места, мимо которых мы проезжали: Красная площадь с мавзолеем Ленина, Кремль. Дважды мы пересекали Москву-реку. Военный госпиталь был безнадежно переполнен ранеными. Но здесь мы приняли благотворно подействовавшую на нас ванну. Мою обмороженую ногу перевязали и с помощью подъемных блоков подвесили над ванной. Нашу униформу мы больше никогда не видели, так как должны были одеть русские шмотки. Нас отправили в котельную. Там уже находилось десять совершенно изможденных наших товарищей. На полу стояла вода, в воздухе стоял пар из вырывавшийся из дырявых труб, а по стенам ползли капли конденсата. Кроватями служили носилки, поднятые на кирпичах. Нам дали резиновые сапоги, чтобы мы могли ходить в туалет. Даже появляющиеся время от времени санитары были в резиновых сапогах. Мы провели в этом ужасном подземелье несколько дней. Лихорадочные сны, вызванные болезнью, затягивают воспоминания об этом времени… Дней через пять, а может и десять нас перевели во Владимир. Разместили нас прямо в военном госпитале, находившемся в здании духовной семинарии. В то время во Владимире еще не было лагеря для военнопленных, в лазарете которого нас могли бы разместить. Нас уже было 17 человек и мы занимали отдельную палату. Кровати были застелены простынями. Как решились разместить нас вместе с русскими ранеными? Явное нарушение запрета на контакт. Один мой русский друг, занимавшийся по роду своей деятельности изучением судьбы немецких военнопленных во Владимире, признался мне, что ни разу не видел ничего подобного. В архиве Советской Армии в Санкт-Петербурге он наткнулся на карточку из картотеки, документально подтверждающую наше существование. Для нас же подобное решение было огромным счастьем, а для некоторых даже спасением. Там мы почувствовали отношение к себе, как к своим, в том, что касалось медицинского обслуживания и условий жизни. Наше питание не уступало питанию красноармейцев. Охраны не было, но несмотря на это, никто даже не думал о побеге. Дважды в день проходили врачебные осмотры, по большей части их проводили женщины-врачи, реже сам главный врач. Большинство из нас страдало от обморожений.

Я уже доходил. Аппетит пропал и я стал складывать хлеб, который нам выдавали под подушку. Мой сосед сказал, что я дурак и должен распределить его между остальными, поскольку я все равно не жилец. Эта грубость меня спасла! Я понял, что если я хочу вернуться домой, то должен заставлять себя есть. Постепенно я пошел на поправку. Мое воспаление легких сдалось после двух месяцев лечения, в том числе банками. Дизентерию взяли за рога введением внутримышечно марганцовки и приемом 55 процентного этилового спирта, что вызвало неописуемую зависть окружающих. С нами обращались действительно как с больными. Даже легкораненые и медленно выздоравливающие были освобождены от любой работы. Ее выполняли сестры и нянечки. Повар-казах приносил частенько до краев полную порцию супа или каши. Единственно немецкое слово, которое он знал, было: «Лапша!». А когда он его произносил, то всегда широко улыбался. Когда мы заметили, что отношение русских к нам нормальное, то и наш враждебный настрой поубавился. Этому помогла и очаровательная женщина-врач, которая своим чутким, сдержанным отношением относилась к нам с симпатией. Мы называли ее «Белоснежка».

Менее приятными были регулярные посещения политкомиссара, надменно и во всех подробностях рассказывавшего нам о новых успехах русского зимнего наступления. Товарищ из Верхней Силезии - у него была раздроблена челюсть - пытался перенести свои знания польского языка на русский и переводил, как мог. Судя по тому, что он и сам понимал не больше половины, он был совсем не готов переводить все и вместо этого ругал политкомиссара и советскую пропаганду. Тот же, не замечая игры нашего «переводчика», подбадривал его переводить дальше. Часто мы едва сдерживали смех. Совсем другие новости дошли до нас летом. Два парикмахера под большим секретом рассказали, что немцы стоят под Каиром, а японцы оккупировали Сингапур. И тут сразу возник вопрос: а что ждет нас в случае страстно желаемой победы? Комиссар повесил над нашими кроватями плакат: «Смерть фашистским захватчикам!» Внешне мы ничем не отличались от русских раненых: белое белье, синий халат и домашние тапочки. Во время частных встреч в коридоре и туалете в нас, конечно же. сразу узнавали немцев. И лишь у немногих наших соседей, которых мы уже знали и сторонились, такие встречи вызывали негодование. В большинстве уже случаев реакция была другой. Примерно половина была нейтрально настроена к нам, и примерно треть проявляла различную степень заинтересованности. Высшей степенью доверия была щепотка махорки, а порой даже и скрученная сигарета, слегка прикуренная и переданная нам. Страдая оттого, что махорка не входила в наш рацион, страстные курильщики, как только к ним возвращалась способность передвигаться, устанавливали в коридоре дежурство по сбору табака. Постовой, который сменялся каждые полчаса, выходил в коридор, вставал перед нашей дверью и обращал на себя внимание типичным движением руки курильщиков, «стреляя» чинарик или щепотку махорки. Так проблема с табаком была как-то решена.

Какие разговоры шли между пленными?

Разговоры между солдатами на родине шли только на тему женщин, но в плену тема № 1 была еда. Я хорошо помню одну беседу. Один товарищ сказал, что после обеда он мог бы кушать еще три раза, тогда его сосед схватил свой деревянный костыль и хотел его побить, потому что по его мнению можно было бы есть не три, а десять раз.

Среди вас были офицеры или были только солдаты?

Офицеров не было.

В середине лета почти все снова были здоровы, раны залечены, никто не умер. И даже те, кто поправился раньше, все равно оставались в лазарете. В конце августа пришел приказ о переводе в трудовой лагерь сначала в Москву, а оттуда в район Уфы на Урале. После почти райского времени в лазарете я понял, что совсем отвык от физической работы. Но расставание стало еще тяжелее и оттого, что ко мне здесь относились дружелюбно и милосердно. В 1949 году, проведя почти восемь лет в плену, я вернулся домой.
Интервью и лит.обработка: А. Драбкин

…Война для Ивана Нефёдова началась в сентябре сорок первого. Два месяца учёбы, загрузили в эшелон и прямо на фронт. За эти два месяца ни разу не пришлось стрелять. Копали окопы, окапывались, а вместо винтовок им выдали палки с прикреплёнными к ним ремешками, на них отрабатывали приёмы ближнего боя. На одной станции стал невольным свидетелем разговора между двумя осмотрщиками вагонов: «Видать, не сладко на фронте, еcли санитарные поезда, идущие на восток, пропускают во вторую очередь, а зелёную дорогу дают новобранцам и вооружению в западном направлении. Вчерась пять санитарных поездов прошло с ранеными. А сколько в землице осталось? Ох, горюшко ты людское. Только встали с колен и опять неудача».
Эшелон разгрузили под Москвой, быстро сформировали стрелковый полк. Оружия на всех не хватило, но Ивану винтовка досталась, из которой он, впервые в жизни, выстрелил по самодельной мишени. Затем пешим ходом, под покровом темноты, продвигались на запад. Днём укрывались в лесу. Впервые увидели вражеские самолёты - разведчики, всё затихало, когда они появлялись в небе.
Москва осталась позади, продвигались в сторону Клина. Перед крутым оврагом вырыли окопы, установили проволочные заграждения, противотанковые ежи. Заняли оборону, зарываясь в землю – матушку, строили блиндажи. Вдали были слышны канонады. Стали появляться вражеские самолёты, но им старалась дать достойный отпор наша авиация. Частенько наблюдали за воздушными боями, было печально и больно смотреть, когда падали наши, горящие самолёты. Однажды все с замиранием сердца смотрели, как на парашюте опускался наш пилот из подбитого самолёта. Он был уже почти у земли, но тут появился вражеский самолёт и расстрелял лётчика из пулемёта. Иван первый раз так близко видел смерть, возненавидел фашистов. Всё было ещё впереди, война только набирала обороты. И спокойнее становилось только от того, что кругом земляки. В минуты отдыха вспоминали довоенную жизнь, писали короткие письма домой, туда, где не было войны, подписав конверт, ещё долго смотрели на него. Этот треугольник будет в руках родных, любимых, а адресатам не всем доведётся вернуться домой.
Первый бой был наступательным. Враг хорошо окопался. Полк пошёл в атаку перед заходом солнца без огневой поддержки и танков. Овраг прошли удачно, без потерь. А вот когда поднимались по крутому увалу, застрочили вражеские пулемёты и стали косить, наступающий полк, как серпом траву. Иван стрелял из винтовки, оставалось немного добежать до высоты, как вдруг правое плечо обожгло, словно калёным железом. Он повалился на землю, звон в ушах и… тишина. Очнулся от толчка в грудь. На него смотрел немец в каске. Иван поднялся с трудом, голова шумела, правая рука не шевелилась.
-Шнель, шнель, рус Иван, - подтолкнул его фриц.
Всех раненых согнали на скотный двор. Солдаты перевязывали друг друга, делились сухарями, водой. К обеду их распределили по машинам и повезли на запад. Ехать пришлось недолго, неожиданно налетели наши самолёты и стали бомбить. Раненые высыпали как горох и рассредоточились вдоль дороги. После бомбёжки, оставшиеся в живых, пошли пешком.
Три концлагеря временного содержания сменил Иван. Дважды бежал из плена и всякий раз неудачно. После каждого побега жестоко травили собаками, избивали, половину зубов выбили. Третий побег обдумывали втроём, старшим группы был инженер полка.
-Мужики, нужно бежать на юго-запад, - советовал он.
Уходить решили в дождливую погоду, чтобы избежать преследования собаками по следу. Побег удался.
Всю ночь шли под проливным дождём по берегу неизвестной речушки. Перед рассветом укрылись в густом кустарнике на островке. Яму накрыли хворостом и травой, там и затаились. Отдыхали по очереди, прислушиваясь к любым звукам. Днём осмотрели местность. На левом берегу виднелись посевы кукурузы. «Охраняли» поле чучела, обряжённые в разную одежду. С наступлением сумерек направились к полю. Наломали молодых початков, нарыли картошки. Главное, переоделись в одежду, снятую с чучел, даже посмеялись: «Не обижайтесь, дорогие, как разбогатеем, так сразу возвратим ваши вещи». Ночью шли строго на юг, обходя поселения, днём отлёживались в укромных местах, подальше от дорог и жилья. С каждым днём идти было всё трудней. Силы покидали, картошка и кукуруза закончились.
В очередной раз выбрали подходящее место для укрытия, как оказалось позже, рядом с постом югославских повстанцев. К обеду их, полусонных, голодных и истощённых, захватили без какого-либо сопротивления. После допроса накормили, помыли в баньке. Спали как убитые, обретя долгожданный покой.

Через месяц, окрепнув, попросились на задание. В сопровождении двух сербов, без оружия, направились к железной дороге. На небольшом полустанке обнаружили состав из семи вагонов. Сняли спящего часового, вскрыли товарные вагоны. В одном из них было стрелковое оружие, патроны. Прихватили с собой патроны, автоматы. Под цистерны с топливом подложили взрывчатку. На будке часового куском угля Иван написал: «Смерть фашистам. Сибиряки». Зарево от пожара было далеко видно в ночи. Вся группа была представлена к наградам. В лагере освоились быстро. Сербский язык оказался простым, сходным с украинским и русским. Василия, бывшего инженера полка, майора Советской Армии, через два месяца назначили заместителем командира.
Однажды Иван проснулся среди ночи, долго ворочался, но заснуть до утра, так и не смог. Вышел из душной, прокуренной землянки. На душе стояла необъяснимая тревога. Густой лес. Звёзды на побледневшем осеннем небе сияли холодно и ясно. Над лесом висел народившийся месяц: узенький серп без ручки. «Может, кто-нибудь из родных там, далеко на Алтае, увидит его сегодня», - думал он.

Два года Иван с товарищами воевал в составе народно-освободительной армии Югославии, дважды был ранен. В августе сорок четвёртого, за месяц до освобождения, погибли Василий и Пётр. Потерю товарищей перенёс очень тяжело. Оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с Родиной. Кто воевал, тот знает, что жить на войне рядом с земляками – это быть наполовину дома.

После освобождения Югославии от немецко-фашистских захватчиков, раненого Ивана отправили самолётом на Родину. Казалось, всё позади, кончились его муки. Да не тут-то было. В военном госпитале, после неоднократных бесед с сотрудником особого отдела, изъяли документы и награды, полученные в Югославии, запретили вести разговоры о его пребывании за границей. После лечения Ивана комиссовали: правая рука не работала. Новый, 1945-й год, он встретил в родительском доме. Никому не рассказывал о своих скитаниях, даже родителям. Устроился сторожем на элеваторе. Первый удар судьбинушки получил в День Победы: его не пригласили на торжество, фамилия не значилась в списках фронтовиков. Почти каждую неделю вызывали к следователю в НКВД. Всегда задавали одни и те же вопросы: «Как попал в плен?», «Кто может подтвердить побег?». Десятки раз рассказывал заученную наизусть свою историю, показывал рваные шрамы на руках и теле от укусов собак.
-Нет в живых моих товарищей, с которыми я бежал из плена, сожалею, что остался жив, - раздражённо говорил в конце допроса Иван.
-Тебе повезло, что возвратился домой после госпиталя, а не попал на десять лет в лагерь, так что молчи и не рыпайся…

Иван брёл по раскисшей от дождя улице. Дул осенний пронизывающий ветер, сыпал мелкий холодный дождь. Даже собаки помалкивали в своих конурах. Прошёл мимо своего дома. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя после очередного допроса у следователя НКВД, выплакаться. Не раз приходила в голову мысль покончить с собой, чтобы не смотреть в глаза наглого, самоуверенного, циничного следователя. Обида переполняла его душу. А слёзы не нужно и вытирать, их смывал дождь. Остановился в конце улицы, закурил. Успокоившись, насквозь промокший, Иван медленно пошёл к дому, единственной пристани, где его понимали, верили в него, где он находил душевный покой.
-Господи, за что такие испытания? Ведь ты знаешь, что нет моей вины в том, что я попал в плен, ведь в бой-то ведут командиры…
Вошёл во двор. Навстречу выскочил пёс Верный, встав на задние лапы, потянулся мордашкой к лицу хозяина. Иван принёс его с работы, пять лет назад за пазухой, маленьким щенком, в такую же дождливую погоду. Он обхватил пса за шею, прижал к себе. Тот, понимая состояние хозяина, заскулил.
-Эх, Верный, видать, ты тоже понимаешь меня!..
Отворилась дверь. На крыльцо вышла жена Надежда, простая деревенская женщина, друг детства, первая любовь Ивана, сумевшая, вопреки всем невзгодам, дождаться его с войны.
-Заходи скорее, нашли время любезничать.
Иван отворачивал лицо от жены, она, зная, где был хозяин, не задавала вопросов, чтобы лишний раз не терзать его израненную душу. Накрыв стол, пригласила ужинать.
-Спасибо, Надюша, что-то не хочется, - произнёс тихим голосом Иван, опустив рано поседевшую голову.

Надежда подошла к мужу, положила руку на плечо, присела рядом на скамью.
-Не казни себя, Иван. Твоя совесть чиста перед богом и людьми. Важно, чтобы человеку кто-то верил. А я верю тебе, слышишь, верю. Держись, всё образуется. Пройдёт это время, мы будем вспоминать его, как страшный сон нашего прошлого.
Постелив постель, Надежда легла, сразу заснула – намаялась за день. Иван смотрел на спящую жену, на её разметавшиеся по подушке шелковистые русые косы. Он не представлял себя без Надежды. Жена была его опорой, верой и надеждой в дне настоящем и будущем.

Иван прошёл на кухню и прикрыл за собой дверь. Распахнул форточку; ветер продолжал свою заунывную песню, под его порывами крупные капли дождя барабанили по оконному стеклу. Осенний жёлтый лист прилип к мокрому стеклу, но струи воды смывали его вниз, сопротивляясь, лист медленно сползал и, наконец, сорвался. Иван сравнил свою жизнь с этим листом, когда-нибудь его сердце не выдержит потока недоверия и подозрения. И те испытания, которые ему довелось пройти в плену, сейчас уже не казались такими страшными, как теперешние муки на своей Родине. Когда же они закончатся?…

Весной пятьдесят третьего вызовы в НКВД прекратились. Накануне Дня Победы, шестого мая пятьдесят пятого года, Ивана вызвали в военкомат. Стоял тёплый, тихий денёк. Прошедший дождь освежил краски, смыл пыль с деревьев, заборов, кое-где появилась зелёная травка. Иван брёл по улице, до боли знакомой и родной, по ней он уходил на фронт. Прошла целая жизнь, длиною в тридцать три года, хотя внешне, из-за перенесённых страданий, Иван выглядел гораздо старше своего возраста.

Перекрестился. Открыл дверь, переступил через порог. Дрожащей левой рукой протянул дежурному повестку, правая рука висела как плеть. Его провели в кабинет военкома, где находился и начальник милиции, бывший заместитель начальника НКВД, который не раз допрашивал Ивана.
-Присаживайтесь, пожалуйста, Иван Трофимович, - вежливо предложил комиссар, указав жестом на стул.
Военком, каким-то загадочным, изучающим взглядом смотрел на Ивана. Перед ним сидел высокий крепкий человек, совершенно седой, худое лицо спокойно и печально. На него смотрели глаза человека, который не мог забыть тяжкой боли, выстраданной им.
– Мы Вас пригласили для того, чтобы возвратить вам изъятые награды, полученные в Югославии, а также вручить наши, советские…
Стены и потолок закачались. В глазах потемнело, Иван повалился со стула. Когда очнулся, увидел рядом с собою врача. Придя в себя окончательно, осмотрелся. Начальника милиции не было. Врач посоветовал в ближайшее время прийти к нему на приём. Иван остался вдвоём с военкомом.
-Ох, и напугал ты меня, друг! Прости нас, Иван Трофимович. Я тоже прошёл войну и знаю её лучше, чем начальник милиции. Время такое было, жутко вспоминать. Хорошо, что оно уходит от нас…
-Я Вас не обвиняю. Спасибо, что хоть поздно да вспомнили.
Военком пояснил ситуацию:
-На тебя в Москву пришли очень хорошие документы, которые подтверждают то, что ты героически сражался в повстанческой армии Югославии. Пригласили на юбилей, но Москва приостановила поездку.

…Прошло двадцать лет. В середине семидесятых поступило очередное приглашение из Югославии, третье по счёту, вместе с наградой. Ивана Трофимовича, вместе с женой, приглашали ветераны повстанческой армии Югославии. Не задумываясь, Иван Трофимович дал согласие поехать на встречу. Уж очень хотелось побывать на могилах своих друзей-однополчан, навечно оставшихся на чужбине, показать те места жене, где воевал. Он ждал с нетерпением, когда оформят документы на поездку. Сидя на крыльце дома, мысленно бродил по былым местам, стоял у могилы земляков. Боль в сердце, как заноза, мешала мечтать. Годы испытаний оставили рубцы на сердце, как зарубки топора на стволе берёзы.

Заместитель военного комиссара, прибывший к Ивану Трофимовичу, стоял в растерянности и недоумении. У входа в дом стояла крышка от гроба. Вышла хозяйка с заплаканными глазами, вежливо пригласила зайти в дом.
-Я принёс документы на поездку, - смущаясь и как бы оправдываясь, сказал он.
-Спасибо Вам за заботу. Ох, как он ждал этого дня, радовался предстоящей поездке. Да вот не дожил, сердечный.
Набежала небольшая тучка и редкие, но крупные дождевые капли, как пули застучали по крыше. Раздался раскатистый грохот грома, как прощальный салют, героическому подвигу рядового солдата.

Предисловие

Бабушка Женя умерла за год до моего рождения, и я видел ее только на фотографиях. Я с детства знал, что бабушка была в концлагере, выдала себя за армянку и таким образом спаслась. И после лагеря, по совету чекиста, пошла в действующую армию и дошла до Германии.

Уже намного позднее, после 40 лет, я более серьезно занялся генеалогическим исследованием своей семьи, благо возникли многочисленные и доступные ресурсы в Интернете. А дальше, как говорится: «не было счастья, да несчастье помогло». После маминой болезни, мы-таки с ней добрались до бабушкиной тетради, хранившейся в так называемом «семейном архиве» - старом картонном портфеле на антресолях. Записи эти были сделаны «по горячим следам», в 1946-47 годах. Частью в прозе, а частью в стихах - была у нее такая наклонность, характерная для Бейнфестов. Хотя в зрелые годы, писала она стихи больше для стенгазет и юбилейных поздравлений. Удивительным образом, тетрадь эта хранилась практически нетронутая, только пожелтевшая от времени. Никто, в общем, ее, как следует, не читал. И вот, через почти 70 лет, пришел ее час.

Читая эти воспоминания, не перестаешь удивляться, как же, все-таки, эта немолодая уже женщина, еврейка, военнопленная, раненная, вдова, смогла пройти через 3 года сплошного ада, буквально на волоске от смерти, и, вопреки всему, выжила, не сошла с ума, и, в конце, смогла вернуться в действующую армию еще на полтора года. Какой запас физических и душевных сил! Какие здоровые и безошибочные инстинкты! Просто mission impossible.

Существует мнение, что так называемое везение есть не что иное, как имманентная способность здорового человека быть в правильное время в правильном месте и, что еще важнее, НЕ быть в неправильное время в неправильном месте. И мы видим эту потрясающую способность в действии - начиная с выброшенных документов на поле под Романовкой, и до десятков, пропущенных или несостоявшихся побегов, кроме одного последнего, в правильное время и в правильном месте. Шаг за шагом идет она и проскальзывает между отлаженными шестеренками хваленной немецкой фабрики смерти.

Текст приводится с минимальными правками - в основном, пунктуация, чуть-чуть адаптированная под современный русский язык грамматика (т.е., выученный мной в 70-80-е годы прошлого века). К примеру, «её» вместо «ея», «ъ» вместо «’», характерное употребления дефиса и прочие анахронизмы. В стихотворных секциях не было явного деления на строфы, и тут я просто «разбивал» их на свой страх и риск.

Чувствуя себя исследователем, я принял решение дополнить бабушкины записи доступной сегодня информацией об местах, событиях и реалиях, описанных в рукописи -эти дополнения выделены цветным фоном. Ну и, как же без этого, добавил немного картинок, чтобы помочь нашему, ослабленному телевизором, воображению. Где-то, in the back of my mind, теплится слабая надежда, что, может быть, дети заинтересуются этим творением. Ведь не зря же они учат русский с замечательной частной преподавательницей с 6-ти лет.

Алекс Гершкович

Иерусалим 2015.

Пару слов о нашей героине. Самая обычна история еврейской семьи на рубеже 19-20 веков. Женни Бейнфест родилась в многодетной мещанской семье в черте оседлости - 1897 год, Витебск.

Окончила гимназию, вышла замуж за еврейского революционера Гирша Эдельсона (а точнее, социал-революционера, и у этого факта были свои последствия), работавшего в редакции местной газеты. Окончила стоматологическую школу в Самаре, и в 1921 году подалась вместе с мужем в Петроград, где оба поступили на правовое отделение Университета. Предел мечтаний для еврейских выходцев из черты оседлости. В 1924 году родилась дочь - Алина. В 1925-ом, получив диплом, Женни начинает работать юристом в Тресте Хлебопечения.

С наступлением 30-ых годов, жизнь начинает меняться. Юриспруденция в Советской России становится занятием отнюдь небезопасным, и оба супруга вспоминают про свои вторые дипломы. Гирш (Григорий Львович) становится экономистом на Балтийском заводе, а Женни (Евгения Александровна) начинает работать зубным врачом на том же заводе.

1937-й год. Счастливая семья. Но маховики истории уже раскручиваются …

Полгода тюрьмы в 1931 году, периодически аресты, приуроченные к праздникам 7 Ноября и 1 Мая, сочетаются с тяжелой болезнью. Григорий Львович выходит на инвалидность, увольняется с Балтийского завода и поступает в Трест очистки города юрисконсультом. Летом 1939 года болезнь берет свое, и 6 августа Григорий Львович умирает в больнице.

По совету мужа, Женни пошла на 8-ми месячные курсы стоматологов. Зубной врач приравнивался к среднему медперсоналу, а стоматолог считался врачом. Это должно было стать важным подспорьем в доходах семьи, упавших после увольнения Гирша с завода. Однако курсы, тем временем, приравнялись к вечернему отделению медицинского института и затянулись на долгих три года, почти до самого начала войны. И это без отрыва от производства. После смерти мужа Женни пришлось брать дежурства в ночной неотложной помощи, чтобы свести концы с концами.

И по роковой иронии судьбы, именно диплом врача послужил причиной призыва Женни в народное ополчение в июле 1941 года.

Наш враг наглеет с каждым днем,

Как лютый зверь несется он

По городам и селам.

Он разрушает нам поля

И поджигает нам дома

Для зверя для лютого

Нет ничего святого.

Он хочет в цепи заковать

Свободные народы.

Клянемся все мы как один:

Не отдадим свободы!

На наш прекрасный Ленинград

Пущай не посягает …

На северном (левом) берегу реки Ижоры близ моста у деревни Романовки и на южной опушке леса между деревнями Нижний Бугор и Корпикюля торчат бетонные коробки дотов с искореженными стенками и развороченными амбразурами. Здесь же в тылу дота, ближнего к деревне Корпикюля, есть могила ополченцев 270-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, сражавшихся на этом рубеже в сентябре 1941 года. …

По внешнему виду дотов нетрудно представить мощь артиллерийского огня, обрушенного противником на оборонительные порядки ополченцев, и ожесточенность развернувшихся здесь боев в то суровое время.

Батальон формировался в Александро-Невской лавре из ополченцев Смольнинского района, в числе которых были 98 учеников 9 и 10 классов (2-й и 1-й батарей) 8-й Ленинградской специальной артиллерийской школы. Будучи каждым пятым среди ополченцев и распределенными по разным взводам и ротам, эти ребята своей дружбой и взаимоуважением, традиционными для спецшколы, в значительной мере способствовали сплочению личного состава батальона.

Большинство шестнадцатилетних и семнадцатилетних спецшкольников были назначены командирами и наводчиками орудий. Командование посчитало «спецов» артиллеристами, в то время как никто из нас еще не стрелял из пушек. Мы лишь имели элементарные знания материальной части трехдюймового орудия, стоявшего в вестибюле школы. Получилось так, что настоящими артиллеристами пришлось становиться уже в боевой обстановке.

18 июля батальон в пешем порядке совершил сорокакилометровый переход из Невской Лавры под Гатчину (тогда Красногвардейск) и занял оборону на северном (левом) берегу реки Ижоры в деревнях Комолово, Онтолово, Нижний Бугор, Корпикюля, Лукаши, Горки и Романовка, где дорога из Гатчины разветвляется на Пушкин и Павловск.

Мы были во втором эшелоне Центрального сектора Красногвардейского укрепрайона. По-видимому, по этой причине позднее в бои с противником батальон вступил недостаточно вооруженным и в незаконченных строительством оборонных сооружениях. Кроме того, часть личного состава, в основном артиллеристов, ушли на пополнение пулеметно-артиллерийских батальонов, сражавшихся на юго-западных подступах к Гатчине.

На войне нередко бывало так, что второй или третий эшелон обороны оказывался в самом пекле ожесточенных боев. Именно это случилось в судьбе 270-го ОПАБ.

Более трех недель ополченцы пулеметно-артиллерийских батальонов и дивизий народного ополчения упорно обороняли Гатчину против танков и пехоты регулярных частей германской армии и не позволили им овладеть этим важным узлом обороны Ленинграда.

Лишь после перегруппировки своих сил 9 сентября противник начал очередное наступление в обход Гатчины на Красное Село и занял его 12 сентября. 269-ая пехотная дивизия врага обошла Гатчину с востока и вышла на южный (правый) берег Ижоры. Гатчина оказалась в «мешке». Свободной оставалась только одна, и то простреливаемая дорога с мостом через Ижору у деревни Романовки. Эту дорогу из Гатчины с важной развилкой на Пушкин и Павловск оборонял наш 270-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон и удерживал ее 12, 13, 14 сентября в ожесточенных боях с пехотой и танками противника, стремившегося воспрепятствовать выходу наших войск из Гатчины.

… Этот рассказ дополняет содержание документа из Центрального архива МО СССР: «13 сентября 1941 года фашисты пытались прорвать линию укрепления в районе деревни Романовка Красногвардейского района силами семнадцати танков и группы пехоты около 100 человек.

Командир взвода младший лейтенант т. Левин своевременно заметил появление неприятельских сил и решительными действиями, метким огнем своих орудий в первые же минуты уничтожил три танка. Несмотря на то, что неприятельским огнем были выведены из строя два орудия из имеющихся трех, убито и ранено 15 бойцов, товарищ Левин вместе с командиром орудия товарищем Матвеевым с открытой позиции под обстрелом противника одним орудием без расчета обратили в бегство остальные танки и пехоту противника, тем самым обеспечили проход наших войск через Романовку по Пушкинскому шоссе» (Н.А.Прохоров «В суровый час» Лениздат 1981 г., стр.138-139).

В том бою артиллерийский взвод 1-й роты 270-го ОПАБ отбил попытку большой колонны вражеских танков прорваться к дороге и смять отступающие из Гатчины наши части.

Потерпев неудачу у моста через Ижору вблизи Романовки, неприятель, обойдя деревню со стороны Киевского шоссе и Варшавской железной дороги, попытался продвинуться по Пушкинскому шоссе через деревню Н. Бугор, но был остановлен огнем орудий второй роты батальона. ... Мне трудно сказать, какой урон был нанесен врагу... Итоги этого боя сейчас, спустя много лет, я вижу в другом: нам удалось остановить вражескую колонну заставить противника развернуть боевые порядки, вступить с нами в артиллерийскую дуэль. Иными словами, мы выиграли время... роты 270-го артиллерийско-пулеметного батальона продержались два дня - а это не так уж и мало...

На рассвете 14 сентября, обозревая в перископ расположение противника я не нашел его танки на северной окраине Романовки, где они были накануне. Во второй половине дня по разрывам снарядов и ружейной стрельбе мы догадались, что, встретив упорное сопротивление по фронту обороны, танки и пехота противника устремилась в обход на деревню Пендолово, в тыл нашего батальона, где не было оборонительных сооружений. К сожалению, оборона батальона была рассчитана на отражение неприятеля только по фронту, с юга со стороны Гатчины. Она не была круговой.

Удар с тыла разрушил боевые структуры батальона. Сопротивление противнику некоторое время оказывали разрозненные группы ополченцев, многие из которых погибли или попали в плен. Такая участь не миновала большинство спецшкольников. Уцелеть удалось лишь тем, кто имел возможность отойти к лесу в сторону деревни Корпикюля под прикрытие дотов на опушке леса. …(1)

Наш отдельный Смольнинский батальон стоял в деревне Романовке под Красногвардейским.

12 сентября 1941 года, когда я прибыла из Ленинграда, куда отвозили раненых, все дороги уже были прерваны. Осталась только одна дорога в Ленинград. Старший врач Л.Ф. сказала мне, что наша деревня уже приняла боевое крещение, указав на дома.

К утру пожары усилились. Ночью мы были отрезаны от командного пункта.

14-го утром наша разведка доложила, что враг уже в расположении нашей части. Вооруженные гранатами, мы решили защищаться до последнего. Но враг оказался сильнее нас. (Ведь у нас были почти одни женщины и никаких боевых орудий.) Очень скоро большинство из нас были убиты. Другие, в том числе и я, ранены.

Почувствовав острый ожог руки, а затем, что липкая кровь начинает наполнять мои сапоги, я упала. В моем уже затуманенном мозгу неслась мысль, что нужно продержаться до ночи, а там как-нибудь уйти. Делаю попытку подняться на ноги, но не могу встать.

Снаряды один за другим летят в наш блиндаж. Подгибаю ноги и выставляю вперед голову. Уж если попадет снаряд, пусть убьет наповал. Что-то обжигает мне волосы у виска и пролетает мимо.

В это время быстрые шаги и бряцание оружия доносятся до моего слуха. То враг врывается в наш блиндаж.

Зачем воюете? - на ломанном русском языке.

Вы к нам пришли, - отвечает З.К.

Я стараюсь не дышать, авось примут за мертвую и оставят. Тогда как-нибудь проползу. Наивная мысль! Толкнув сапогом, меня схватывают грубые руки и выводят из блиндажа.

Меня усадила наша дружинница. Перевязала ноги, одела сапоги и накинула шинель.

Итак, я в плену.

Стоял ясный солнечный день свежий воздух несколько освежил меня. Оглянулась кругом. Хотелось крикнуть: «О, поле, поле! Зачем тебя усеяли мертвыми костями?» Поле действительно было усеяно убитыми и ранеными. Наши вырыли яму, чтобы схоронить хоть часть убитых товарищей. Вот пронесли Шугалева - шофера. Он кинулся спасать машину, которую берег как родное детище. Смерть, очевидно, была мгновенна. На лице застыло выражение мести и ненависти к врагу. Вот военфельдшер Вера Калинина. Ужас и мольба о помощи видны в ее еще не застывших чертах. Ведь она оставила дома совсем маленькое дитя.

Стон раненых заставляет меня отвернуться от жутких похорон. Я обернулась - на носилках лежал боец с оторванной ногой. Вот несут другого - одна нога висит как плеть. Сколько страдания на его лице!

А они, проклятые фашисты, ходят торжествующе. Вот офицер забрался на холм и смотрит в подзорную трубу. Вот тащат с нашего склада теплое белье, которое не успели раздать нашим бойцам.

Нас окружили плотным кольцом.

Кто не может идти, посадить на повозки.

Усаживают меня с дружинницей. У нее ранение лица. В повозку впрягают нашего красноармейца. О, если бы у меня было бы хоть немного сил, я спрыгнула бы. Но сил нет. И мы движемся позорным шествием. А врач следит как голодный волк.

Позорное шествие двинулось. Наша повозка очутилась вдали от всех. Нас окружили фашисты в черном обмундировании с черепами на петлицах и на рукавах. То был отряд СС.

Толстый фашист с серебряной серьгой стал допрашивать:

У нас наций нет, - ответила я. Назвала первую попавшую на ум фамилию.

Дружинница была украинка.

Комиссар?

Нет, врач.

Чем докажете? Ваши документы.

Но документы я выбросила еще на поле. Разве я их могла сейчас держать?

Фотоаппараты щелкают со всех сторон. Выражение лиц у всех, будто хотят кинуться и растерзать меня. Даже не помню, как нас выпустили, и мы поехали дальше.

Уже вечереет. Мы въехали в парк. Два фашиста подходят к нам. Один наводит дуло револьвера к моей груди.

Убью комиссара своей рукой.

Это врач, - говорит другой и отдергивает его руку.

Мне было так безразлично: жить или умереть, что я даже не обрадовалась, что револьвер был отдернут.

Который час, - спросил другой фашист. Снимает с руки дружинницы часы и прячет к себе в карман.

Наконец, нас приводят к полуразрушенному каменному зданию, где мы встречаем всех наших. Не было среди нас старшего врача Л.Ф.

Мы стали обдумывать свое положение. Самый сложный вопрос был со мной. Ведь мы хорошо знали, как должны обходиться с нашим братом. Я решила выдать себя за армянку - изменение «о» на «я» дало настоящую армянскую фамилию. Итак, я стала Эдельсян Евгения Александровна.

Усталые, измученные мы уснули на полу, на столах. Утром нам дали картошку, облитую керосином. На наш протест заявили, что винить нужно наших, зачем облили. Конечно, мы картошку есть не стали.

Да и до еды ли нам было. Если вы врачи, заявили нам, то лечите своих раненых. Как будете лечить, так они будут выздоравливать. Раненых было больше 300 человек. Нас было 3 врача. Тяжелые раненые лежали на цементном полу в грязи, голодные. И мы взялись за работу. Хотелось хоть немного оправдать создавшееся нелегкое существование. Работали с рассвета до темноты, чтобы хоть немного облегчить страдания наших братьев. Я, не имея возможности одеть сапоги, обмотала ноги бинтами, и так спускалась в операционную.

Но люди гибли как мухи. Газовые гангрены, столбняк, сепсис, уносили ежедневно в могилу пачками. Стало прибывать и гражданское население, женщины, дети.

Через несколько дней меня отправили с группой раненых на пересыльный пункт. Картина здесь была не отраднее. Здесь я встретила врача хирурга Д-ко.

Рано утром мы просыпались от шума и крика во дворе. То раздавали пищу пленным. Сытый немец с хлыстом в руке выкрикивал, чтобы строились по 10 человек для получения буханки хлеба и по черпаку супа. Не понимая, что от них хотят, пленные толпились на месте. Фашист с довольным видом хлестал направо и налево. Получив больше пинков, чем хлеба, несчастные пленные угонялись на работу.

В другом конце двора толпились женщины с детьми на руках и за руку. Дегенеративного вида переводчик держал на доске, вместо подноса, тоненькие ломтики хлеба и раздавал под свист хлыста.

Однажды нам сказали, что над балконом соседнего дома висит мальчик. Наверное, еврейский, решили мы. Девушка, работавшая на кухне, ухитрилась сбежать посмотреть. Мальчик лет 12-14 не выдержал голода, забрался в немецкую кладовую и съел кусок колбасы. Немцы поймали его и повесили над балконом. Мать на коленях умоляла освободить его, немцы злорадно смеялись и наводили фотоаппарат, чтобы заснять эту картину.

Как-то ночью к нам постучали двое раненых - один в голову, второй в бедро. То фашист пробовал свой револьвер. Мишенью он наметил этих двух несчастных.

Через пару дней нас отправили с пересыльного пункта. Причем меня и Д-ко через разные выходы. Так что мы не смогли даже попрощаться.

Лагерь Выра

Передо мной голое поле, обнесенное колючей проволокой. Единственное здание - полуразрушенный коровник. То лагерь деревни Выра, куда меня привели с партией пленных. Ужас охватил меня, когда за мной закрылись ворота.

Мне указали на коровник - здесь помещается санчасть. Больные лежали на земляном полу, покрытом тонким слоем соломы.

Тут же, огороженное одной дощечкой, было место для мед. персонала: врач и санинструктор, переводчик. Я поместилась между ними.

Был ноябрь месяц, выпал первый снег. Холодно, согреться негде, заедают вши. Стоны больных и раненых, запах гноя не дают покоя ни днем, ни ночью. Голод заставляет несчастных есть всякую гниль. Началась дизентерия. Обер-артс - немецкий старший врач - приказал огородить дизентерийных больных проволокой (очевидно, он предполагал, что бактерии через проволоку не пройдут). Зато, если он заставал за проволокой больного, он жестоко избивал палкой санитара, а иногда и самого больного.

Однажды до меня долетел разговор немцев при обходе: «Здесь нечеловеческие условия, особенно для женщины, она здесь не выживет». (Во всем лагере были 2 женщины: я и одна работала на кухне.) Действительно, раны стали напоминать о себе, повысилась температура, и меня отправили в лазарет.

В Вырском лагере, который находился на месте старинной почтовой станции (с 1972 года там расположен Музей «Дом станционного смотрителя») содержалось большое количество советских военнослужащих, захваченных в плен при разгроме в 1942 году в Мясном Бору 2 — й Ударной армии.

Одним из них был Г. А. Стеценко. 19 — летнего рядового, с простреленными ногами, находящегося без сознания подобрали в лесу и, погрузив в машину вместе с другими ранеными, привезли в Вырский лагерь.

Он подробно описал устройство лагеря, условия содержания людей. Неподалеку от здания почтовой станции находилось школа, переоборудованная под госпиталь, где и размещали раненых. Описывая свое пребывание там, слово госпиталь Г. Стеценко берет в кавычки.

«Перед школой был небольшой пожарный пруд. Там водились лягушки. Их выловили и съели в первые два дня... Поначалу во дворе росла всякая трава. Ее вырвали и съели... Фельдшера были в роли санитаров, вытаскивали мертвых в дровяник». На обед пленным приносили «баланду» запаренную на отрубях. Один раз баланду разлили — кто мог, слизывал ее с пола, а кто не мог подняться с нар из — за ранения смотрели и плакали.

Сам лагерь находился примерно в 800 — 1000 метрах от «госпиталя», в земле были выкопаны траншеи, в них и содержались военнопленные (2).

Dulag 140 Малая Выра при Ленинграде (Mal Wyra bei Leningrad) (3)

Лагеря для военнопленных делились на 5 категорий:

· сборные пункты (лагеря)

· пересыльные лагеря («Дулаг», нем. Dulag)

· постоянные лагеря («Шталаг», нем. Stalag) и офицерские лагеря («Офлаг», нем. Oflag от Offizierlager)

· основные рабочие лагеря

· малые рабочие лагеря (4).

Лазарет деревни Выра

Сюда привозили больных и раненых из соседних лагерей. Они бывали до того измучены и избиты, что не в состоянии были даже ответить на вопросы.

Однажды прибыла партия 40 человек, из которой тут же ночью скончались 30 человек. Смерть констатировалась от повреждения внутренностных органов побоями. Измученные больные лежали на соломе, которая поднималась от вшей. Если удавалось залечить раны, человек погибал от истощения.

Те же, которым удалось стать на ноги, начинают рыскать по помойным ямам, возле кухни, подбирая отбросы для утоления голода. Такие поиски часто стоили жизни несчастным. Однажды нацмен протянул руку за проволоку, чтобы достать траву, которая казалась ему съедобной. Тут же наповал был убит постовым. За этот подвиг постовой получил водки и 10 папирос. Другой пленный за попытку добыть «лакомый кусок» получил ранение нижней челюсти.

Кое-как поправившись, я осталась работать при этом лазарете.

Но коса смерти не притуплялась. Гитлеровским палачам нужны были новые жертвы. И вот, на помощь им идет тифозная вошь. Измученный истощенный организм пленных является для нее благодатной пищей. Яма, вырытая заранее, осенью заполняется все новыми и новыми трупами.

Я - жертва тифозной вши

Лежу одна в маленькой комнате, которую занимаю как врач сортировки. Нары, стол и самодельное зубоврачебное кресло. Температура высокая, состояние плохое. Не хочется верить, что и я жертва тифозной вши. Но выступает сыпь. Сомнений больше нет. Организм истощен. Надежды на выздоровление мало.

Но все же напрягаю все усилия, чтобы в бреду не выдать себя. Пою, декламирую, смеюсь. Русские врачи удивляются моему состоянию.

Немцы заходят полюбоваться работой своей соратницы - тифозной вши. И, кажется, довольны.

Как ты похудела, - говорит мне один из них (причем, следит, понимаю ли я немецкую речь и не отвечу ли я). Но я только головой мотаю, что не понимаю, что он говорит. Так ничего от меня и не узнали, даже в бреду.

К великому удивлению наших врачей и назло фашистской сволочи я начинаю выздоравливать.

Как хочется есть! Но один запах серой баланды (суп из ржаной муки) наводит тошноту. Затыкаю нос, закрываю глаза и ем. Ведь я знаю, что ничего другого не будет. Хлеб с опилками тоже не вкуснее. К тому же, дают ведь маленькие порции.

Первое Мая. Вышла во двор лазарета. Не радовало меня выздоровление. Двор, обнесенный проволокой. Стража кругом. Измученные раненые наводят грусть. Вспоминаю Первое Мая в родной стране, на воле. Охватывает тоска. Неужели никогда это не вернется …. Пожалуй, лучше было бы умереть.

Невольно вспоминаю слова Пушкина: «Врага веселый встретить взор и смерти кинуться в объятья, не завещая никому вражды злодею своему …».

Нет, надо побороться.

Недолго приходится думать о своем выздоровлении. Начинается абсцесс на левой руке, а вслед за тем флегмона левой ноги, в которой остался осколок. Только исключительное внимание со стороны наших пленных врачей сохраняет мне ногу.

Медленно идет выздоровление.

Однажды до меня донесся дикий лай собак и человеческий крик. Это фашисты проверяли, не меняют ли пленные свой паек хлеба на табак у гражданского населения, которое жило через дорогу (разговаривать пленным с гражданским населением строго воспрещалось). Выстроили пленных. Через проволоку несколько человек гражданских, которые должны были указать, кто производил обмен. Гражданские сказали, что таковых не узнают. Тогда были натравлены псы, чтобы они узнали «злых преступников». Они кинулись на несчастные жертвы, искусали кому руку, кому ногу, и разорвали в клочья их одежду. Фашисты были очень довольны своей хитроумной выдумкой.

В конце августа, с помощью палочки, шатаясь, я выхожу встречать новых пленных, взятых в Мясном Бору. Жертвы предательства Власова. Какие они все измученные, оборванные, усталые.

(Здание бывшей школы и деревянные хаты были отведены под лазарет. Угол на полу, застеленный соломой, представлял собою женскую палату.

Несмотря на внимание со стороны врачей, работающих при лазарете, выздоровление мое шло медленно. Осколки из левой ноги так и не удалили.)

Снова лагеря этапы

Постепенно возвращаюсь к жизни. Приступаю к работе.

Нас организовывается небольшая группа. Моя комнатка была удобным местом для сборов. И.Ф. добывает сведения о продвижении наших на фронтах.

Бежали 4 человека. Но среди наших пленных были предатели. Начался еще более строгий надзор за нами. Запрещали встречаться. Запретили ко мне ходить и мне ходить в другие дома на территории лазарета (вне территории мы вообще не имели права ходить).

Все же, подготавливается побег другой группы. Но … чтобы не было смут, в течение 10 минут враг высылает нас из Выры (и высылает нас, 4 человек, так, что один не знает о высылке другого, хотя жили почти в одном доме).

И снова лагеря, этапы.

Казалось, что когтисты лапы

Враг наложил на всех на нас,

Когда он проводил приказ

Снять сапоги, шинели, шапки.

А полицай хватил в охапки.

И в кладовые все бросали,

А пленных тысячи молчали.

Знал каждый ведь из нас,

Что для борьбы не пробил час …

Как скот сгрузили нас в вагоны,

И потянулись эшелоны.

Куда? Неизвестно.

По пути группа готовит побег. Почти выпилили решетку вагона. Но проклятый фашистский страж заметил. Заколотил решетку наглухо.

Привезли нас в город Таллин. Там всех мужчин (их было 30 человек) отправили в лагерь. Меня, единственную женщину, отправили в лазарет. Было 3 часа ночи.

Наутро явился следователь гестапо. Любезно беседуя со мной, он между прочим спросил: - Вы еврейка?

Нет, армянка, - отвечаю я твердо.

А почему вы давали сведенья, что вы еврейка?

Я таких сведений не давала, и дать не могла.

Фамилия и имя отчество ставят его в тупик. Переводчица - эстонка - подтверждает, что таких имен и фамилий у евреев нет. Это чисто армянская фамилия. (Снова проскочила).

При подписи во время проверки вещей, я чувствовала его взгляд через плечо. Но подпись была привычная. Надо было только твердо помнить заменить «о» на «я». Какого это стоило напряжения! И как долго потом думала - вдруг ошиблась?

После ряда промежуточных этапов, меня направляют в лагерь города Вильни.

На территории Эстонии было создано 25 концлагерей. Силами местных полицейских подразделений с помощью немцев были уничтожены 61 тысяч граждан и 64 тысяч советских пленных. На момент начала немецкой оккупации в стране находилось около тысячи евреев из 4,5 тысячной еврейской общины Эстонии; уже в декабре 1941 года Эстония была объявлена «Юденфрай» (5).

Виленская тюрьма

Серые стены,

Решетки с окна.

Не лагерь для пленных,

А просто тюрьма.

Все провод колючий

Рядами висит.

Зв ним страж фашистский

Все зорко следит.

То станет и смотрит,

То тихо идет.

И только река,

Что так близко течет,

Как будто бы манит

И шепчет тебе:

«Не бойся же, пленник,

Отдайся волне.

Тебя приведем мы

К родной стороне».

О, милые воды,

Что ж маните вы?

Не в силах разбить я

Решетки тюрьмы …

Когда захлопнулись за нами ворота лагеря, пред нами стоял большой серый дом. Решетки закрывают окна. Небольшой двор, окруженный несколькими рядами колючей проволоки, между которой провод лежал шарами.

То бывшая женская тюрьма. Не отрадна картина и внутри дома. Два яруса железных коек на 42 человека. Жуткий запах сырости и гнили от бачков, в которых подавалась пища.

Нас выстроили и сытый немец, через переводчика, спросил, есть ли здесь врачи. Нас было 6 человек. Тогда он заявил, что для врачей здесь работы нет.

В ведении лагеря находятся портняжные мастерские, где шьют для русских пленных, и прачечные. Под большим конвоем в 7 часов утра нас водили в мастерскую, которая находилась через дорогу. Перегнившие изорванные шинели, гимнастерки, брюки и белье приходилось перешивать и штопать. Запах гнили доводил до тошноты.

В 2 часа дня нас водили обратно в лагерь ан обед. Обед состоял из супа из тертой картофельной шелухи. Чаще всего с рыбными костями или червивыми грибами, иногда с тухлой колбасой (что являлось деликатесом). Небольшая буханка хлеба на 5 человек на целый день. Подкрепившись этим «сытным» обедом, нас уводили опять в мастерскую до 6 часов вечера.

Одна отрада в мастерской была радио.

Узнав через сапожников и портных (они работали рядом в комнате, но общаться с ними мы не могли), когда передают Москву, мы иногда ухитрялись слушать ее, конечно, если немец - заведующий мастерской - случайно уходил. Поставив у дверей шухера, точно зачарованные, слушали мы известия родной Москвы. Точно в заколдованном сне. Когда предавали последние известия, мы тоже делали свои выводы.

Но кто-то из наших выдал (были среди нас и предатели). Радио в мастерской сняли. Отобрали последнюю возможность общаться с внешним миром.

Но, увы! Этим грезам не суждено было сбыться. 30 декабря 1941 года был приказ собираться. Проверив тщательно наши вещи, нас повезли на вокзал, всадили в закрытые вагоны и повезли. Куда? Неизвестно…

Холм. Лагерь

Сырость, холод и мрак.

Могилой он кажется мне.

Таков барак военнопленных

Стоит здесь в городе Холме.

Таких бараков много есть,

Но всех их трудно перечесть.

Все расположены рядами,

Соединены они мостками,

Колючим проводом обвиты,

И ходит полицай здесь сытый

И за порядком здесь глядит.

Кому он тихо говорит,

На другого накричит.

А кто немного оробеет,

Того он палкой отогреет.

Словом, видите всегда,

Что здесь фашистская рука …

Из всех бараков есть здесь два,

Вселили женщин всех сюда.

Вот вы три ступеньки сойдете,

В барак десятым вы войдете.

Пред вами далеко не рай,

А просто для скота сарай.

Два ряда нар по сторонам

И много женщин там.

Сидят, лежат,

Иль просто возле нар стоят.

Какая пестрота в нарядах.

Ну, право, что на маскарадах.

Вот стоит одна - как шарик.

Ее прозвали здесь Чинарик.

На ней брюки серые в полоску,

Жилет, зеленый - смокингом - жакет.

А Катя - шофер - не отстала

И брюки флотские достала.

А вот стоят там две

В пестрых кофтах с галифе.

А вот в глубоком декольте

Как дама светская в салонах.

Вот в полной форме и в погонах.

Ну, право, командир примерный.

А вот лежит там Петр Первый

С большой прической и в капоте.

А вот бежит - да это Митя.

На ней костюм мужской не пестрый.

Сама рыжая, саженным ростом,

А вот одета очень просто.

Юбка с кофточкой матросской

И это очень к ней идет.

Да кто их всех переберет.

Одна вот шьет,

Другая вяжет,

А третья что-нибудь расскажет.

Смотри, вот та как растянулась.

Другая, наклонившись к ней,

И ищет в голове зверей.

Вот у печи там две стоят

Как мать их родила

И моют там свои тела.

Крик, пенье, шум и гам,

И молите всем богам,

Чтобы немного прекратили.

Увы! Напрасно вы молили.

Ведь сюда вселили вместе

Человек-то с лишним двести.

Не могут все же жить здесь мирно.

Вдруг слышится команда: «Смирно!»

То гауптман с свитою идут,

Обводят всех надменным взглядом,

И смотрят не как на людей,

А в зоопарке на зверей.

Вдруг, высоко у самой крыши

(здесь служит вместо потолка),

Там у самого окна

Клок паутины видит он.

Он этим страшно возмущен.

Как, паутина здесь в бараке,

Сию минуту ее снять!

Ему торопятся сказать,

Что здесь из стен течет вода,

А там у крыши есть дыра,

И, когда снег тает,

Сюда в барак вода стекает.

На все это он молчит.

Лишь делает он поворот

И, молча, к выходу идет.

А вот и хлеб нам принесли.

Для дележа и для порядка

Нас разделили на десятки.

И потому двадцать старших

Хлеб получают для своих.

Хлеб кладут они на нары

(ведь давно забыли мы,

Как и выглядят столы).

Хлеб всем делят на пайки.

А вот и с ведрами идут.

Значит, уже чай несут.

Ведра ставятся на нары

И разливают, словно в чары,

В чашки, миски, котелки,

А многим просто в черепки.

«Чай опять совсем несладкий», -

Сахар впереди сбежал.

Быть может, и сюда забрался,

Да не многим он достался.

Так-то, вот-то, в разговорах,

Сидя, скрючившись, на нарах,

Пайки мы в обед съедаем,

И суп на ужин дожидаем.

Слушай, Даша!

На, возьми мою парашу.

Дай! За супом я пойду.

Авось, и земляка найду.

На возьми, да только гляди, не замена.

Смотри, как чисто я помыла.

Аж ножом я поскоблила.

А заменишь, так беда,

Придется снова мыть тогда.

«Эй, дежурные! За супом!» -

Кричит нам Виктор-длиннолицый.

И длинной вереницей

За супом с ведрами идут.

«Что стала на дороге тут?!

Не видишь, что ли, суп несут».

И так идут, и, чтоб пройти,

Руками Маши

Ставят к нарам все параши.

Десятки котелки сбирают.

Дежурный суп нам разливает.

Суп опять одна вода.

Положили бы сюда

Картошку вместе с шелухой,

Тогда хоть был бы суп густой.

Вкус густоты такой мы знаем.

И так мы в ужин суп съедаем.

Одни на этом день кончают,

Другие ж поют и пускаются в пляс.

И думает каждый из нас -

Когда же настанет тот час.

И нет ли где Красных отряда,

Чтоб выйти с фашистского ада!!!

С июля 1941 по апрель 1944 в г. Хелм (Холм) находился один из самых больших немецких лагерей для военнопленных на территории Польши (Stalag 319). В нем содержались в основном советские военнопленные (в 1941 только советские). Это был настоящий лагерь смерти. Из свыше 200 тыс. заключенных, прошедших через лагерь, около 100 тыс. погибли от невыносимых условий содержания и экзекуций. На фото - начало становления лагеря.

Какая жуткая тоска

Охватывает всю меня,

Когда сижу на нарах.

А этот барак -

Что за холод и мрак?!

Только враг наш презренный

Мог устроить его,

И тысячи пленных вселить!

А сколько успел уже

Здесь он сгубить!

Мне кажется, ветер доносит нам стоны

Замученных наших людей.

Все это во имя проклятых

Фашистских идей.

Враг хочет здоровую мысль затмить,

А там нам внушить,

Что они освободители

Русской земли.

Близится час,

И мы эти бараки

Сровняем с землей.

И вместо бараков

Построим дворцы мы

Для нашей Советской страны!!!

Проклятье! Русские войска приближаются к городу Холм, и нас снова увозят дальше (на этот раз в классных вагонах).

Прибыли в город Люблин. С вокзала ведут нас с совсем небольшим конвоем.

К нам подходят и шепчут:

Идите в лес, здесь близко партизаны.

Много нашли истерзанных трупов наших женщин, поддавшихся на эту удочку. Лес был окружен цепью заставы. Немногим удалось ее обойти и, действительно, попасть к партизанам.

Нас же приводят в лагерь, где содержалось гражданское население оккупированных местностей.

Отсюда одна дорога - в Германию, - говорят нам встретившие нас обитатели этого лагеря.

Действительно, через день после нашего прибытия, назначается медицинская комиссия для определения нашей годности для отправки в Германию. Мечемся во все стороны, ищем какой-нибудь выход, чтобы остаться здесь. Только в последнюю минуту до отправки я и еще несколько человек прячемся в семейные бараки. Нас размещают в отдельные углы нар и заставляют тюками.

Лежим, не дышим. Приходит начальник транспорта проверить, нет ли здесь лиц, подлежащих отправке в Германию. Человек, приютивший нас, показывает на нары, стараясь отвлечь внимание от углов, где лежим мы. Ушел.

Транспорт отправлен, и мы выходим из засады. Оглядываемся. Нам объясняют, что это барак русских (есть еще польский и украинский). Здесь живут русские семьи из оккупированных местностей, которых под страхом смерти немцы вывезли сюда.

Делаемся обитателями этого барака. Меняем наше военное платье на гражданское и смешиваемся с гражданским населением.

При каждой отправке транспорта в Германию, прячемся в свои засады (транспорты отправляются 1-2 раза в неделю).

Прибыли эвакуированные жители Ковеля. К Ковелю подходят Красные войска. Снова окрыляемся надеждой. Но дни идут. Отрадных вестей больше нет. Отчего так медленно движутся наши? Быть может, они обходят Ковель и Люблин? Решили нанести удар врагу с другой стороны? О, неужели они не знают, как мы их ждем?!

Почти все наши бежали из лагеря. Но далеко не все достигли цели. Одних поймали и отправили в Германию. Других избили до полусмерти и отправили в больницы. Третьих отправили в лагерь Майданек. Немногим удалось устроиться домработницами в польских домах. Очень немногие добрались до партизан (об этом мы узнали потом).

Я же думать о побеге не могла. Два голодных года сказались. Начались голодные поносы. Один запах супа из гнилой сушенной моркови вызывал рвоту. Ноги совсем отказывались ходить. Скрываться при отправке транспорта в Германию делается все труднее.

Договариваюсь предварительно с русским врачом. Иду вторично на медкомиссию уже не как врач, а как домашняя хозяйка, эвакуированная из Холма. Признана негодной для посылки в Германию.

Насмешка судьбы! Все равно уже мне не попасть к своим. Не дотянуть.

Отсылают на работу обитателей барака. Одних в Ченстохов, других на полевые работы. В барак вселяют другие семьи.

Рядом со мной поселяется женщина с тремя детьми. Девочка лет 12-ти - бледная, худая, апатичная. Мальчик лет 10-ти с угрюмым старческим лицом. Лежат почти неподвижно. Только маленький 3-х летний мальчик ходит за матерью, как бы боясь потерять ее.

Я была в Германии, - рассказывает женщина. - муж и эти двое детей работали на фабрике. Я, как инвалид (у нее протез одной ноги), работала на кухне. Муж не выдержал непосильной работы и голода, умер. Дети стали вот совсем странными. Не ходят и ничего не едят. Они нас отправили сюда обратно. Для чего? Не знаем.

В другом конце, девушка лет 18-20-ти, почти слепая. Она тоже была уже в Германии. Работала прислугой у немецкой госпожи. Выполняла всякую грязную работу.

За всякую неосторожность хозяйка била меня по щекам. Если мои нервы не выдерживали, и я плакала, она заявляла: «Можешь плакать сколько угодно. Меня твои слезы нисколько не трогают».

Когда хозяйка получила известие о смерти сына на фронте, она плеснула кипятком в лицо этой девушке, попала ей в глаза. Слепую ее отправили в лагерь.

Нас переводят в другой лагерь. Огромный сарай с двумя ярусами нар, вмещает нас всех.

Внутрисемейные ссоры и ссоры между соседями оглашают барак круглые сутки. Со двора же доносятся ругань начальника лагеря. Откормленный с лицом палача. Он со всей семьей продался фашистам. Все хвастал, что он умеет держать в руках. 10 000 евреев прошли через его руки. С каким остервенением он избил девушку, пытавшуюся бежать. (Она не знала, что при прикосновении к проволочным заграждениям, раздается сигнал, и сразу попалась.)

Почему-то нужно было освободить лагерь. Обитателей лагеря распределяют по строго национальному принципу. Опеку над полицаями берет польский комитет. Над украинцами - украинский. Уводят их для распределения на работу. Придется примкнуть к русскому комитету. Не остаться же одной в лагере. Будет слишком подозрительно. К тому же, это даст возможность выйти из ворот лагеря. Может, удастся побег.

Является представительница русского комитета. Она и раньше приходила в лагерь блеснуть своими нарядами и пожурить русских: зачем они делали революцию. Часто подшучивала, что от русской молодежи пахнет революцией и чесноком. Истинно русских, как она, осталось мало.

Вот и сейчас, она явилось в английском костюме с новомодной прической, напомаженная, надушенная. Через лорнет осматривает всех нас. Как хочется кинуться на нее, истрепать ее волосы, исцарапать ее лицо и вцепиться в ее выхоленную шею ногтями своих исхудалых пальцев. Душить, душить ее. Ее стон был бы для меня лучшей музыкой.

Делаю над собой усилие, подаю свою анкету, но она заявляет:

Вы ведь не русская, и я вас взять не могу.

Но ведь армянского комитета нет, возражаю я.

Я о вас поговорю отдельно, - был ее ответ.

Я хорошо знаю, что после ее разговоров мне не миновать гестапо. Лучше покончу с собой, чем отдаться в ее руки. Но как? Ведь нет даже веревки, чтобы повеситься, и ни одного угла, чтобы скрыться от людских глаз.

Взбираюсь в свой угол на нары. Совершенно обессиленная засыпаю. Снится Алинушка, маленькая стоит у калитки какого-то дома. Протягивает ручонки и говорит: «Мамочка! Я жду тебя».

Как затравленный зверь хожу я по двору лагеря, ищу выхода …

Явились немцы набирать людей на полевые работы. В таких случаях нас всех выстраивали во дворе лагеря, и начинался отбор. Все это напоминало мне рынок негров из «Хижины дяди Тома». Свободный русский народ превратился в белых рабов.

Мое пожелтевшее опухшее лицо и исхудалое тело, на котором платье висело, как на вешалке, не привлекало их внимания, и они оставляли меня в покое. На этот раз становлюсь впереди, и, когда не хватает здоровых работников, заявляю, что хочу работать. Лишь бы вырваться из этих стен. Скрыться с предательских глаз.

В майонтке (ферма) встречаю бывших обитателей лагеря, направленных раньше сюда.

Здесь настоящая каторга. Вам здесь не выдержать. Вчера избили 70-ти летнего старика за то, что он не успел за остальными. Я - здоровая женщина - смотрите, в кого превратилась, - говорит мне МК. - Каждый день перешиваю пуговицы юбки, а юбка делается все шире и шире (ее, действительно, было трудно узнать).

В 7 часов утра выгоняют на работу. Иду, стараясь не отставать от остальных.

Проходим поле ржи. Среди ржи пестреет красный мак. Какая красота! Ведь я так давно не видела поле и не дышала свежим воздухом. Казалось, сама природа отметила, что эта рожь должна принадлежать свободному народу, а не желтым палачам.

Подходим к месту работы. Огромное поле, засеянное свеклой. Тяпками надо ее окапывать. Мои исхудалые руки с трудом управляют тяпкой. Сердце стучит, как молот. Фашист недоволен. Берет у меня тяпку, быстро работает ею и говорит: «Вот как надо работать». Так и хочется расшибить ему тяпкой голову.

Остальные покорно продолжают работать. Как рабы на плантациях. Но русский народ не был и не будет рабами. Настанет час и, если не поспеют танки и пушки, поднимутся все тяпки. Камни будут вывернуты с мостовых, и мы уничтожим эту гитлеровскую свору. Надо только подготовить народ.

Моя мысль прерывается окриком немца, вернувшего мне тяпку. С трудом заканчиваю работу.

В обеденный перерыв не успеваю даже пообедать, а вечером уже не до еды. Камнем валюсь в кровать.

На следующий день, идя на работу, я увидела группу женщин в полосатых платьях с красно-желтыми знаками. Их вели под большим конвоем с собаками. Они шли молча.

Это смертники, сказал мне один. - Еврейские женщины. Они содержатся здесь в лагере Майданека, в совершенно невероятных условиях. Работают рядом с нами на поле. По окончании полевых работ их, вероятно, расстреляют. Так говорят сами немцы.

Я даже не смею подойти к ним.

В период с 1939 по 1945 гг. на нацистское государство, помимо военнопленных и заключённых концентрационных и других лагерей и тюрем, принудительно работали около 8,5 миллиона иностранных гражданских рабочих. До осени 1941 г. так называемые гражданские рабочие использовались, в первую очередь, в сельском хозяйстве, затем во всех больших масштабах в оборонной промышленности и других важных в военное время отраслях, в конце концов, их труд использовался повсеместно - в домашних хозяйствах, на средних предприятиях и крупных заводах. Наибольшее количество гражданских рабочих прибыло из Советского Союза, за ними следовали поляки и французы. Более половины подневольных работников из Польши и Советского Союза были женщинами; многие из угнанных в Германию не достигли совершеннолетия. В соответствии с расовой идеологией нацистов, условия жизни и труда иностранных гражданских рабочих зависели от их места в расистской иерархии: они могли жить как в простых бараках, которые, в первую очередь, предназначались для западноевропейских рабочих, так и в окружённых колючей проволокой лагерях для польских и советских подневольных работников.

Тяжёлый физический труд, репрессивные меры, недостаточное питание, отсутствие медицинской помощи и ужасные санитарно-гигиенические условия вели к недоеданию, истощению, а с течением времени - к регулярным смертям среди подневольных работников. К концу войны условия заключения в этих лагерях были сравнимы с условиями в концлагерях. Кроме еврейских подневольных работников, наименьшие шансы на выживание были именно у граждан Советского Союза и Польши, так как их гибель во время работы, на нацистском жаргоне обозначавшаяся как «износ», не только учитывалась при планировании и воспринималась как нечто неизбежное, но и активно приветствовалась Германским рейхом как «уничтожение путём работы», что полностью соответствовало нацистской идеологии (7).

Придя с работы, я заметила у себя на левой ноге небольшой серозный отек, который все увеличивался. Вся нога приняла синюшный оттенок. Я хорошо помню безбелковые отеки у пленных, когда работала в вырском лазарете. Как, начинаясь у стопы, отек быстро полз вверх, доходил до паховых областей. Больные не в состоянии были ни сесть, ни лечь. Обычно погибали в жутких мученьях.

Не желая говорить с фашистской сволочью, я иду на работу. С трудом добираюсь до места. Работающие со мной указывают начальнику работ на мою ногу и говорят, чтобы он меня освободил от работы. Подействовал ли голос толпы, или устрашил вид ноги. Он согласился после обеда направить меня к врачу Майданека (работая на полях Майданека, мы жили немного поодаль от него).

Майданек

Подхожу к воротам Майданека (здесь расположена амбулатория, врачи которой обслуживают рабочих фермы). Собака конвоира, который ведет меня, задевает мою больную ногу. Кожица обрывается, обнажается рана. Адская боль сжимаю губы, чтобы не вскрикнуть. Фашист улыбается, говорит:

Вот и не нужно идти к врачу.

Веди! - крикнула я ему. (Тон очевидно, был внушительный). Фашист предъявляет пропуск, и мы входим во двор лагеря. Зеленые бараки, такой же зеленый забор, ничем не выдает, что это лагерь смерти. Даже клумбы с цветами. Какой цинизм!

Вид на сборный лагерь Майданек

Только встречающиеся изнуренные фигуры в полосатых платьях с фашистскими знаками выдают, кто является обитателями этих зеленых бараков.

Майданек, крематорий

А вот вдали дымятся трубы. Это знаменитые майдановские печи - изощрение ума гитлеровских палачей. Они топятся круглые сутки. Сюда фашисты приводят свои жертвы, отравляют газом и, еще полуживых, бросают в печи. Запах жженного мяса чувствуется, когда углубляешься во двор лагеря. Пепел костей служит удобрением для полей. Проклятые палачи! Даже сжигая трупы, вы не скроете следы своих зверских преступлений. Стены печей, пепел, развеянный ветром, расскажет. И вы, перед судом всего мира, ответите за стоны людей и жемчужные слезы младенцев.

Погруженная в свои думы, подхожу к амбулатории. Врач-поляк, по знаку на одежде политический пленный, перевязывает мою ногу. Выслушав сердце, говорит:

Вам нельзя работать. Сердце очень ослабело.

Горькая улыбка на моем лице заставляет его утешить меня:

Скоро красные войска придут, освободят и пошлют лечиться.

«Нет. Уж, верно, мне не дождаться прихода наших», - думаю я.

Врач дает мне справку, и я через неделю прихожу на перевязку.

Однажды по дороге, которая видна была из наших бараков, потянулись длинные вереницы обозов. То фашисты отступали от Холма. И через пару дней приказ немедленно ехать. Эвакуация майонтки (фермы). «Пытающихся прятаться застрелю своей рукой», - заявил нам начальник лагеря.

Сажусь на край телеги. Надо ехать до города, а там соскочу, спрячусь где-нибудь. Не ехать же мне с фашистами, когда наши так близко. Лучше погибнуть.

Подъезжаем до окраины города Люблина. Ломается оглобля телеги, обоз останавливается. Я соскакиваю с телеги, прячусь.

Залпы орудий. Прорывается советский танк, на нем надпись: «Виктор». Фашисты в панике.

Остаток силы напрягая,

Пустилась я тогда бежать.

Гремели танки,

Снаряды рвались,

И стекла сыпались, звеня.

А я вперед, вперед

Бежала я туда,

Где ждет Алинушка родная,

Где ждет Советская страна!!!

… 21 июля Ставка (Ставка Верховного Главнокомандования) приказала маршалу Рокоссовскому занять Люблин не позже 27 июля, потому что «это требует дело демократической и независимой Польши».

К исходу дня 22 июля … 107-я таковая бригада, наступая вместе с кавалерией 7-го гвардейского кавалерийского корпуса, овладела городом Хелм.

… Утром 23 июля после 20-минутного артналета по выявленным узлам сопротивления, 2-я танковая армия начала штурм Люблина. … К утру 25 июля город был полностью освобожден от германских войск (8).

Женни Эдельсон-Бейнфест - 1946 г., Германия

Не проситесь домой, а проситесь в действующую армию, чтобы отмстить коварному врагу.

И маму отправили зубным врачом в медсанбат. Она пошла дальше в составе 2-го Украинского фронта на Дрезден, остановились в городе Эрфурте и там встретили День Победы.

Только в начале осени 1944 года, уже из действующей армии, маме удалось связаться со мной. Она написала москвичам (либо брату Якову Бейнфесту, либо сестре Хене), поскольку не знала, где я нахожусь. Дядя Яша, работавший в Министерстве Вооружения, по своим каналам позвонил в завком ГОМЗа, где я работала лаборантом. Меня позвал главный экономист завода и сказал, что Яков Азарьевич просил передать, что они получили письмо от Вашей мамы. А когда я пришла домой, соседка передали мне телеграмму от дяди Яши.

Кстати говоря, это была наша довоенная соседка, у которой пропал без вести сын. Эта телеграмма вселила в нее надежду, которая впоследствии подтвердилась - сын нашелся.

Здравствуй, моя дорогая дочурка!

На днях получила твое письмо от 6/III. Хотела тут же ответить, но не было ни минуты свободной в течении дня, а вечером очень плохой свет.

… Ты просишь, чтобы я попросила отпуск. Детка, поверь, что я не меньше хочу видеть тебя. Но что же поделать, когда дела заставляют сократить свои желания. Авось, родная, недолго осталось ждать. Уж наберемся терпения.

Будь здорова, моя родная.

Целую тебя крепко-крепко. Твоя мама.

Мама вернулась домой в Ленинград уже после демобилизации в феврале 1946 года. Награждена медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и Орденом Красной Звезды.

Несмотря на то, что от мамы очень долго не было никаких вестей, я никогда не думала, что она не вернется. Соседи по московской квартире рассказывали, что все вокруг не верили, что мама жива, но старались меня не разубеждать. Мама возвращалась домой через Москву, и, конечно же, заехала навестить родственников. И когда соседи увидели маму живой и здоровой, они были крайне удивлены.

Мама приехала домой и не застала меня дома - я была в институте. А дома была Зина (Зинаида Ильинична Гинзбург - по паспорту Злата Гилевна), у которой болела нога. Она долго ее не пускала на порог, потому что никто не должен был прийти.

Потом Зина, растерявшись, встретила меня уже возле входа в дом внизу и сказала мне:

Аля, твоя мама приехала, а я ее долго не пускала.

В 1957 году у мамы был инсульт, от которого она через полгода частично восстановилась, смогла ходить по дому. В 1964 году мама снова попала в больницу с тяжелым инфарктом. Через месяц, когда ей, казалось, стало лучше, по-видимому, случился повторный инсульт. Когда меня вызвали днем из операционной, мама уже была без сознания. В час ночи 29 мая мамы не стало.

Говорят, «война догнала». И действительно, я помню, что перед первым инсультом мама смотрела какой-то фильм про войну. И перед вторым инсультом, по словам соседей по палате, мама была как-то возбуждена и вспоминала о плене.

Яркий солнечный день,

В пышном цвете весна

И деревья вокруг зеленеют.

Отчего же меня

Все так гложет тоска,

И так жалобно сердце немеет?

Жалко ль молодости прежней мне,

Сердце ль просит любви

Или грустно, что песня уж спета?

Библиография

1.Историко-краеведческий выпуск газеты "Гатчинская правда". Выпуск 1(73) 9 апреля 2005 года. В бой вступали шестнадцатилетними.

2. Радио «Эхо Москвы». Концентрационные лагеря в поселках Рождествено и Выра Ленинградской области.

3. Немецкие лагеря для военнопленных во время Второй мировой войны Исследовательская работа: Alexander Gfüllner, Aleksander Rostocki, Werner Schwarz,

4. Советские военнопленные во время Великой Отечественной войны. Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

5. Эстония во Второй мировой войне. Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

6. г. Хелм (Холм). Лагерь военнопленных (Stalag 319)

7. Принудительно-трудовые лагеря / лагеря для гражданских рабочих.

8. Танки идут на Люблин, Советские танковые войска в штурме Люблина в июле 1944 года.

Напечатано: в Альманахе "Еврейская старина" № 4(87) 2015

Адрес оргинальной публикации: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer4/JBejnfest1.php

"Русский человек и перед лицом смерти не пасует".

Из воспоминаний военнопленного Г.Н. Сатирова

К теме "советские военнопленные в период Второй мировой войны" отечественная военная историография в полной мере обратилась только с середины 1990-х гг., в то время как в Германии еще в 1970 - 1980-х гг. появились весьма солидные исследования, снискавшие заслуженное признание научного сообщества . Причины подобного "отставания", самым тесным образом связанные с политическими и идеологическими реалиями прошлого, сегодня общеизвестны .

В годы "хрущевской оттепели" в СССР впервые открыто заговорили о судьбах советских военнопленных. Горбачевская перестройка дала новый импульс для обращения к этой и близкой к ней историографическим проблемам . Появилась литература по смежной тематике (в том числе и западных авторов) - о власовском движении, национальных формированиях в составе вермахта, репатриантах и т. п.

К 50-летию Победы, в январе 1995 г. вышел Указ Президента Российской Федерации "О восстановлении законных прав российских граждан - бывших советских военнослужащих и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период" . Материалы архивных разысканий, выявленные в ходе подготовки указа, были вскоре опубликованы . Появились и первые исследования . Широкий общественный резонанс имела выставка "Военнопленные", посвященная судьбам русских и немецких военнопленных Второй мировой войны, которая была подготовлена сотрудниками "Дома истории ФРГ" (Бонн) и в 1996 г. показана в Москве .

Однако за время, прошедшее после празднования юбилея, сколько-нибудь значительного прироста литературы, освещающей эти новые аспекты истории войны, не произошло .

Еще с хрущевских времен в отечественной историографии доминирующее положение заняла тема внутрилагерного сопротивления и участия бывших военнопленных в боевых действиях против оккупантов в составе партизанских отрядов на территории как СССР, так и европейских стран . С середины 1990-х гг. на первое место выдвинулись проблемы, связанные с выяснением численности военнопленных, динамикой их поступления в места заключения, смертностью и т. д. Ученые обратились к анализу политики германских властей в отношении военнопленных, проблемам использования их труда, участия в военных формированиях и вспомогательных частях в войне против СССР и его союзников. Объектом внимания стали судьбы репатриированных лиц и тех, кто предпочел остаться на Западе. В подходах к изучению этих явлений явно преобладает демографо-статистический уклон.

Вплоть до настоящего времени не исследованы действия высшего государственного и военного руководства, приведшие к пленению огромных масс красноармейцев, не проанализировано поведение лиц начальствующего и политического состава в обстоятельствах угрозы пленения. Мало, а то и вовсе не изучено все многообразие духовной жизни, политических настроений, отношение к прошлому и видение послевоенного мира, межнациональные отношения, ценностные ориентации, этические установки, производственная деятельность, особенности быта и поведения военнопленных. Выявление и анализ этих политических оценок, гражданской позиции, моральных принципов, проявившихся в условиях, неподконтрольных сталинскому государству, представляется весьма важным, в том числе и для правильного понимания феномена предвоенного советского общества, в котором они могли существовать почти исключительно в латентной форме.

По-прежнему особо ценным историческим источником для изучения этих сюжетов является мемуаристика.

К сожалению, ощущение "второсортности", навязанное сталинско-брежневской системой бывшим военнопленным, отнюдь не стимулировало их к написанию воспоминаний. Исключения крайне немногочисленны. В 1943 г. по свежим следам писатель К.Воробьев создает автобиографическую повесть о плене "Это мы, господи!..". В 1946 г. она поступила в редакцию журнала "Новый мир". Не только тема плена, но и сам уровень правды в передаче событий войны надолго исключили возможность ее публикации . Ряд писем-воспоминаний бывших заключенных немецких концлагерей и лагерей военнопленных, датированных 1945 - 1947 гг., содержится в фонде Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам и общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР .

В 1960-е гг. вышли в свет воспоминания бывших узников концлагеря Заксенхаузен, других авторов . Однако и сегодня много мемуарных свидетельств остается в рукописях. Достаточно обратиться к книге Е.А. Бродского, чтобы увидеть, сколько неопубликованных воспоминаний находится в семейных архивах, доступ к которым в лучшем случае открыт лишь отдельным специалистам .

По степени достоверности лагерную мемуаристику можно условно разделить на три группы. К первой следует отнести литературу, вышедшую главным образом в "доперестроечный" период. В ней наряду с вынужденным умолчанием присутствовала подчас и откровенная конъюнктура . Горбачевская гласность существенно нарушила, но не прервала эту традицию .

При внимательном чтении подобных текстов часто можно обнаружить описания, выдающие вполне понятные мотивы авторов, заключающиеся в желании добиться от власти и общества переоценки отношения к лицам, волей обстоятельств оказавшимся в плену, стремление обосновать их право считаться полноценными гражданами. "Ущербность" этой категории военнослужащих РККА, согласно господствовавшей официальной установке, могла искупаться, очевидно, только тяжестью условий плена и активным внутрилагерным протестом: организацией побегов, укрывательством командиров, политработников и коммунистов, участников сопротивления, саботажем и вредительством на производстве и прочим. Отсюда преувеличенное описание в мемуарах зверств фашизма. Ведь любой либерализм в режиме содержания и в отношении к пленным лагерной администрации или отдельных ее представителей мог быть истолкован в пользу обвинения в сознательном предпочтении "легкой жизни" в плену угрозе жизни на фронте. По этой же причине все немцы, за исключением настроенных антифашистски, наделялись резко отрицательными характеристиками, их портреты, как правило, давались предельно схематично. Достоверность в описании производственной деятельности (особенно если она связана с работой в оборонных отраслях) также страдала из-за боязни навлечь обвинение в пособничестве врагу.

Нечего говорить о возможности сколько-нибудь объективно писать об источниках новой информации, характеризующих сталинский режим, об антисоветских настроениях или межнациональной розни среди военнопленных, мародерстве, насилиях и грабежах после освобождения, опасениях репрессий по возвращении на Родину и т. д. Согласно сложившемуся стереотипу, главное, что якобы занимало умы находившихся в плену, - это разработка планов побега из неволи. Поведение же в быту характеризовалось так, что в нем присутствовали почти исключительно проявления товарищеской взаимопомощи и взаимовыручки. Все это важно иметь в виду при источниковедческом анализе мемуарных текстов.

Вторую, совершенно особую категорию свидетельств составляют мемуары тех советских военнопленных, которые остались на Западе. Четыре таких повествования в рамках своей "Всероссийской мемуарной библиотеки" выпустил в серии "Наше недавнее" в 1987 г. в Париже А.И. Солженицын . В 1994 г., в значительной мере основанная на подобных свидетельствах, вышла в свет книга И.А. Дугаса и Ф.Я. Черона, подводящая некую концептуальную базу под этот мемуарный поток . Если, согласно "отцу народов", в плен попадали трусы и предатели, то по версии Дугаса-Черона - сознательно не желавшие воевать за Сталина и колхозы "пораженцы" . Авторы, вопреки вполне реально существовавшей альтернативе, воздвигают искусственную конструкцию, которая призвана убедить читателя, что русский народ и военнопленные как его часть выступали в войне в качестве некоей "третьей силы", противостоявшей как гитлеровскому режиму, так и сталинской деспотии и на последнем этапе оказавшейся вдобавок еще и преданной западными демократиями . Такой подход объективно служит реабилитации власовского движения, лидеры которого якобы пытались использовать Гитлера в борьбе со сталинской диктатурой.

Наделяя советских военнопленных исключительно статусом жертв, авторы помещают их вне зоны критики. Очевидно, по соображениям личного и корпоративного характера им выгодно отказаться от дифференцированной оценки этой категории лиц в зависимости от обстоятельств пленения, поведения в плену, сотрудничества с гитлеровским режимом или отказа от такового.

Вышедшая на Западе мемуарная литература , вне всякого сомнения, содержит ценные информационные пласты, при всем том что мотивы самооправдания, конечно, сказываются на объективности авторского изложения.

Третью группу воспоминаний составляют крайне немногочисленные произведения мемуаристов, которые в той или иной мере, игнорируя цензурные запреты, сумели сохранить честный и непредвзятый подход к изложению пережитого в плену. Как правило, они осознавали "отличность" написанного от тематически близких произведений и, работая над рукописью, не рассчитывали на скорую публикацию. Так, бывший военнопленный врач Ф.И. Чумаков в предисловии к своим воспоминаниям (1989 г.), фрагмент которых был в свое время опубликован в журнале "Отечественные архивы" , писал: "В моих мемуарах нет "лакировки действительности", как нет и "социалистического реализма", что приводит к диссонансу по отношению ко многим произведениям о войне и плене, особенно плене". Другой мемуарист, Б.Н. Соколов, также считал нужным предупредить читателя: "В этой повести для себя я старался держаться истины. Поэтому как о народе, так и о себе, я говорю не только хорошее. Это не так просто. Насколько мне известно, так обычно не пишут" . К подобному типу мемуаров относятся и воспоминания Г.Н. Сатирова.

Мемуары Г.Н. Сатирова переданы на хранение в ГИМ его племянницей Элеонорой Сергеевной Никольской в декабре 1994 г. при посредничестве ведущего сотрудника отдела картографии А.К. Зайцева. К тексту приложена составленная ею биографическая справка о мемуаристе на трех машинописных листах (датирована 6 апреля 1993 г.) . В музейные фонды поступили и некоторые личные документы Г.Н. Сатирова (военный билет офицера запаса и др.).

Согласно имеющимся сведениям (включая автобиографические детали, которые содержатся в воспоминаниях), можно воссоздать основные вехи биографии мемуариста.

Георгий Николаевич Сатиров родился 2 мая 1904 г. в семье священника в г. Геокчае (Азербайджан) . По национальности грек-цалкинец. Его предки были когда-то вывезены из завоеванной Греции в Турцию, где и стали заниматься медеплавильным ремеслом. Со временем они забыли родной язык, но при этом сохранили христианскую веру. Во время русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг. потомки греков помогали русским войскам, за что впоследствии Николай I отблагодарил их, предоставив для жительства земли в высокогорной части Грузии. Так образовалось греческое поселение Цалка. Любопытно, что фамилия, доставшаяся мемуаристу от отца, писалась через "о" - "Сотиров" (от Сотириди - Спаситель). Но при выписке каких-то документов была допущена ошибка. Так вместо "о" в фамилии появилась буква "а". Молодому человеку эта забавная ошибка понравилась, и он не стал настаивать на ее исправлении.

Отец мемуариста окончил тифлисскую семинарию и получил приход в г. Геокчае. Во время Первой мировой войны его направили на фронт. Опасаясь межэтнических конфликтов, жена и шестеро детей переехали на Северный Кавказ, в г. Георгиевск. В 14-летнем возрасте Георгий остался без матери, которая во время Гражданской войны умерла от холеры.

Окончив реальное училище, он мечтал о профессии горного инженера, однако социальное происхождение этому помешало. "С ранних лет, - утверждает Э.С. Никольская, - самым дорогим для Г.Н. была книга" . Он занимался самообразованием, много читал, изучал древние и новые языки, штудировал книги древнегреческих и немецких философов. Вместе с тем он совершенствовал себя и физически: закалял тело, тренировал выносливость. В 1922 г. Г.Н. Сатиров переехал в Москву и поступил в Институт физической культуры, который окончил в 1926 г. Его постоянно пополняемые знания в области литературы, истории, философии позволили ему одновременно экстерном сдать госэкзамены на литфаке 2-го МГУ. В конце 1926 г. он был призван на военную службу, с 1927 по 1929 г. преподавал литературу в школах Москвы и подмосковного Воскресенска, с 1929 по 1931 г. - на рабфаке Дальневосточного университета. До 1934 г. успел поработать методистом культотдела, инструктором физкультуры и др. В 1934 г. Г.Н. Сатиров переехал в Крым. С 1934 по 1938 г. занимался экскурсионно-туристической работой в Гурзуфском санатории РККА, много путешествовал, исследуя природу и памятники истории полуострова, увлекся пушкинской темой. Ему представлялось интересным все, что было связано с пребыванием поэта на Крымской земле. По его инициативе в Гурзуфе в бывшем особняке графа Раевского был открыт Дом-музей А.С. Пушкина, в котором мемуарист с мая 1938 г. работал научным сотрудником.

На этой должности и застала его война. Будучи младшим лейтенантом запаса, он в июле 1941 г. записался в Ялтинскую бригаду народного ополчения и получил назначение на должность адъютанта старшего (начальника штаба) батальона. В конце октября 1941 г. ополченцы в районе Севастополя попали в окружение; 9 ноября 1941 г. Г.Н. Сатиров раненым был захвачен в плен . До 26 марта 1945 г. находился в лагерях для советских военнопленных в Германии, несколько раз пытался бежать. После освобождения войсками союзников и перемещения в советскую зону оккупации был направлен в проверочно-фильтрационный лагерь при 1-й запасной стрелковой дивизии. 15 декабря 1945 г. восстановлен в воинском звании младшего лейтенанта и вскоре уволен в запас.

Учитывая, что близких в Крыму не осталось, Сатиров решил поселиться у родственников в Москве. Состояние его здоровья, очевидно, не оставляло иного выбора. В последний период пребывания в одном из германских лагерей Г.Н. Сатиров был сброшен охранником в шахту и только чудом остался жив. К счастью, искусство пленного хирурга-чеха, сумевшего справиться с серьезнейшей черепно-мозговой травмой, возвратило его к жизни. Для этого врачам потребовалось восстановить утраченную костную ткань черепа площадью 10 на 15 кв. см .

Первый год после возвращения из Германии он не мог работать и жил на пенсию по инвалидности, раз в три месяца подтверждая ее во ВТЭК. Клеймо бывшего военнопленного препятствовало трудоустройству на работу в области литературоведения. Только в 1958 г. ему удалось устроиться на должность заместителя главного редактора журнала "Физическая культура в школе". Выйдя в 1970 г. на пенсию, продолжал свои литературные занятия дома. Тяжелая болезнь, с которой он мужественно боролся, не прекращая трудиться почти до самых последних дней, привела к трагическому финалу 20 ноября 1981 г.

Близким и окружающим Г.Н. Сатиров запомнился как очень добрый, в душе нежный и ласковый человек, одновременно сильный и мужественный. Он был эрудированным, умным и интересным собеседником, общение с которым доставляло неподдельное удовольствие. "Он многое мог рассказать о событиях, в гуще которых всегда старался быть, начиная с первых дней революции и кончая последними годами его жизни, - вспоминает Э.С. Никольская. - Он слышал всех поэтов 20-х гг., ценил Мейерхольда, очень любил Блока, лично видел и слышал всех наших государственных и общественных деятелей... Обо всем у него было собственное суждение, всегда не лишенное логики и объективности" . Не случайно в плену некоторые немцы принимали его за профессора.

Г.Н. Сатиров оставил после себя датированный 1947 г. труд "Систематика физического воспитания и педагогическая классификация физических упражнений", а также книгу для учителей и родителей о физической культуре, физическом воспитании и образовании, которые так и не были изданы. Автор был человеком совершенно "непробивным" и беспомощным по части устройства своих личных дел.

Мемуары о годах, проведенных в Германии, Г.Н. Сатиров, по утверждению его племянницы, начал писать вскоре после возвращения из плена. Осознавая призрачные возможности их публикации в ближайшем будущем, он не стремился в своем изложении увиденного и пережитого держаться в рамках цензурных требований. Работая над текстом много лет, добивался литературного совершенства мемуаров. Будучи человеком исключительной требовательности к себе, он в конце концов посчитал, что все написанное им слишком далеко от идеала, и уничтожил рукопись. Но первоначальный вариант текста по счастливой случайности все же сохранился.

Эта история, по устным воспоминаниям Э.С. Никольской (13 мая 2001 г.), выглядит следующим образом. Г.Н. Сатиров проживал в одной квартире с племянницей до тех пор, пока не возникла необходимость ухаживать за пожилым близким родственником. Решено было отселить Георгия Николаевича в отдельную квартиру. Подготовка к переезду и связанные с этим сборы, как водится, сопровождались суетой. В один из моментов Э.С. Никольская увидела, что рукопись воспоминаний о плене валялась на полу рассыпанной. Опасаясь, что Г.Н. Сатиров может уничтожить рукопись, она ее подобрала и припрятала. Это был первый вариант воспоминаний, подвергшийся позднейшим переработкам (в тексте появились отсутствовавшие ранее чертежи и прочее). С новыми редакциями мемуаров Г.Н. Сатиров знакомил Э.С. Никольскую у себя на квартире. Текст хранился в отдельной папке. Когда же после смерти автора она ее обнаружила, там лежали другие материалы.

Сохранившийся экземпляр Элеонора Сергеевна в декабре 1994 г. передала на хранение в ГИМ, копию воспоминаний - в Дом-музей А.С. Пушкина в Гурзуфе.

Машинописный текст с рукописной правкой содержит 366 пронумерованных страниц (с 8-й по 412-ю). Отсутствуют первые семь страниц, окончание, страницы 265 - 266, 283 - 284, 291, 327, 338 - 360. На первом листе, который отличается от остальных сортом бумаги, имеется надпись: "Сатиров Г.Н. Райш". Внизу: "1946 - 1950 г.". Мемуарист предполагал проиллюстрировать текст схемами и планами, для них сделана разметка .

Воспоминания охватывают события начиная с лета 1942 г. и заканчивая временем отъезда в СССР из Франкфурта-на-Одере в конце августа 1945 г. В тексте отсутствуют подробные хронологические ориентиры, указываются только годы. Точная датировка появляется лишь в конце повествования, где речь идет о последних днях пребывания в плену и репатриации. Не исключено, что автор мог вести уже после освобождения дневниковые записи.

Краткая лагерная биография в описании автора выглядит следующим образом: пребывание в рабочей команде на фабрике МАД (г. Дармштадт), выпускавшей оборудование для пивоваренной промышленности, перевод на другой объект - Фестхалле, повторный побег в 1944 г. (первый, очевидно, был предпринят еще в начальный период пребывания в Крыму ), неудачная попытка перейти швейцарскую границу, заключение в Дармштадтскую следственную тюрьму гестапо, направление в штрафной лагерь в Ганнау. Работа на откатке вагонов закончилась для Г.Н. Сатирова конфликтом с охранником и падением в шахту с последующей тяжелейшей травмой черепа. Лечение в госпитале, где чешский врач продержал его лишних полтора месяца свыше положенного срока, выписка в штрафной лагерь и перевод в лагерное отделение для умирающих. Побег после бомбежки, арест и возвращение в штрафной лагерь, очередная бомбежка и новый побег, облава, арест и, наконец, последний, заключительный побег из конвоируемой немцами колонны, попавшей под обстрел американской артиллерии. Заключительная часть повествует о пребывании автора в американской зоне оккупации, перемещении на подконтрольную СССР территорию, пешем переходе в фильтрационный лагерь и отправке домой. Воспоминания беллетризированы, в них встречаются отдельные "лирические отступления", небольшие очерки, иногда прямая речь передает диалоги, которые автор явно не мог слышать.

Г.Н. Сатиров литературно образован (об этом говорит не только стилистика текста, но и многочисленные свидетельства, в том числе цитаты, ссылки, сравнения), владел немецким, французским, некоторыми восточными языками. Как следствие - больший круг общения в многонациональной лагерной среде, более обширная информация. Он пересказывает содержание статей из немецких газет, американских листовок на немецком языке, публикаций из французского журнала для военнопленных и прочее .

Отличительную особенность мемуариста составляет способность в условиях жесткого военного противостояния не руководствоваться в оценке людей и явлений категориями "свой" - "чужой", умение критически относиться ко всему, что попадает в поле внимания, вне зависимости от общепринятых установок, мужество в признании недостатков, характеризующих поведение соотечественников. Последнее качество достаточно редко и потому ценно. Именно оно характерно для третьей группы мемуаров.

К немцам и их порядкам автор относится непредвзято. Рисуя обстановку на фабрике "Дунлоп", ранее принадлежавшей английской фирме, но позже национализированной, он, описывая идеальную чистоту производственных помещений, наличие раздевалок, душа, признает: "Да, ничего не скажешь: в этом отношении есть чему поучиться у немцев" .

Попав в госпиталь, где медсестры-немки ухаживали как за военнопленными, так и за немецкими солдатами, Георгий Николаевич замечает: "Я не могу сказать дурного слова о наших медсестрах. Особенно нравится мне одна хорошая черта, присущая всем им: у них нет любимчиков. Одинаково добросовестно и пунктуально обслуживают они всех и каждого из раненых пленяг, независимо от цвета их глаз" . Об одной из них, 18-летней Хелене, он пишет: "Никогда, ни в одной женщине я не встречал такой силы воли, такого самообладания. Во время самой сильной бомбежки, когда другие медсестры дрожат от страха, она сидит спокойно на стуле и вышивает или вяжет. При этом у нее не дрогнет ни один пальчик, ни один мускул на лице" .

Э.С. Никольская определяет его мировоззрение следующим образом: "Г.Н. был настоящим патриотом своей Родины. Родиной он считал Россию - Россию в дореволюционных границах, которая стала Советским Союзом. Он не принимал сталинский режим, объективно оценивал все хорошее и плохое, происходящее в стране" .

Г.Н. Сатиров, конечно же, не предстает в воспоминаниях критиком сталинизма (даже в публикуемом отрывке можно обнаружить влияние официального агитпропа), и тем не менее тот уровень правды, который содержится в его изложении, фактически ставит его в оппозицию существовавшей системе. Вот, например, одна из картин, нарисованных автором: "Нет, не забыть мне трагической маски солдата, отступавшего с нами на Севастополь. Помню, как подрался он с двумя матросами и как помирился с ними, как обнимались они втроем и плакали навзрыд, без конца повторяя все одну и ту же фразу: "Продали нас, братки, продали. Продал нас Сталин, продали генералы и комиссары. Никому-то мы не нужны..."" . Не поостерегся мемуарист привести в тексте и один из типичных образчиков скудоумия, свойственного иным политработникам, выставив обладателей этой военной профессии в довольно непривлекательном виде .

Г.Н. Сатиров, очевидно, симпатизировал панславистской идее, которую он и его единомышленники обсуждали в своем кругу. Но более значимым для понимания его личности являются не идеологические и мировоззренческие установки, а избранная им этика лагерного поведения, обнаруживаемая в конкретных делах и поступках.

Находясь в плену, автор не по обязанности и не из расчета на весьма призрачное поощрение в трудно прогнозируемом будущем, а исключительно в силу искренних антифашистских убеждений воздействовал на умы и души соотечественников, поддерживал в слабых и колеблющихся веру в торжество дела борьбы с нацизмом. Не призывами и увещеваниями, а собственным примером утверждал он идеалы справедливости и товарищеской солидарности против волчьей морали, культ которой торжествовал в лагерной обстановке. Наблюдая лагерную жизнь, автор не скрывает неутешительных выводов: "Спорили о морали и этике. Коллективистская мораль была побита. Индивидуалистическая этика торжествовала победу... Сколько ни думаю, а никак не могу разрешить вопроса: откуда и как волчья мораль проникла в наши души? Ведь нас почти 30 лет воспитывали в духе коллективизма, братской солидарности, интернационализма. Сколько времени и труда вложено в это дело, а плодов не видно. Как ни странно, подавляющее большинство пленяг-репатриантов руководствуется в своем поведении принципом: homo homini lupus est (*) . Это точка зрения возобладала в вечернем споре... Разве за пайку хлеба, за шиссель (миску. - М.Н.) баланды не выдавали друг друга? Разве не было случая, когда группа пленных офицеров согласилась за три буханки хлеба изготовить макет, пародировавший советскую деревню?" .

Показательна для мемуариста реакция на увиденную в дороге толпу немцев, изгнанных поляками из Силезии. Вспоминая слова оскорбленной осенью 1941 г. насмешками двух молодых немецких солдат русской женщины, которая предсказала, что ее судьбу - голодной и скитающейся с малыми детьми - скоро разделят и немецкие женщины, Г.Н. Сатиров замечает: "И все-таки мне почему-то невесело от того, что исполнилось пророчество женщины из Анчары" .

Подобная позиция позволяет нам гордиться подлинным величием духа, проявившимся в мыслях и поступках таких наших соотечественников, как Г.Н. Сатиров, в обстановке, когда многие в своих действиях руководствовались своеобразно понятым "правом войны".

Мемуары Г.Н. Сатирова дают богатый материал для тех, кто изучает проблемы, связанные с жизнью и бытом советских военнопленных в Германии.

Для публикации выбран отрывок, повествующий о пребывании автора в следственной тюрьме гестапо в Дармштадте. Этому эпизоду лагерной биографии мемуариста предшествовал совершенный им побег в составе небольшой группы военнопленных. Им удалось, преодолевая многочисленные препятствия, добраться до проходившей по Рейну границы со Швейцарией. Во время ночной переправы они были замечены немецкими пограничниками и обстреляны. Выстрелы привлекли внимание вооруженной охраны на другой стороне границы, и беглецы были задержаны. Опасаясь конфликта со все еще могущественным соседом, швейцарские пограничные власти предпочли выдать беглецов германской стороне.

Текст дан без сокращений, исправлению подвергнута только своеобразная авторская транскрипция в написании некоторых немецких слов ("рейх", вместо "райш", "гестапо" вместо "гештапо", "гефтлинг" вместо "хефтлинг", "Гейдельберг" вместо "Гайдельберг" и т. д.).

Вступительная статья, комментарии и подготовка текста к публикации М.Г. НИКОЛАЕВА.

Stгеit Ch. Кeine Кameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Кriegsgefangenen 1941 - 1945. Stuttgart, 1978 (на русском языке работа вышла только в 1995 г. - Штрайт К. Советские военнопленные в Германии // Россия и Германия в годы войны и мира (1941 - 1995). М., 1995); Streim A. Sowjetische Gefangene im Hitlers Vernichtungskrieg: Berichte und Dokumente. 1941 - 1945. Heidelberg, 1982; Huser К., Otto R. Das Stammlager 326 (VI К) Senne: 1941 - 1945, Sowjetische Кriegsgefangene als Opfer des Nationalsozialistischen Weltanschauungskrieges. Bielefeld, 1992 и др. Еще в 1994 г. А.Н. Мерцалов и Л.А. Мерцалова указывали на неизученность этой темы в советской историографии (Мерцалов А.Н., Мерцалова Л.А. Сталинизм и война. М., 1994. С. 147). С известной оговоркой, пожалуй, можно говорить лишь о работах М.И. Семиряги и Е.А. Бродского, долгое время изучавшего историю антифашистского движения в немецком тылу (Семиряга М.И. Советские люди в европейском сопротивлении. М., 1970; Бродский Е.А. Забвению не подлежит. М., 1993).

Речь идет, прежде всего, о пагубных последствиях печально знаменитого сталинского указа № 270 от 16 августа 1941 г., фактически приравнивавшего факт попадания в плен к измене Родине. Впервые этот указ полностью был опубликован в "Военно-историческом журнале" (далее - ВИЖ). (1988. № 9). Подробнее об историографической ситуации см.: Немецкий плен глазами врача (воспоминания Ф.И. Чумакова) // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 68 - 69.

Они не сдались... (учетные карточки советских военнопленных) // ВИЖ. 1989. № 12; Советские военнопленные: бухгалтерия по-фашистски // Там же. 1991. № 9; Постановление ГКО СССР о порядке проверки военнопленных-военнослужащих Красной армии // Там же. 1993. № 11; Три месяца в фашистской тюрьме (солдатские мемуары) / Публ. Е.В. Старостина // Отечественные архивы. 1995. № 3 (отметим, что события, описываемые мемуаристом, разворачиваются, как и в нашем случае, в гестаповской тюрьме недалеко от латвийского города Вентспилса); Большевизм вывел русских из ограниченности... (документы о русских рабочих и военнопленных в Германии) // ВИЖ. 1994. № 9 и др. Официальные данные военной статистики в отношении количества советских военнопленных были представлены в кн.: Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Статистическое исследование / Под общ. ред. Г.Ф. Кривошеева. М., 1993. Новейшие документальные публикации, в которых нашла отражение тема военного плена, были отмечены в обзоре Т.Ю. Просянкиной (Просянкина Т.Ю. Документальные публикации по истории Великой Отечественной войны на страницах российских журналов (1990 - 1994 гг.) // Исторический архив. 1995. № 3. С. 216).

Колесник А. РОА - власовская армия. Харьков, 1990; Хоффман И. История власовской армии. Париж, 1990; Штрик-Штрикфельдт В. Против Сталина и Гитлера. М., 1993; Освободитель (документы о Власове и власовцах) // Родина. 1992. № 8/9; Документы об А.А. Власове // Шпион ЦРУ. 1993. № 1; Бахвалов А. Генерал Власов. Предатель или герой? СПб., 1994; Раманичев Н.М. Власов и другие // Вторая мировая война: Актуальные проблемы. М., 1995; "Ты у меня одна..." Письма генерала Власова женам (1941 - 1942) / Публ. Н.М. Перемышленниковой // Источник. 1998. № 4; Александров К.М. Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А.А. Власова 1944 - 1945. СПб., 2001; Коняев Н. Власов: Два лица генерала. М., 2003; "Казаки" со свастикой // Родина. 1993. № 2; Туркестанские легионеры (документы о формировании национальных частей из числа военнопленных Красной армии - Армии для борьбы с СССР) // ВИЖ. 1995. № 2; Репатриация советских граждан и их дальнейшая судьба // Социологические исследования. 1995. № 5, 6; "Лишь одиночки оказались изменниками" // Источник. 1996. № 2; Земсков В.Н. Спецпереселенцы (по документам НКВД - МВД СССР) // Социологические исследования. 1990. № 11; Он же. Заключенные, спецпереселенцы, ссыльные и высланные // История СССР. 1991. № 5; Он же. Спецпереселенцы (1930 - 1959 гг.) // Население России в 1920 - 1950-е годы: численность, потери, миграции: Сб. научных трудов ИРИ РАН. М., 1994; Шевяков А.А. Репатриация советского мирного населения и военнопленных, оказавшихся в оккупационных зонах государств антигитлеровской коалиции // Там же; Толстой Н.Д. Жертвы Ялты. М., 1996; Полян П. Жертвы двух диктатур. Остарбайтеры и военнопленные в Третьем рейхе и их репатриация. М., 1996; В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции: Сб. статей и документов. М., 1997 (в приложении - составленный А.В. Окороковым и А.В. Поповым библиографический указатель публикаций по освободительному движению народов России и сопутствующей тематике в отечественных изданиях за 1990 - 1996 гг.); Окороков А.В. Антисоветские воинские формирования в годы Второй мировой войны. М., 2000; Нитобург Э.Л. Русские "перемещенные лица" в США: история и судьбы // Новая и новейшая история. 2001. № 4 и др.

См.: Независимая газета. 1995. 26 января. Уже на следующий день - 27 января 1995 г. в "Вечерней Москве" появилась статья В.Наумова и Б.Яковлева "В плену", которая впервые в отечественной историографии подробно затронула проблему судьбы советских военнопленных.

Незаконченное сражение маршала Жукова. О реабилитации советских военнопленных. 1954 - 1956 гг. // Исторический архив. 1995. № 3; Яковлев А.Н. Военнопленные и депортированные // Московский комсомолец. 1995. 17 декабря; Судьба военнопленных и депортированных граждан СССР (материалы Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий) // Новая и новейшая история. 1996. № 2.

Драгунов Г.П. Советские военнопленные, интернированные в Швейцарии // Вопросы истории. 1995. № 2; Семиряга М.И. Судьба советских военнопленных // Вопросы истории. 1995. № 4; Ерин М.Е. Советские военнопленные в Германии в годы Второй мировой войны // Вопросы истории. 1995. № 11 - 12. Не остались в стороне от этой темы и белорусские коллеги. См.: Научная конференция "Трагедия войны. Фронт и плен" (К 50-летию окончания Второй мировой войны). Сб. материалов. Минск, 1995. Из числа пополнивших источниковую базу документов нельзя не отметить опубликованные П.Поляном дневники военнопленного С.Воропаева (Знамя. 1996. № 6).

Кriegsgegangene: sowjetische Кriegsgefagene in Deutschland, deutsche Кriegsgefagene in der Sowjetunion = Wojennoplennyje / Haus der Geschichte der Bundesrepublik Deutschland. Dusseldorf, 1995. Необходимо отметить, что выставки, посвященные немецким военнопленным, имели давнюю традицию в музейной практике ФРГ. Их инициаторы в 1950-х гг. ставили перед собой сугубо утилитарные, политические цели, ведя борьбу за репатриацию своих сограждан, находившихся в местах заключения на территории СССР (см.: Байль К. Демонстрация оружия, военной техники и снаряжения в немецких музеях и выставках двадцатого столетия // Человек и война (Война как явление культуры): Сб. статей. М., 2001. С. 365, 370).

См.: Трагедия войны - трагедия плена: Сб. материалов научно-практической конференции, посвященной 55-летию образования антифашистских организаций военнопленных в СССР. 1 - 2 октября 1998. М., 1999; Трагедия и героизм (Советские военнопленные. 1941 - 1945 годы): Сб. материалов и документов. М., 1999. Ерин М.Е., Хольный Г.А. Трагедия советских военнопленных (история шталага 326 (VI К) Зенне. 1941 - 1945 гг.). Ярославль, 2000.

Эта традиция продолжается. См., напр.: Пережогин В.А. Из окружения и плена - в партизаны // Отечественная история. 2000. № 3.

ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 115. Д. 19 - 21.

Бондарец В.И. Военнопленные. Записки капитана. М., 1960; Незримый фронт: Сборник воспоминаний бывших узников концлагеря "Заксенхаузен". М., 1961. Злобин С.П. Пропавшие без вести. М., 1962; Волынский Л. Сквозь ночь // Новый мир. 1963. № 1; Панферов А. Плен. М., 1963 и др.

Бродский Е.А. Указ. соч. С. 290, 292.

См., напр.: Васильев А.С. Мемориал. М., 1986.

Дашевский Н. Воспоминания без вести пропавшего. М., 1990. В книге содержится много любопытных свидетельств. Однако, поскольку автору довольно быстро удалось освободиться из плена, непосредственному описанию связанных с этим событий посвящена лишь одна из глав. После 1995 г. был опубликован ряд воспоминаний: Иванцов Д.И. Во власти безумия: Воспоминания. Новозыбков, 2001; Страздовский В.А. Девяносто тысяч сто шестнадцать (Воспоминания о пережитом). М., 2001; Султанбеков Ф.С. "Мужество останется в веках..." (Воспоминания джалильца). Казань, 2001; Дьяков Н.Ф. Под чужим небом: Солдатские записки: 1941 - 1944. М., 1998.

Черон Ф.Я. Немецкий плен и советское освобождение // Наше недавнее. Париж, 1987; Лучин И.А. Полглотка свободы // Там же; Палий П.Н. В немецком плену. // Наше недавнее. Париж, 1987; Ващенко Н.В. Из жизни военнопленного // Там же.

Дугас И.А., Черон Ф.Я. Вычеркнутые из памяти. Советские военнопленные между Гитлером и Сталиным. Париж, 1994. Недавно вышло новое издание: Дугас И.А., Черон Ф.Я. Советские военнопленные в немецких концлагерях (1941 - 1945). М., 2003.

Споря с так называемой теорией "пораженчества", американский профессор Дж.Фишер еще в 1952 г. находил для феномена массового пленения иное объяснение, выдвигая на первый план отчужденность многих советских людей от власти и политики: "инертность", "общественную вялость", "безучастность к политической жизни" (Дж.Ю.У. Фишер. Две страсти // В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции: Сб. статей и документов. М., 1997. С. 185).

Там же. С. 16 - 17, 28, 72.

Шатов М.В. Библиография освободительного движения народов России в годы Второй мировой войны (1941 - 1945). Нью-Йорк, 1961. Т. 1; Он же. Материалы и документы освободительного движения народов России в годы Второй мировой войны (1941 - 1945). Нью-Йорк, 1966. Т. 2; Дугас И.А., Черон Ф.Я. Вычеркнутые из памяти. С. 412 - 433.

Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 67 - 88.

Соколов Б.Н. В плену. СПб., 2000. С. 8. Воспоминания, очевидно, написаны в середине 1970-х гг. (см. с. 222), к сожалению, изданы без полноценного источниковедческого комментария.

Никольская Э.С. Сатиров Георгий Николаевич (1904 - 1981) (ОПИ ГИМ. Ф. 459. Д. 2. Л. 1 - 3).

По сведениям из удостоверения офицера запаса - в г. Варгенис Ардаганского округа Карской области.

ОПИ ГИМ. Ф. 459. Д. 2. Л. 1.

Архивная справка ЦАМО РФ № 11/13688 от 21 февраля 2001 г. Л. 1 (Архив публикатора). В военном билете есть запись о ранении в правую руку и левую ногу. О ранении и пленении под Севастополем автор пишет и в мемуарах (ОПИ ГИМ. Ф. 459. Д. 1. Л. 18, 387 - 388).

Там же. Д. 2. Л. 3.

Там же. Д. 1. Л. 11.

Там же. Л. 267.

Там же. Л. 176 - 177, 264, 271, 285, 306.

Там же. Л. 245.

Там же. Л. 302 - 303.

Там же.

Там же. Д. 2. Л. 2.

Там же. Д. 1. Л. 124.

Там же. Л. 397 - 398.

Там же. Л. 404 - 405. Ср. с дневниковой записью остарбайтера В.Баранова от 29 октября 1943 г.: "...А между тем сплоченность отсутствует. Есть такие, какие могут за миску супа продать человека" (Баранов В. Дневник остарбайтера // Знамя. 1995. № 5. С. 143).

ОПИ ГИМ. Ф. 459. Д. 1. Л. 408.

В следственной тюрьме гестапо. Дармштадт, 1944 г.

<…> Центральная следственная тюрьма гестапо в Дармштадте - уже знакомое мне благотворительное учреждение. Это большое четырехэтажное здание с мощными стенами стоит посередине обширного двора, окруженного каменным забором. Ограда так высока, что с улицы не видна даже крыша тюрьмы, а из окна камеры можно видеть лишь часть двора и забор.

Моя камера - на четвертом этаже, разделенном железной решеткой на два одинаковых отсека. В каждом отсеке восемь камер: четыре по одну сторону широкого коридора и четыре по другую. Всего в мужском корпусе тюрьмы (женский корпус - в соседнем дворе, отделенном от нашего забором) 64 камеры. Камеры перенаселены до предела. В каждой из них от 15 (в немецких) до 30 (в русских и польских) человек. Таким образом, в Дармштадтской следственной тюрьме в общей сложности свыше 2500 заключенных, включая женский корпус.

В тюрьме полностью соблюден принцип расовой сегрегации. Здесь в одну камеру никогда не сажают немца и голландца, голландца и француза, француза и русского. По признаку чистоты нордической крови заключенные делятся на четыре категории: первая - немцы (высшая раса, иберменши (1)), вторая - голландцы, датчане, норвежцы (хотя и чистая нордическая раса, но не иберменши), третья - французы, бельгийцы, итальянцы (полунордическая раса), четвертая - русские, поляки, чехи (лишь следы нордической крови, в массе - унтерменши (2)). Соответственно этой классификации гестаповцы рассаживают заключенных по камерам. Камера, в которой сижу я, очень опрятна: стены и потолок свежеокрашены масляной краской, пол паркетный, большое окно с двойной железной решеткой. Оно пропускает изрядную порцию света, хотя нижняя половина окна закрыта большим козырьком. В камере есть батарея центрального отопления и электролампа, но они выключены из общей сети.

Камеры меблированы более чем скромно: одна откидная железная койка (она поднята и всегда на замке) да маленький висячий шкафчик, в котором лежат алюминиевые миски. Да, чуть было не забыл об основном украшении камеры, о кибеле (3) . Он стоит в углу. Это добротный и, пожалуй, даже изящный ящик, отделанный под дуб. Сам кибель скрыт в ящике, который накрывается деревянной крышкой.

Во времена блаженной памяти Веймарской республики в каждой камере сидело по одному заключенному. Счастливчики, как не завидовать им! Ведь они наслаждались здесь всеми благами пенитенциарно-бытовой культуры ХХ в. К их услугам были постельные принадлежности, умывальник, полотенце, мыло и зубной порошок, чистая смена белья и прочие предметы личного обихода, которые лишь в снах являются нам. Я уже не говорю о том, что граждане Веймарской республики, запрятанные в каменный мешок, обильно снабжались материальной и духовной пищей. Все эти вещи давно перестали быть для нас реальностью, давно превратились в сказку, небывальщину, фантасмагорию.

Да, хороша была в 20-х гг. жизнь немца, осужденного на одиночное заключение.

Но tempora mutantur (4) ... Канула в Лету либеральная республика, и на ее место пришел железный рейх. Вместе с политическими трансформациями изменился также количественный и качественный состав народонаселения тюрьмы. Там, где раньше сидел всего только один немец, ныне валяются вповалку 80 человек разноплеменного происхождения.

Спим мы на голом полу, не раздеваясь и не разуваясь. Это еще не беда (мы давно привыкли), кабы не одолевала теснота. Она заставляет нас лежать на правом боку, согнув ноги. Другого выхода нет, потому что повороту на спину препятствуют тела соседей, а стоит разогнуть ноги, как они окажутся на животе товарища, лежащего "визави".

Однако и с этим неудобством можно было бы примириться, если бы не одна досадная мелочь. Дело в том, что нашей изящной параши, изготовленной еще в эпоху Веймарской демократии и рассчитанной на скромные потребности одиночника, явно не хватает на 30 жильцов даровой квартирки. Начальство распорядилось поставить еще 3 кибеля без крышек, но и это мало помогает. Ночью параши переполняются, жижа каскадом льется на пол, растекается по паркету, подтекает под близлежащие тела. Стремясь передвинуться на сухое место, подмокающие товарищи нажимают на соседей, сдавливают их. По мере разлития жижи сдавливание распространяется на другие участки пола, вплоть до двери. В конце концов сожмут тебя так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Однако все наши старания избегнуть затопления напрасны: ко времени подъема более половины заключенных плавает в потоках зловонной жижи.

В одной камере со мной Мишка Николаев, Петро Ткаченко, Никита Федорович, Саша Романов, Миша Кувардин. Словом, все старые друзья из Фестхалле . В соседней камере Борис Силаков и матрос Жорж . Да, и наш старший полицай очутился в тюрьме. Не знаю настоящей причины его ареста, но мне передавали следующую версию: кто-то донес на Жоржа, что он военный моряк и чекист. Жоржа взяли в гестапо, допрашивали в застенке, били. Он выдал Сашу Романова и Мишу Кувардина: первый, дескать, красный партизан, а второй - офицер-танкист, и оба готовили побег, занимаясь саботажем и вредительством. Так матрос Жорж потащил за собой в тюрьму хороших ребят.

Кувардина трижды пытали в гестапо. Он ни в чем не признался и никого не выдал. После третьего допроса Мишу принесли из гестапо на носилках.

Дни нашей жизни тягучи и однообразны. В 5 часов утра с громом раздвигается железная решетка отсека, раздаются гулкие шаги калифактора (помощника вахтмайстера (5) , назначаемого из заключенных). Затем отпираются железные двери камер, а минуты две спустя откидывается и тяжелая щеколда. Не входя в камеру, калифактор громогласно командует: "Кибель раус!" (6) Тут медлить нельзя, если не хочешь получить в ухо. Раз ты стоишь возле окна, хватай парашу и мигом вылетай с ней из камеры. Упаси боже споткнуться, выпустить из рук парашу, выплеснуть из нее жижу. А коль прольешь содержимое кибеля, - жди по евангельской притче удара в другое ухо.

Минуты через две параши снова вносятся в камеру, и дверная щеколда опускается. Вооружившись тряпьем, приступаем к уборке помещения. Вот Мишка Николаев клочьями своей единственной рубахи собирает с пола разлившуюся мочу, Саша Романов надраивает портянкой окно, Петро Ткаченко собственной спиной и дупой (7) смахивает пыль со стен, а поляк Ежик (а по-русски Юрий) голыми руками наводит блеск на электропатрон, из которого вывинчена лампочка, на абажур, на прочую металлическую арматуру.

В 5 часов 10 минут в камеру входит вахтмайстер из почтенного возраста эсдэковцев . Мы стоим навытяжку, выстроившись драй-унд-драй (8) . Для начала, вместо утреннего приветствия, он пускает кровь 3 - 4 пленягам. Поводов у него много: этот чересчур уж смело глядит на начальство; тот, наоборот, слишком съежился от боязни; третий не прижал к бедрам выпрямленных пальцев, как требует немецкий устав.

Пересчитав нас пальцем, вахтмайстер нюхает воздух: не пахнет ли куревом, не баловались ли мы втайне табачком? Конечно, баловались, и притом без зазрения совести. Но к утру камера успела проветриться, так как форточка была открыта всю ночь. Кроме того, наши немытые тела и пропитанный уриной пол излучают такой бьющий в нос аромат, который буквально душит запах самого крепкого табака.

Не обнаружив признаков курения, вахтмайстер вытаскивает из кармана белоснежную тряпицу. Он проводит ею по паркету, по стене, по подоконнику, по абажуру. Попади случайно на тряпицу пыль, быть мордобою либо прюгеляю (9) . Но тюремщику не к чему придраться, так как все предметы в камере безукоризненно вылизаны нами. Толкнув на прощание кого-либо в бок, вахтмайстер удаляется.

В 5 часов 15 минут дверная щеколда откидывается вновь, и на пороге появляется калифактор. Он возглашает самую приятную, самую милую сердцу команду: "Эссен холен!" (10) С миской в левой руке друг за другом выбегаем в коридор. Там на одном столике стоит кастрюля с "кофе" (подкрашенный жженным желудем кипяток), на другой - поднос с пайками. Пищу раздают калифакторы, а за ними и за нами зорко наблюдает вахтмайстер. Получив в миску "кофе" и в правую руку 150 граммов хольцброта , рысцой возвращаемся в камеру. Медлить тут нельзя: кто замешкается, тот вместо крошечной пайки деревянного хлеба получит из рук вахтмайстера изрядную порцию "батона" (конечно, во французском значении этого слова) (11) . Расправиться с пайкой - дело одной минуты. Только проглотим последнюю крошку хольцброта, как раздается новая команда калифактора: "Алле раус!" (12)

С миской (пустой, конечно) и с пилоткой в левой руке (головной убор можно надевать только за воротами тюрьмы), сломя голову, сбегаем по лестнице во двор. У выхода стоят Папаша и Кресты. Так прозвали мы старших эсдэковцев: начальника тюрьмы (он с одним железным крестом) и его помощника (он с двумя железными крестами). Оба - высокие, стройные, вылощенные, хорошо тренированные, красивые и, как это ни странно, приятные на вид молодые люди.

Стоит Папаша, раздвинув ноги, у самой выходной двери, а против него воздвигся в той же позе и такой же рослый молодец - Кресты. В руках у каждого из них по бамбусу (13) . Чтобы выйти во двор, нужно обязательно проскочить мимо обоих наших попечителей. Стоит только замешкаться, как обе палки почти одновременно падают на голову медлителя. Ну, а если споткнешься или, не дай боже, упадешь, тогда дело твое табак: Папаша и Кресты будут молотить тебя бамбусами, как ту ослиную шкуру, без которой нельзя воспроизвести ни одну турецкую мелодию.

Но вот мы проскочили мимо Сциллы и Харибды и выстроились во дворе драй-унд-драй. На правом фланге изолированной группой стоят немцы. Интервал в 8 - 10 шагов отделяет от них группу голландцев (как представители нордической расы, они удостоены чести стоять рядом с немцами). Шагах в 50 от голландцев выстраиваются прочие заключенные, не имеющие достаточных оснований претендовать на принадлежность к чистой нордической расе. Здесь все стоят вперемежку: справа француз, слева итальянец, впереди чех, позади бельгиец или поляк, а посередине русский.

Начинается аппель (утренняя перекличка). Писарь (он из немцев-заключенных) выкликает фамилии, немцы и голландцы отзываются своим лаконичным "хи" (hier), а мы еще более лапидарным и ударным "я". Французы, бельгийцы вторят нам, не подозревая даже, что они твердят чисто русское местоимение.

После переклички вызывают из строя тех, кто назначен на какие-либо работы внутри тюрьмы или за ее пределами. Это, главным образом, "старички", проторчавшие в камере не менее месяца-двух. Заключенных, не имеющих достаточного тюремного стажа, на работу не назначают. Их сразу же после аппеля загоняют в камеры.

Тоскливо в камере до обеденной поры (когда дают миску баланды), но еще более томительно ожидание ужина (та же баланда, но пожиже). Еле-еле тащится скрипучая арба времени, которую к тому же нечем заполнить. Здесь все "штренг ферботен" (14) : курить, читать (правда, чтива и нет никакого), громко разговаривать, петь, лежать, глядеть в окно, стучать. Что же делать, как скоротать время? Остается лишь одно средство: "иммер шпать" (15) , хотя это "штенг ферботен" и сурово карается по всем правилам зубодробительного искусства. Удивительна все же сила условного рефлекса: спят пленяги мертвым сном, распластавшись на полу, но стоит вахтмайстеру дотронуться до щеколды, как "мертвецы" мгновенно воскресают. Не успел тюремщик войти в камеру, а мы уже стоим драй-унд-драй.

Отсеки и все вообще входы и выходы крепко-накрепко запираются до утра. Мы знаем хорошо и мы уверены: что бы ни случилось снаружи или внутри тюрьмы, ни один вахтмайстер не заглянет в камеры. То-то благодать: можно громко разговаривать, кричать, петь и, самое главное, курить. Кто днем был на работе, тот все же ухитрился (несмотря на тщательный обыск) пронести в камеру подобранный на улице "бычковый" табак и бумагу. Все свертывают по цигарке и ждут огня. Но ни спичек, ни зажигалок, ни огнива нет: их невозможно пронести в тюрьму. Что делать?

"Ничего, - говорит Саша Романов, - огня добудем, если кто-нибудь даст немного ваты".

Клок ваты мы выдрали из зимнего полупальто поляка Ежика (он скомсил (16) его у бауэра перед своим неудачным побегом во Францию). Романов, скатав на ладони вату, кладет ее на пол и накрывает деревянной полочкой, вынутой из висячего шкафчика. В течение примерно одной минуты Саша катает вату по полу, быстро передвигая полочку вперед-назад. Потом отбрасывает дощечку, разрывает клок пополам, дует на обе половинки и размахивает ими. Тут мы видим, что вата тлеет, разгорается. - "Ну, подходи, ребята, прикуривай!" Курили чуть ли не до первых петухов. Говорили о России.

Ежик скулит, как щенок, то и дело повторяя: "Цо то бендзе, цо то бендзе?" (17) Он боится встречи с гестаповцами, допроса в застенке, жестокого наказания за свою попытку пробраться в вишистскую Францию . Ежик работал у бауэра, где-то под Ашаффенбургом . Переодевшись в костюм своего шефа, он сел на бауэровский крад (мотоцикл), покатил к французской границе. Его поймали на мосту через Рейн. Теперь Ежик с содроганием ждет расплаты за свой дерзкий поступок.

Цо то бендзе, цо то бендзе?

Да перестань ты, чертов пшек , скулить. Надоели твои причитания.

Цо то бендзе, цо то бендзе?

А то бендзе, что тебя нацисты повесят за дупу. Вот что бендзе.

А может, в газваген бросят либо спалят живьем в крематории.

Ох, пан Езус! Ой, матка бозка! (18)

Ежик уже не скулит и даже не хнычет, а ревет благим матом. Слезы градом катятся по его щекам.

Да перестань же, холера ты ясная! Пол-то не мочи, а то Папаша всыпет тебе как раз.

Противно смотреть на солдата, дрожащего от страха перед наступающей опасностью. От труса всего можно ожидать: он способен изменить, продать и предать.

Водили во двор на прогулку. Я знаю много книг, в которых описывается эта безрадостная сценка тюремной жизни. Помню картину известного художника (если не ошибаюсь, французского импрессиониста) "Прогулка арестантов" . Там изображен каменный колодец, по дну которого шествуют друг за другом люди в полосатых костюмах. Гнетуще подействовала на меня тогда эта картина как своим содержанием, так и мрачным колоритом. Идиллической сценкой из жизни аркадских пастушков выглядят все картинные описания тюремного быта, если их сравнить с прогулкой в Дармштадтском гефенгнисе (19) .

В одном из уголков нашего двора разбит цветник, окаймленный кустами сирени. Посыпанная желтым песочком широкая дорожка образует правильное кольцо, внутри которого горкой возвышается клумба. Сюда-то и привели нас. Не успели мы ступить на круговую дорожку, как раздались крики вахтмайстеров: "Шнелля, Сакраменто нох эмоль!" (20) Ударами бамбусов и гуммикнипелей (21) они заставили нас перейти на schnellauf (22) . Вдобавок еще Папаша забрался на вершину клумбы и нахлестывал нас оттуда предлинным бичом. Вот так же точно гоняют лошадей на корде.

Спотыкаясь почти на каждом шагу, задыхаясь от истощения и от быстрого бега, мы кружились, как белки в колесе, вокруг клумбы, а вахтмайстеры криками, бранью, палками и бичом подгоняли нас: "Шнелля, дрекише зау, шнелля!" (23) Не выдержав стремительного темпа бега, некоторые заключенные падали от изнеможения. Вахтмайстеры живо подбегали к ним и дубасили палками почем зря, и топтали сапожищами, и лупили кулачищами.

Только полчаса продолжалась эта "увеселительно-оздоровительная прогулка", но мы вконец измотанными вернулись в камеры. Не дай бог никому такой прогулки!

Утром водили в гестапо. С миской и пилоткой в левой руке вышли за ворота тюрьмы и двинулись по улицам, строго соблюдая равнение и строй "драй-унд-драй". Когда вытянулись в колонну, раздалась команда: "Мюце ayф!" (24) Быстро надели пилотки на голову (помедлишь - получишь удар рукояткой револьвера по макушке). Вахтмайстеры всю дорогу орали и дрались, не давали подбирать валявшиеся на дороге "бычки".

Гестапо помещается в одном из дворцов великого герцога. Это здание прекрасной архитектуры построено в середине XIX столетия. Интерьер его ничуть не хуже фасада: великолепная мраморная лестница, устланная дорогой ковровой дорожкой, мраморные колонны в вестибюле, роскошные драпри , цветы на стильных подставках. Словом, входя в здание гестапо, никогда не подумаешь, что здесь находится главный нацистский застенок.

Повели меня на четвертый этаж и заперли в камере. Обставлена она скромно: колченогий стул да кибель. Стены и потолок бетонные, дверь железная, а единственное окошко почему-то над головой. Оно без решетки, свободно открывается наружу. Став на стул, легко можно дотянуться до рамы и вылезти на крышу.

Поляк Бронислав (его заперли со мной в камеру) пытался это сделать. Подтянувшись на руках, поднял головой раму и высунул было нос наружу, как вдруг руки его разжались, и он полетел вниз. Забившись в самый темный уголок, Бронислав сжался в комочек и с минуту просидел ни жив ни мертв.

Что там, Бронислав?

Жолнеж (25) с мушкетом, холера ясна.

Стены камеры испещрены надписями чуть ли не на всех языках мира. (В тюрьме бьют смертным боем за точечку на стене, а здесь почему-то не обращают на это никакого внимания.) Я видел русские, французские, польские, немецкие, итальянские, чешские, украинские, арабские, словацкие, голландские, греческие надписи. Вот некоторые из них: "Vive la France!" (26) , "Esccze Polska nie sginela!" (27) , "Alsase est francais!" (28) , "Vive De Golle! A bas Lavale et Doriot! " (29)

Есть и более длинные записи: "Они били меня, эти проклятые боши. Меня - офицера французской армии, кавалера Почетного легиона. Били за то, что я не желал на них работать, предпочитая любезничать с хорошенькой немкой. Я знаю, они меня казнят. Но я не боюсь смерти. Франция отомстит бошам!"

От русских надписей веет озорством, удальством, ухарством. Вот изображен большой фаллос с подписью: "Х... Гитлер!" А вот другой рисунок: русский уд направлен в сторону немецкой цитронии (гейневское выражение) . Подпись гласит: "… я вашу новую Европу!" И все в таком же роде.

Когда просмотришь все надписи, первое впечатление остается далеко не в пользу русских. Как-то даже досадуешь на своих. Думается: вот у французов всюду проглядывает любовь к отчизне, ностальгия, а в наших надписях нет и следа патриотизма, никакой взволнованности чувств. Отчего это?

Я рассказал об этом товарищам по тюремной камере. Никита Федорович задумался вначале, но потом с живостью возразил мне: "А мне, знаете, нравятся русские надписи. У французов сантименты, порожденные в большой мере страхом пыток и казни. Русский же человек и перед лицом смерти не пасует. Сейчас его поведут на пытку, через час, может быть, пристрелят, а наш земляк положил на все с прибором. Это ли не положительная черта русского характера".

Задумался и я. В самом деле, Никита Федорович в основном прав. Французское сердце, как стены старинной капеллы, искусно расписано всякими сакраментально-сентиментальными образами - арабесками. Тут можно встретить и belle France, и chиre Patrie, и chagrin de pays, и amour, и уж, конечно, exil (30) . За русским же озорством таится огромная сила, уверенность, воля к жизни и к борьбе .

Папаша и Кресты - истые звери. Во время аппеля бьют направо и налево. Входя в камеру, обязательно прибьют кого-нибудь. Не раз влетало и мне. Как-то Папаша хлопнул меня бамбусом по голове только за то, что по команде "Ахтунг!" (31) я держал руки по русскому уставу (пальцы полусогнуты, а нужно было их выпрямить и ладони прижать к ляжкам). В другой раз паки (32) бит за то, что по вызову Папаши я вылетел из строя так, как это принято в Советской армии (положил руку на плечо впереди стоящего, тот сделал шаг вперед - вправо и дал мне выйти). Оказывается, нужно было продвигаться вдоль шеренги (я стоял во втором ряду) до ее левого фланга. Я этого не знал в то время, а фрицы никогда не разъясняют ошибок, никогда не говорят, за что они бьют. Ударяли, и все. А за что, про что, - догадайся сам. Так принято у них в армии во время обучения солдат. Это один из основных принципов прусской военной педагогики.

Утренний аппель. Закончив поверку, писарь вызвал из строя столяров. Вышли 4 человека, в том числе хромой поляк (нога перебита в 1939 г.). Ковыляя, он медленно поплелся к месту, где стояли пришедшие за столярами солдаты. Папаша заорал во всю глотку: "Шрайнер, цурюк!" (33) Поляк повернулся кругом и, волоча перебитую ногу, приблизился к грозному начальнику тюрьмы. Папаша ударил беднягу бамбусом по голове, a потом скомандовал: "Шрайнер, рум ауф, шнелля!" (34) . Едва поляк тронулся с места, как раздался новый окрик: "Польниш шрайнер, цурюк!" (35) На сей раз поляк получил двойную порцию бамбуса. Папаша хотел заставить шрайнера бегать рысцой вдоль шеренги. Поляк не стал объяснять причину своей медлительности, чтобы не вызвать еще большего гнева начальника тюрьмы. Впрочем, не было никакой нужды объяснять: физический недостаток шрайнера был настолько явен и очевиден, что не мог ускользнуть от внимания Папаши, Крестов, Усиков и других вахтмайстеров. Но что эсдэковцам Гекуба . Они существуют для того, чтобы приносить страдания другим. Чем больше мук и горестей у русского, поляка, француза, бельгийца, тем радостнее на душе эсдэковца. Вот Папаша и устроил эту карусель с мордобоем. В течение 15 минут он гонял хромого шрайнера, то "ауф", то "цурюк", осыпая его ударами бамбуса.

Получая вечернюю баланду, мы обратили внимание на необычайное явление: рядом с "парашей" (так все пленяги называют кастрюлю) стоял поднос, а на подносе - соблазнительные пайки белого хлеба с кусочком маргарина. Слюнки так и потекли у нас. Чудо как хороши, как свежи эти пайки. Мы таращили глаза на доселе невиданное лакомство и думали: "Неужто эсдэковцы хотят угостить нас белым хлебом? По какому такому торжественному случаю?" Но, зная нрав тюремщиков, никто из нас не пошел дальше дум.

И вдруг один полячок из соседней камеры протянул руку за хлебом. Папаша стеганул его бамбусом, а калифактор сказал: "Хлеб для тех, кто сегодня работал во дворе". - "Я тоже работал", - возразил поляк. Папаша еще раз дал ему отведать сладость бамбуса, и поляк отошел от параши, ворча себе под нос. "Цурюк!" - заорал на него Папаша. Поляк приблизился к параше, а Папаша, как коршун, налетел на него и стал клевать кулачищами. Бедный пшек пятился к окну, держа над головой миску с баландой, а Папаша гнал его вдоль коридора, нещадно лупцуя. Полячок не пытался парировать удары или уклоняться от них. Одна мысль владела им: как бы сберечь драгоценную баланду, заправленную перемолотым конским каштаном (наше праздничное блюдо). И надо сказать, ухитрился сберечь, хотя пролил немало своей крови.

Так мы и не поняли: зачем нужно было выставлять напоказ белый хлеб с маргарином? Вероятно, для того, чтобы подразнить нас.

Темь, хоть глаз выколи. Во мраке ночи расплылись все предметы, растворились все лица. И чудится, что стены камеры раздвинулись, ушли куда-то далеко-далеко в бесконечность, а ты лежишь на лесной полянке под сводом южного неба. Мерцающие огоньки цигарок кажутся то зорьками, то светлячками, а то и болотными свечечками. Душа человеческая, словно нильский лотос, раскрывается в такие ночи. Она стремится ввысь, навстречу всему неведомому, таинственному, чудесному, прекрасному. Хорошо в такие ночи вспоминать безвозвратно ушедшую юность, мечтать о грядущем счастье, делиться самыми заветными думами. Одетые сумраком ночи, лежим на голом полу камеры. Рядом со мной Никита Федорович Чечин. Я не вижу его синих глаз, но слышу тихий, мягкий, задушевный голос.

Знаете, Георгий Николаевич, я часто думаю о прошлом, настоящем и будущем России. В истории нашего Отечества много трагического и смешного. Ведь путь России сквозь века - сплошная цепь взлетов и падений. Нашему поколению довелось это видеть, пережить. Ведь мы с вами родились в ту пору, когда волна первой революции высоко подняла Русь; наше детство совпало с годами черной ночи России, а юность овеяна штормовым ветром Октября...

Не знаю, Никита Федорович, к месту ли это, но мне почему-то вспомнились стихи Александра Блока:

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы - дети страшных лет России -

Забыть не в силах ничего.




Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы -

Кровавый отсвет в лицах есть…

Xopoши, очень хороши эти блоковские строки... И вот я думаю: каковы бы ни были эти взлеты и падения, в конечном счете Россия неудержимо идет к прогрессу, к необычайному расцвету всех своих сил, к лучшему будущему.

Пусть прослыву я старовером, но думается мне, Никита Федорович, что в словах попа Сильвестра много смысла: "Два Рима падоша, третий стоит, а четвертому не быть!"

Конечно, не быть! Только в плену я вполне постиг значение этих слов, только здесь по-настоящему понял смысл событий за последние тридцать лет. Я знаю, что все жертвы Октября были оправданы. Не будь Советской власти, Россия погибла бы. А теперь у меня нет никаких сомнений, что Берлину не быть четвертым Римом, рейх треснет и расползется по всем швам. Россия триумфом закончит эту войну. И знаете что, Георгий Николаевич, я думаю, в судьбах мира произойдет коренной перелом. История знала эпохи эллинизма, романтизма, византизма, германизма. Теперь мы присутствуем при рождении новой эры - эры славянизма.

На клумбах, где гоняют на корде нашего брата, цветет сирень. Аромат ее проходит сквозь решетку окна в камеру № 6, вызывая грустные воспоминания: "Flieder sind Lieder" (36) . Но не песня рвется из сердца. Вот так же цвела сирень, когда вахманы (37) перегоняли нас в Симферополь. В те дни тысячи русских женщин и детей с котомками за плечами двигались по шоссе. Они шли в степные районы, чтобы отдать крестьянину свое единственное выходное платье и получить взамен немного (38) кукурузной муки.

Удивительно устроена человеческая природа. Нахватавшие всякого советского добра колхозники издевательски кричали вслед нам: "Что, навоевались, сталинские иксососы ? С голоду теперь подыхаете? Так пусть вас Сталин кормит!" Зато с каким сочувствием, с какой материнской лаской относились к нам бедные русские женщины, бродившие тогда по дорогам Крыма. Они делились с пленягами последним куском хлеба.

Помню, когда солнце спряталось за Яйлинским хребтом, нас впихнули в руины какого-то длинного кирпичного здания. У костра, разведенного в центре, мы заметили молодую русокосую женщину со скорбным и суровым взглядом. Сидя на корточках, она помешивала ложкой в котелке. Две крошки жались к женщине: мальчик и девочка. У них бледные, истощенные лица, глаза с лихорадочным блеском.

Вошли двое в солдатских мундирах. Они огляделись по сторонам, увидели женщину с детьми у костра и вдруг разразились неистовым хохотом.

Смотри, Вильгельм! Совсем как на Брокене : ведьма колдует у костра. Ха, ха, xa!

А ты обрати внимание, Гельмут, на этих двух ляусбубов (39) . Они - как бесенята во время шабаша.

Ну, прямо-таки сцена из второй части "Фауста". Лучше и в театре не разыграют. Давай, Вильгельм, сфотографируем и пошлем домой. Вот будет смеху-то.

Это были, по-видимому, образованные немцы, возможно даже студенты из Гейдельберга. Не знаю, все ли поняла женщина, но она сверкнула глазами на немецких вояк и сказала: "Смейтесь, господа фрицы, смейтесь над голодными русскими детьми, над горем бедной матери. Думаю, недолго вы будете смеяться. Настанет день - ваши матери, жены и дети вот так же поплетутся по дорогам Германии в поисках куска хлеба. А этот день не за горами". Забыть не могу этой женщины. Она и сейчас, как живая, предо мною.

В те дни цвела сирень. Ее сладкий запах настырно лез к нам через проломы полуразрушенного здания, как сейчас он проникает в камеру № 6 сквозь железный переплет окна. Flieder sind Lieder.

Водили на работу в "Заменхауз" - семенной склад. Мы перетаскивали ящики и мешки, грузили их на машину, сгружали с нее. Работенка ничего. Во всяком случае, это лучше, чем сутками торчать в тюремной камере. Все-таки можно набрать бычков на курево, а порой поживиться и кое-чем другим.

Работали мы более чем лениво, зато усердно набивали рты семенами. Жаль только, что здесь преимущественно цветочные семена. Толку от них мало. Правда, в одной из комнат стоят мешки с овсом и ячменем, но вход туда ферботен (40) . Зато в углу подвала мы обнаружили множество чувалов (41) с собачьими галетами. Это перемолотые кости, запеченные, вероятно, в хольцтесте. Галеты впору только собаке раскусить, но какими вкусными они нам кажутся. Ну, прямо-таки ореховое печенье.

В полдень привезли из тюрьмы митагсбаланду (42) . Вахманы (не тюремщики, а солдаты) загнали нас в подвальную комнату с решетчатым окном, заперли и ушли восвояси. Остались одни заключенные. Всех нас было 10 человек: три русских, два француза, один поляк, один бельгиец и три немки. Да-да, чистокровных немок они впихнули в одну комнату с нами. Вахтмайстеры-эсдэковцы никогда бы этого не сделали. Но солдатам-фронтовикам (они из команды реконвалесцентов (43)) наплевать и на "расовую сeгрегацию" и на "Рассеншамгезец" .

Расположились мы на полу, вокруг параши с баландой. Разливала недурненькая немочка бальзаковского возраста. Приветливо улыбаясь, она говорила: "Битте шон, камераден, грайфт ир цу!" (44)

Русские оказались в центре внимания учтивых дам. В их обращении была и сердечность, и простота, и чуткость. Они даже чуть-чуть кокетничали с нами. Мы упорно отнекивались, а немочки навязывали нам свои порции баланды. Особенно любезной и гостеприимной хозяйкой оказалась самая младшая, блондиночка.

Битте шон, - говорила она, - кушайте. Рады бы чем-нибудь более вкусным угостить, да нечем.

Данке шон, гнедише фрау. А почему вы сами не едите?

Данке шон, майне хершафтен (45) . У нас нет аппетита. Мы сыты.

Снедаемый завистью и ревностью, Бронислав бросает нам перчатку. Чтобы поколебать наши шансы, он пытается изобразить русских в самом невыгодном свете. С фатовством, присущим неумным людям, поляк плетет немкам всякие небылицы о России.

Об ир ништ висcт, майне либе фрауэнциммер (46) , - говорит Бронислав, - какие странные отношения существуют в России между мужчинами и женщинами. Ничего похожего вы не найдете не только в других странах Европы, но даже в Турции или в Абиссинии. В России нет брака, нет семьи. Там каждая женщина принадлежит каждому мужчине. А в колхозах все спят под одним одеялом.

О, либе готт! - ужасается самая молоденькая, Марта, - ист дас вар? (47)

Ишь гляубе ништ, - возражает другая, - ду люгст, Бронислав! (48)

Бронислав продолжает брехать, як та скаженна собака. Он думает, что никто из русских не знает немецкого языка.

Я слушал-слушал, молчал-молчал, да вдруг не стерпел и взорвался.

Ты, чертова холера ясна, хальте мауль (49) . Довольно тебе чесать язык, а то я запантагелю (50) твою глотку. А вы, майне фраунциммер, не верьте ни одному его слову. Все-то он врет, и врет нахально. У нас в России здоровые нравы и крепкая семья. А широкое одеяло и общность жен - все это выдумки буржуазно-фашистских филю (51) .

А мы и не верим Брониславу, - сказала Эльфрида, - как не верим и Геббельсу. Мы давно уже убедились в лживости нашей прессы.

Мы знаем, - сказала Луиза, - что кое-кому выгодно клеветать на Россию.

Но только не рабочим, - сказала Марта.

Бронислав нахохлился и притих. Он больше не проронил ни единого слова. Женщины же стали нас расспрашивать о России, ее нравах, политике, жизни, людях, женщинах, детях.

Как бы я хотела побывать в России, - сказала Марта. Ее подруги лишь вздохнули.

За что вы сидите в тюрьме? - спросил я.

Oни вздохнули, помолчали, а потом Эльфрида сказала:

Я сижу за то, что однажды заметила соседке: "Каждый новый день приближает нас к освобождению".

А я назвала Геббельса брехуном и чертовой перечницей.

Ну а вы, фрау Марта?

Я сказала, что немецкому рабочему нечего делить с русским рабочим: они всегда найдут общий язык.

И вот видите, - заключила Эльфрида, - нас арестовали и посадили без срока в тюрьму. А у нас малые дети и наши мужья на фронте.

После утренней переклички выводили по два человека в коридор отсека. Там были разложены орудия для стрижки и бритья. Роли брадобреев исполняли двое заключенных с красными треугольниками на спинах . Переведя взор с тыла на фасад, я подумал: эге, да у них такой же арменоидный тип, как и у меня.

Хай йес? (52) - спросил я одного из этих французов.

Pas comprene (53) , - ответил он.

Сян эрменлы дыр? - повторил я по-турецки.

Je ne comprends rien, camerade (54) , - снова ответил он.

Ву зэт арменьен? (55)

Oui, camerade, - обрадовался брадобрей, - et vous aussi? (56)

Оказалось, что это действительно чистокровные армяне. Однако они не владеют ни армянским, ни русским, ни немецким языками. И что самое странное, им неведом даже турецкий - этот "французский" язык народов Востока. Их дед выехал в Марсель из Венеции, а сами они родились где-то в Провансе и с детства владеют только французским языком. Несмотря на оторванность от прародины, продолжают считать себя "гайками" , исповедуют армяно-грегорианство и верят в Гайстан (57) , как в землю обетованную.

Скажите, хорошо ли живут армяне в Советской России?

Прекрасно! - успел ответить я. Больше не удалось сказать ни слова, потому что калифакторы снова загнали меня в камеру.

Каждый день гоняют на работу в военный госпиталь. В моей команде семь человек: два русских, три француза, один бельгиец и один итальянец. На работу и с работы водят нас солдаты-реконвалесценты. С ними неплохо прогуляться по городу, в сотни раз лучше, чем с тюремщиками. Когда ведет вахтмайстер, не дай боже отойти на полшага в сторону или наклониться за "бычком": будет бить зверски, если не застрелит. Солдаты же сами указывают нам на "бычки", когда мы их не замечаем.

Гук эмоль, камрад, цигарет генштюммель! (58)

Я давно заметил: чем дольше немецкий солдат пробыл на фронте, под огнем, тем лучше он относится к пленяге. Когда человек вдосталь хлебнул горюшка, он жалеет горюнов. А наши вахманы знают, почем фунт пороху: они ранены на Восточном фронте и после полного излечения вновь вернутся туда же. Их отношение к нам самое дружеское. Они с похвалой отзываются о русских солдатах, о русских людях вообще.

В госпитале мы перестраиваем подвал, приспосабливаем его под бомбоубежище для раненых. Если уж говорить всю правду, то перестраивают немцы, а мы больше стоим, сидим, курим. Никто нас не подгоняет, а вахманам дела нет до того, работаем мы или саботируем: они отвечают только за то, чтобы заключенные не разбежались. Словом, не работа, а малина. Почти 10 часов торчим во дворе шпиталя (59) , наслаждаемся чистым воздухом и ароматным дымом табака. Благо этого добра хватает: в иной день наберем на улице полную жменю "бычков" да столько же настреляем у гуляющих во дворе раненых.

Унтер-офицер Ганс (старший среди вахманов) завел хороший порядок. В 11-00 он собирает всех "до кучи", берет двух заключенных и идет с ними на кухню госпиталя. Ганс шепчет поварихе два-три слова, она и расцветает "як та рожа". А от цветения сей "рожи" нашему брату гефтлингу (60) большая выгода: немка сует нам огромную "парашу", до краев наполненную супом. Вот когда начинается настоящее пиршество. Каждый из заключенных съедает 10 - 12 полных мисок. Французы, итальянец и бельгиец разве только чуть-чуть отстают от русских.

В 12-00 нас ведут в тюрьму. Похлебав митагсбаланды, полчаса отдыхаем в камере. В 13-00 солдаты вновь гонят нас в шпиталь. В 17-00 унтер-офицер Ганс еще раз отправляется к своей Дульцинее, а она от любовного восторга и упоения снова наполняет "парашу" супом. В 18-00 возвращаемся в тюрьму, получаем абендсбаланду (61) и ждем вечерней проверки.

Но вот наступает благодатный час, когда все отсеки запираются и вахтмайстеры отправляются в свою штубу (62) . В мгновение ока камера наполняется табачным дымом, речи наши льются без конца.

Унтер-офицер Ганс говорит по-французски, как истый парижанин. Я спрашиваю:

Ву зэт альзасьен, камерад Жан? (63)

Найн, ихь бин дойч (64) .

По-моему, врет. У него в манерах, в характере, во всем облике проскальзывает французское воспитание. Возможно, он люксембуржец. Во всяком случае, Ганс гуманно относится к заключенным, а в обращении с женщинами он учтив и любезен, как настоящий chevalier (65) . Его courtoisie (66) не может не нравиться молодой госпитальной поварихе, тем более что Ганс красивый 30-летний мужчина. В виде дани Амуру, ранившему ее сердце, повариха вручает своему рыцарю переполненный до краев солдатским супом 3-ведерный бак. Суп не ахти какой по качеству (до войны никто из нас, вероятно, не стал бы его есть), но после пленяжьей и тюремной баланды он представляется нам прямо-таки божественным нектаром.

Как бы то ни было, а в настоящее время мы (т. е. наша команда из 7 человек) сыты, как никогда за годы пленения. Сейчас я за день съедаю почти столько же, сколько до тюремного заключения съедал в течение целого месяца.

Сытость вызывала хорошее настроение, веселость и даже некоторую игривость. Раньше мы видели в женщине лишь существо, которое в силу своей большей гуманности способно снабдить нас корочкой хлеба, картофелиной или каким-либо другим лакомым кусочком. Сейчас сама женщина представляет для нас лакомый кусочек. Она пробуждает не столько гастрономические, сколько эротико-эстетические чувства .

Джузеппе (он очень гордится тем, что Гарибальди и Сталин его тезки) масляными глазками провожает проходящих по двору медицинских сестер. Он даже прищелкивает языком от удовольствия, а иногда ржет от восторга. Но, проводив глазами немку, он вздохнет и скажет:

Есть, конечно, и среди немок интересные женщины, но итальянские девушки все-таки красивее. Я думаю, нет никого лучше и милее итальянок.

Есть, - возражаю я, - русские девушки.

Может быть, - сказал Джузеппе, - я их не знаю. Да и вы, вероятно, не имеете понятия об итальянках. А увидели бы нашу девушку-неаполитанку, сами бы влюбились. В ней соединились все женские добродетели мира: красота, грация, изящество, музыкальность, целомудрие. Да-да, не смейтесь, она строга и неприступна. Итальянская девушка считает большим грехом нарушить свое целомудрие. Она уверена, что Мадонна не простит ей этот грех. И тут никакие хитрые уловки не могут помочь самым опытным обольстителям. Зато, когда итальянка выйдет замуж, она разрешает себя от всех постов, обетов и запретов. Тут она вся отдается восторгам любви. Вообще, она живет себе и другим на радость.

Гитлеровская Германия - классический пример страны с ультратеррористическим режимом. Весь рейх усеян тюрьмами и каторжными концлагерями. В неметчине (67) каждый шаг, любая мысль поставлены под контроль гестапо. Немец не может ни охнуть, ни вздохнуть без соизволения начальства. Слежка идет непрерывная: на заводе, на улице, в театре, в кино, в квартире, в поезде, в виртшафте (68) . Явных и тайных полицаев тьма-тьмущая. На каждом предприятии своя Верксполицай (69) , не говоря уже об огромном штате секретных агентов. Немец по улице-то идет содрогаясь и озираясь. За сто шагов он обходит шупо (70) , истуканом рогатым стоящего на перекрестке. За вольный или невольный грех на производстве, за не так сказанное слово, за слушание вражеского радио немец может быть брошен в тюрьму, в кацет (71) , под нож гильотины.

Удивительно ли, что гитлеровский рейх побил рекорд по числу мест заключения. Германия оплетена густейшей паутиной тюрем и кацетов, в которых томятся десятка два миллионов узников фашизма . Большинство из них - ауслендеры (72) , но немало и рейхсдойчей. Думаю, что не менее 5 000 000 немцев сидит за штахельдратом (73) , да столько же, если не больше, живет под гласным надзором гестапо. Какого же рода преступления привели эту массу немцев за решетку тюрьмы или колючую проволоку кацета? Может быть, уголовщина?

Нет, неметчина почти не знает убийств, грабежей, воровства, хищений. (Конечно, речь идет о трудовом народе, а не о правителях и монополистах, совершенно безнаказанно убивающих и грабящих людей.) Я не ошибусь, если скажу, что 99 % немцев, заключенных в тюрьмы и кацеты, садят за антифашизм, дефетизм (74) , саботаж, дезертирство из армии, слушание радиопередач из Лондона и Москвы и другие политические "преступления". Эти данные сообщил мне писарь тюремной канцелярии Адальберт, иногда на 15-20 секунд заглядывающий в камеру. Он утверждает, что в Дармштадтской тюрьме все 100 % немцев сидят за политику. Адальберт знает, ибо он имеет доступ ко всем делам канцелярии.

Адальберт - студент Гейдельбергского университета. Его бросили в тюрьму, потому что он не захотел воевать за интересы немецких монополистов. Он сидит в тюрьме с 1939 г. и чает свободы только от успехов русского оружия. Вот каков этот расчудесный рейх.

Каждый раз, когда мы в полдень и вечером возвращаемся с работы в тюрьму, нас приставляют к стене и тщательно обыскивают. Эту операцию производят калифакторы под наблюдением вахтмайстера. Если обнаружат клочок газеты или щепотку табака (о других предметах и говорить нечего), вахтмайстер будет бить смертным боем. Вот почему совершенно невозможно пронести в тюрьму спички, зажигалку, ножик, бритву или какой-либо другой твердый предмет.

Правда, и мы не лыком шиты: нашли способ охмурять фрицев. В шагу, в том месте, где смыкаются обе штанины, приладили (иголки, нитки и лоскутки материи выпросили у поварихи госпиталя) довольно вместительные кармашки. Калифактор и даже сам вахтмайстер, нащупав во время обыска "маленькую разницу между мужчиной и женщиной" ("Sur l"eau" Мопассана ) и не найдя там ничего твердого, едва ли догадается о существовании тайника. Пользуясь этим хитроумным способом, мы проносим в камеру добытый на улицах и в госпитале бычковый табак, бумагу и вату для получения огня. Однажды мне удалось пронести даже английскую листовку, найденную во дворе госпиталя.

В полдень солдаты вели нас из госпиталя в тюрьму. Шли мы медленно, вразвалку, озираясь по сторонам и поминутно нагибаясь за "бычками". На шумной Рейнштрассе, недалеко от того места, где пощечиной общественному вкусу воздвигался столпообразный "Лянге Людвишь" (75) , я увидел стройную молодую немку. Женщина была не одна: она опиралась на спинку кресла-качалки, в которой сидел безногий ефрейтор. На его красивом лице, обращенном к пожилому собеседнику, застыло страдальческое выражение. Русокудрая девочка лет четырех-пяти прильнула к инвалиду, обняв ручонками его культи. Ефрейтор нежно гладил ей головку, а белокурая крошка не отрывала от отца своих глаз, в которых светились любовь и недетская печаль.

Мне стало жаль семьи безногого ефрейтора. Но не он сам и не его жена пробудили это чувство. Я не мог остаться равнодушным к грустным глазкам девочки, к ее задумчивой печали. Я читал в этих светлых глазках: за что приговорили моего отца к креслу, зачем омрачили мое детство?

"А завтра, - думал я, - эта невинная крошка будет лежать на Рейнштрассе с оторванной ручкой или ножкой, крепко прижимая к груди окровавленную куклу".

После утреннего аппеля погнали нас не в госпиталь, а в гестапо.

На допрос, думали мы. Сердце сжималось в груди при одной этой мысли. Сжималось не столько от страха, сколько от какого-то неясного, невыразимо беспокойного тоскливого чувства.

Но нас привели не на допрос, а на работу. Убоявшись террористических налетов, гестаповцы решили углубить и усовершенствовать свой партайбункер (партийное бомбоубежище), устроенный тут же, в подвале. Нас заставили носить из вестибюля в келер (76) кирпичи, цемент, песок, доски и другие материалы.

В один из очередных рейсов мы услышали в вестибюле отчаянный женский крик, раздавшийся откуда-то с лестничной клетки. Взглянули вверх: что-то большое, цветастое перекинулось через перила лестницы, пролетело все пять этажей и шлепнулось почти у наших ног.

Мы подошли ближе: это было совсем еще юное существо, девушка лет восемнадцати. В искаженном судорогой лице и полузакрытых глазах - беспредельная мука и страдание. Девушка тихо стонала. С уст срывались едва слышные слова. Наклонившись, я с трудом разобрал обрывки фраз: "Мутти, о, мутти, варум... коммст ду ништ... ми цу... хильфе? (77)

Сбежавшиеся со всех этажей гестаповцы пинками и кулаками отбросили нас под лестницу и плотным кольцом окружили девушку. С минуту продолжалось молчание; потом чей-то хриплый голос спросил:

Ви, херр арцт? (78)

Гешторбен (79) .

Дас ист гут (80) , - пролаяла какая-то эсдэковская собака высокого ранга. И тут полилась брань, и я услышал слово, гнуснее которого не найти во всем гитлеровском лексиконе. Это слово - Rassenschamgesetz .

Так вот в чем вина бедной юной немочки, в свой последний час умолявшей мать прийти ей на помощь. Так вот за что бросили в каменный мешок, мучили и истязали в застенке эту девушку с тонким станом и с детски наивным выражением лица. Она "посрамила нордическую расу", полюбив, быть может, какого-либо пленягу.

Во время утреннего аппеля Папаша смертным боем бил русака. Он из другого отсека, и фамилии его я не знаю. Несколько раз ударами кулаков Папаша валил с ног беднягу, а когда тот падал - топтал его кованым сапогом. Какое чувство может вызвать эта гнусная сценка? Чтобы проверить и удостовериться, перевожу взгляд на правый фланг. Там стоят отдельной группой узники-немцы. Глаза у них потуплены, они мрачно смотрят себе под ноги. Примерно то же чувство выражают взгляды голландцев, стоящих рядом с немцами.

Вот справа и слева от меня французы, бельгийцы, чехи, итальянцы. В их глазах я читаю затаенную злобу и сдержанный гнев.

А вот и мои дорогие соотечественники. Сумрачны ли их взгляды, пылают ли злобой и гневом их очи? Да, у многих, но не у большинства. Есть немало таких хлопцев (их, пожалуй, не меньше 60 %), которые своеобразно переживают такого рода "забавные" сценки. Их лица оживлены, но не злоба, а любопытство написано на них. Ах, как интересно смотреть на товарища, когда весь в крови он корчится под ударами фашистского сапога! Пожалуй, нет ничего занимательнее подобного зрелища. И так это занимательно, что лица у моих компатриотов просветляются, а на уста просится улыбка. Печально, но факт .

Мацукина выпустили из тюрьмы и произвели в фольксдойчи. Эта весть, быстро распространившаяся среди русского населения тюремного замка, не у всех вызвала адекватную реакцию. Одни говорят: "Сволочь Мацукин, фашистский прихвостень!" Другие не только не осуждают, но даже восхищаются его поступком: "Молодец Николай, сумел приспособиться!"

Мацукина арестовали за кражу картофеля в те дни, когда я странствовал по Оденвальду и Шварцвальду, пытаясь пробраться в Швейцарию . Он сидел в другом отсеке тюрьмы, я его видел во время аппелей, но не говорил с ним.

Однажды после утренней переклички Папаша спросил: "Есть ли среди вас хороший маляр и штукатур?" Вышли трое, в том числе и Мацукин. Папаша почему-то выбрал его. Может быть, решающее значение имела внешность Николая: голубые глаза, белокурые волосы, правильные черты лица. Как бы там ни было, Мацукин оказался избранником начальника тюрьмы.

В течение 10 дней Николай, как говорится, под орех разделал многокомнатную квартиру Папаши. Все штукатурные и малярные работы были произведены настолько доброкачественно и художественно, что начальник тюрьмы не мог ни к чему придраться. "Шлн, шлн, - сказал он, - ду биcт айн гуте малер, Кляус" (81) .

Вскоре после этого начальник гестапо как-то спросил Папашу: "Нет ли среди ваших заключенных хорошего мастера, который мог бы отделать мою городскую квартиру и пригородную дачу?" - "Есть", - ответил Папаша, и на следующий день отправил Мацукина к своему высокому патрону. Каждое утро Николая водили в дом начальника гестапо, а вечером приводили обратно в тюрьму. Хитрый маляр сумел понравиться главному карателю Юго-Западной Германии, и тот как-то сказал: "Незачем тебе ходить в тюрьму, будешь жить у меня, пока не закончишь работу".

В один из вечеров начальник гестапо спросил полюбившегося ему Мацукина:

Кто ты по национальности?

Как кто? Конечно, русский.

Врешь! Я не верю, что ты - чистокровный русский. Посмотри на себя в зеркало: разве русские такие бывают?

А я чем плох?

Ты не плох, ты слишком даже хорош для русского. Твой внешний вид выдает в тебе нордическую расу. Я не сомневаюсь, что ты фольксдойч.

Мацукин в конце концов согласился. Начальник тюрьмы освободил маляра-ярославца из тюрьмы, произвел его в фольксдойчи, выхлопотал соответствующие документы и устроил на квартиру. Сейчас Мацукин благоденствует.

Уверен, что гестаповцы используют его не только в качестве квалифицированного маляра, но и для секретной службы. Ничего другого я и не ожидал от него. Предателем от него попахивало еще в 1942 г., когда он паучил на МАД.

Ночью прогудел сигнал фолльалярма (82) . Вахтмайстеры вывели немцев-арестантов в подвал, а нас оставили за крепко запертыми железными дверями и решетками. Подвешенные на парашютах фонари ярким светом озарили камеру. Минуту спустя забухали зенитки, заревели самолеты RAF , раздались взрывы авиабомб и люфтмин (83) . Воздушной волной вдребезги разнесло стекла окна. Но несокрушимы каменные стены тюрьмы, крепки железные решетки и двери камеры.

Бомбежка всегда была светлым праздником для пленяг. Но радость она доставляет лишь тогда, когда стоишь под открытым небом и видишь всю торжественную феерию этой мистерии-буфф. Переживать ее в тесной камере тюрьмы - едва ли от этого получишь какое-либо удовольствие.

Ребята, - говорит Миша Кувалдин, - надо как-нибудь выбираться из тюрьмы. Благо вахтмайстеры сидят ни живы ни мертвы в келя (84) .

Хорошо сказать, но как сделать.

Давайте подумаем.

Пробовали напором взломать дверь, согнуть решетки. Бились, бились, но все впустую.

Знаете что, ребята, - сказал Саша Романов, - давайте оторвем от стены батарею и используем ее как таран.

Сказано - сделано. Руки вцепились в батарею, напряглись. Откуда только взялись силы: все-таки оторвали, раскачали и ударили.

Разом! Еще раз! Ну, еще разок!

Били-били, били-били, били-били и в конце концов пробили дверь.

Вышли в коридор. Здесь во всю высоту этажа - железная решетка из прутьев толщиной в руку. Она отделяет отсек от обширной площадки, ведущей на лестницу. Снова пустили в ход таран, пробили решетку и подошли к железной двери, блокирующей выход на лестницу. Еще раз таран, и вновь успех.

Словом, мы протаранили три двери и две решетки. Оставалось пробить еще одну дверь, преграждавшую выход во двор тюрьмы.

Ну, ребята, напрем еще разок. А там как-нибудь перелезем через забор или взломаем ворота. Небось, вахтмайстеров нет и во дворе: все прячутся в келя.

Только начали таранить, раздался сигнал энтварнунга (85) . Две минуты спустя затопали вахтмайстерские сапоги, зазвенели ключи, распахнулась дверь и через порог перешагнул вахтмайстер по прозвищу Усики. "Пропали наши бедные головушки, - подумали мы, - перестреляют всех вахтмайстеры, как бездомных собак". Однако предположение не оправдалось. Вместо выстрелов и смертного боя, услышали мы необычно сдержанную брань: что-то вроде "Сакраменто нох эмаль", "Дрекишэ швайне" и прочие ласкательные слова из фашистского Schimpflexikon"а (86) . Конечно, не обошлось без бамбуса и гуммикнипеля, но удары по головам почему-то были мягче и нежнее, чем всегда.

Что стряслось с эсдековцами? Из каких пучин их черных душонок выпер этот "гуманизм", чуждый идейно-эмоциональному миру нацистов? Или они напуганы бомбежкой, заставившей их задуматься над своей судьбой? Но к чему все эти догадки? Достаточно сказать, что вахтмайстеры вновь загнали нас в камеру, срочно вызвали слесарей и исправили затворы.

Прошло два дня. Как-то утром выдали нам двойную порцию хольцброта и (о приятный сюрприз!) по 10 граммов маргарина. Сразу же после переклички вывели за ворота. Мы взглянули окрест себя и разинули рты. Было чему удивляться: одиноким утесом среди безбрежной равнины высилась наша тюрьма . Как говорится по-немецки, Дармштадт вурде им шутт унд аше гелешт (87) .

Нашу группу заставили раскапывать подвал разрушенного пятиэтажного дома на Рейнштрассе. Когда расчистили вход в убежище и взломали дверь, в нос ударила струя воздуха, насыщенного запахом жареной человечены и разлагающихся трупов. Дали нам по полстакана коньяка и по противогазу. Выпили мы, крякнули, закусили мануфактурой и полезли в катакомбы извлекать на божий свет мертвые немецкие тела. В полдень привезли обед: не обычную баланду, а густой гороховый суп.

Целую неделю водили нас на раскопки, и каждый день угощали коньяком и гороховым супом. Вытащили мы, почитай, несколько тысяч трупов. Другая группа заключенных отвозила покойников на кладбище. Задолго до бомбежки здесь был предусмотрительно вырыт длинный ров. Сюда-то без молитвы и креста, большей частью даже и без гробов, сбрасывали и закапывали покойников.

Днем открылась дверь камеры, и вахтмайстер крикнул с порога: "Гюрджи, payс!" (88) . Я вышел в коридор. Вахтмайстер привел меня в тюремную канцелярию. Там стояли два гестаповца: один в эсдэковской форме, другой в штатском. Писарь достал из стола клеенчатый мешочек, вытряхнул на стол содержимое и вручил мне. Все мое несложное хозяйство оказалось в целости и исправности. Оно состояло из подаренной французом Робером деревянной табакерки с приспособлением для "автоматического" свертывания цигарок, из букового мундштука и из зажигалки, найденной в подвале шварцвальдского бауэра во время путешествия в Швейцарию.

Вахтмайстер трижды хлопнул меня гуммикнипелем по голове (таков у них обряд прощания с заключенным) и передал гестаповцам. Те привезли меня на вокзал и впихнули в вагон.

Не старая еще женщина приветливо посмотрела на меня, подвинулась и жестом пригласила сесть рядом. Я сделал шаг к ней, но был отброшен ударом гестаповского кулака. Эсдэковец так страшно цыкнул на немку, что она перекрестилась от ужаса и запричитала: "О, готте, готте, готте!" (89) .

На станции Ханау ам Майн гестаповцы вытолкнули меня из вагона и повели в лагерь, расположенный недалеко от резинового завода Дунлоп.

Лагерь этот не обычный, а штрафной. Он находится на окраине Ганау. <…>

ОПИ ГИМ. Ф. 459. Д. 1. Л. 181 - 216. Машинопись с авторской правкой.

Гестапо (Hestapo, сокращение от Geheime Staatspolizei) - тайная государственная полиция Третьего рейха. Создано 26 апреля 1933 г. по декрету Г.Геринга в Пруссии; 17 июня 1936 г. получило законный статус, имперским руководителем назначен Г.Гимлер. После создания 27 сентября 1939 г. Главного управления имперской безопасности вошло в него в качестве IV управления (руководитель Г.Мюллер). Нюрнбергским трибуналом признано преступной организацией.

Веймарская республика - название политического режима, существовавшего в Германии после падения монархии и до прихода к власти Гитлера (1918 - 1933). После победы революции собравшееся в г. Веймаре Учредительное национальное собрание приняло 31 июля 1919 г. конституцию Германии, которая хотя и не была формально отменена нацистами, но фактически после 1933 г. перестала действовать.

Фестхалле - название промышленного объекта, на котором трудились рабочие команды из Дармштадтского лагеря для советских военнопленных.

Советские военнопленные пользовались прозвищами не только в силу традиций. Часто они вынуждены были скрывать свои настоящие имена и фамилии из-за национальности, принадлежности к политсоставу, высоких воинских званий и должностей (что предполагало членство в ВКП(б)), по другим причинам. Таким же образом поступали и те, кто соглашался сотрудничать с лагерной администрацией, занимая должности полицаев, переводчиков и др.

СД (Sicherheitsdienst) - нацистская секретная служба безопасности, разведывательное управление СС. Создана в марте 1934 г. для обеспечения безопасности нацистского руководства во главе с А.Гитлером. На Нюрнбергском процессе признана преступной организацией.

Хольцброт - эрзац-хлеб, приготовленный с добавлением опилок. Технологию его производства автор описывает в своих воспоминаниях на л. 247.

Распространенное польское присловье. Д.С. Лихачев, например, в мемуарах вспоминает о том, как после появления летом 1915 г. в Куоккале беженцев-поляков он с соседскими мальчишками дразнил их словами ""цо то бендзе", которые они часто произносили в своих тревожных разговорах" (Лихачев Д.С. Книга беспокойств: Воспоминания, статьи, беседы. М., 1991. С. 50).

Имеется в виду государственное образование на юге Франции со столицей в г. Виши (1940 - 1944), подконтрольное гитлеровской Германии и управлявшееся коллаборационистскими лидерами (Петеном, Лавалем и др.).

Ашаффенбург - город в 32 км от Франфурта-на-Майне вверх по р. Майн. В истории Второй мировой войны "прославился" тем, что его население, в отличие от жителей других городов, под влиянием пропаганды местного партийного руководителя оказало яростное сопротивление наступающим американским войскам (март - апрель 1945 г.). Сдался только после массированных бомбардировок с воздуха (Брэдли О. История солдата. М., 2002. С. 633).

Презрительная кличка поляков. Об отношениях военнопленных поляков и русских интересную подробность сообщил Ф.И. Чумаков. Однажды по пути в лагерь колонна русских военнопленных встретилась с польской. Только они поравнялись, все поляки, как по команде, неожиданно отвернули головы (Чумаков Ф.И. Немецкий плен глазами врача: Рукопись. ОПИ ГИМ. Ф. 426. Д. 549. Л. 271).

Имеется в виду картина В.Ван-Гога "Прогулка заключенных" (февраль 1890 г.), выполненная по мотивам гравюры Гюстава Доре (из серии "Лондон", 1872 г.). В одном из персонажей художник изобразил себя. Находится в собрании ГМИИ им. А.С. Пушкина.

Драпри - портьера, плотная тяжелая занавеска для окна или двери.

Эльзас после поражения Франции в 1940 г. вошел в состав территории Третьего рейха.

Голль Шарль де (1890 - 1970) - президент Франции в 1959 - 1969 гг. В 1940 г. основал в Лондоне патриотическое движение "Свободная Франция", примкнувшее к антигитлеровской коалиции. В 1941 г. руководитель Французского национального комитета, в 1943 г. - Французского комитета национального освобождения, созданного в Алжире. После войны - основатель и руководитель партии "Объединение французского народа". В 1958 г. - премьер-министр Франции.

Лаваль Пьер (1883 - 1945) - французский политический деятель, премьер-министр Франции в 1931 - 1932 и 1935 - 1936 гг., в 1934 - 1935 гг. министр иностранных дел. Сторонник коллаборационизма. Глава Вишистского правительства в 1942 - 1944 гг. После освобождения Франции от немецкой оккупации арестован, предан суду и расстрелян.

Дорио Жак (1898 - 1945) - французский политический деятель, с 1915 г. - левый социалист, с 1920 г. - во Французской коммунистической партии. С 1924 по 1933 г. - в руководстве ФКП и Коминтерна. В 1934 г. исключен из ФКП. Основатель Французской народной партии, сотрудничавшей с нацистами. В годы Второй мировой войны вступил в "Легион французских добровольцев против большевизма". В конце войны бежал в Германию, где был убит во время бомбардировки.

Цитрония - так Г.Гейне иносказательно называл женские половые органы (Гейне Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1957. Т. 3. С. 277 - 279).

Автор дает исследователям интересный материал для размышлений. Не отразилось ли в этой "непатриотичной", "индивидуалистической" эпиграфике ощущение отчужденности советских военнопленных от той родины, которая бросила их на произвол судьбы, для которой сам факт пленения являлся основанием для подозрений в предательстве?

Наименование "Советская армия" сменило прежнее наименование Вооруженных сил СССР - "Рабоче-крестьянская Красная армия" в феврале 1946 г. Его употребление может служить для определения нижней хронологической границы периода написания мемуаров.

Перефразировано выражение из монолога Гамлета во втором акте второй сцены: "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?" // Шекспир В. Избранные произведения. М., 1953. С. 261. Гекуба в "Илиаде" - жена троянского царя Приама, мать Гектора, Париса, Кассандры и др., потерявшая в Троянской войне мужа и почти всех своих детей. После падения Трои пленница Одиссея, погибла при переправе через Геллеспонт. Образ Гекубы стал олицетворением беспредельной скорби и отчаяния.

Автор цитирует два первых четверостишия из четырех. Впервые опубликовано в журнале "Аполлон" (1914. № 10). В 1915 г. сделано посвящение З.Н. Гиппиус (Блок А.А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 1997. Т. 3. Кн. III. С. 187).

Сильвестр (ум. ок. 1566 г.) - русский политический деятель, писатель. Священник в Новгороде, с 1540-х гг. - в Благовещенском соборе Московского кремля. Один из руководителей Избранной рады. Позже сблизился с боярскими группировками, оппозиционными Ивану IV, удален от двора, постригся в монахи и пребывал в северных монастырях. По своим общественно-политическим взглядам был близок к так называемым нестяжателям. Автор приведенной в мемуарах цитаты (из послания Василию III) - не Сильвестр, а близкий к иосифлянам монах псковского Елеазарова монастыря Филофей, в произведениях которого наиболее четко и последовательно была изложена теория "Москва - третий Рим".

Брокен - название высочайшей вершины Гарца в Саксонии (1141 м над уровнем моря). В силу метеорологических условий гора часто покрыта туманом и облаками, что со времен Средневековья давало пищу народным фантазиям и способствовало возникновению различных легенд, в частности легенды о шабаше ведьм в Вальпургиеву ночь. Это нашло отражение в соответствующей сцене первой части "Фауста" Гете.

Закон о посрамлении расы (прим. авт.). Имеется в виду закон о расовом загрязнении (Rassenschande). На основании одного из так называемых "Нюрнбергских законов" - законе об "охране немецкой крови и немецкой чести", принятом Рейхстагом 15 сентября 1935 г., браки и половые контакты между немцами и евреями были запрещены. За нарушение закона предусматривалось уголовное наказание.

Политические заключенные, выполнявшие в лагерях и тюрьмах административную работу, носили на спине нашивку в виде треугольника красного цвета, уголовники - зеленого.

Гайк (Хай) - самоназвание армян. Возникло от имени мифического предка - Айка (Хайка).

Эффект, хорошо известный из мемуарной литературы о сталинских лагерях. Так, например П.З. Демант, вспоминая о лагерной больнице, пишет: "Весьма характерным для нашего состояния было то, что, невзирая на присутствие молодых, иногда красивых санитарок и сестер, в общих палатах, где сотни мужчин жили на одном пайке, никогда не возникало разговоров на эротические темы". В другом месте, он, описывая свое впечатление о знакомстве в лагерном бараке с книгой английского писателя Пристли, замечает: "Сравнивая нашу судьбу с судьбой демобилизованных английских фронтовиков, я живо вошел в их положение и, дочитав до того места, где герой отказался провести месяц в коттедже с весьма соблазнительной молодой дамой, очень этим возмутился (из чего следует заключить, что мое положение и упитанность были не столь плачевными)..." (Кресс В. (Демант П.З.). Зекамерон ХХ века. М., 1992. С. 74, 159).

В начале 1937 г. "лагерное население" Германии, считают Ж.Котек и П.Ригуло, не превышало 7500 человек, в октябре 1938 г. эта цифра увеличилась до 24 тыс. человек (включая уголовных преступников). После начала Второй мировой войны число узников значительно возросло. В 1941 г. в лагерях насчитывалось 60 тыс. человек, в апреле 1943 г. - 160 тыс., в мае 1943 г. - 200 тыс., в августе 1944 г. - 524 268 человек. К середине января 1945 г. их число дошло до 714 211, из них 202 764 женщины. "Поскольку трудно установить точное число заключенных, попавших в жернова концентрационной системы, - пишут авторы, - обычно считается, что с сентября 1939 по апрель 1945 г. их было около 1 650 000. Из них не менее 550 000, примерно треть, не вернутся оттуда" (Котек Ж., Ригуло П. Век лагерей: Лишение свободы, концентрация, уничтожение. Сто лет злодеяний / Пер. с фр. М., 2003. С. 246, 327, 275).

Уместно сравнить с положением дел в области репрессивной политики в СССР. По состоянию на 1 декабря 1944 г. в системе ГУЛАГа имелось 53 исправительно-трудовых лагеря (ИТЛ) с входившими в них 667 лагерными отделениями и 475 исправительно-трудовыми колониями (ИТК), 17 лагерями усиленного режима и пятью - для содержания каторжан. К началу войны число заключенных ГУЛАГа составило 2,3 млн человек. На 1 июня 1944 г. оно снизилось до 1,2 млн. На 1 января 1945 г. в системе ГУЛАГа находились 1 460 667 человек, из них в ИТЛ - 715 506 (289 351 осуждены по политическим мотивам), в ИТК - 745 171 человек (Земсков В.Н. Смертность заключенных в 1941 - 1945 гг. // Людские потери СССР в Великой Отечественной войне: Сб. статей. СПб., 1995. С. 174).

Длинный Людвиг - колонна высотой 43 м, увенчанная памятником великому герцогу Гессен-Дармштадтскому Людвигу I (1753 - 1830), была сооружена в 1844 г.

Закон о расовом позоре, о посрамлении расы (прим. авт.).

Ср. с наблюдениями Б.Н. Соколова, который вспоминает, как во второй половине 1944 г. вновь назначенный комендант лагеря, обнаружив среди французских военнопленных двух евреев, начал над ними издеваться, заставляя "бегать по кругу и проделывать упражнения "ложись-вставай"". "Произошло невероятное событие, - вспоминает автор, - французы взбунтовались, угрожая бросить работу в шахте. И комендант отступил". "С одной стороны, - пишет Соколов, - на закате 1944 г. немцы были уже не те, что раньше, а с другой, несомненно, повлияли французская стойкость и сплоченность. Русские не только за еврея, но и за своего соотечественника не заступились бы никогда" (Соколов Б.Н. Указ. соч. С. 159). (80) Это хорошо (прим. авт.) - Das ist gut (нем.).

(81) Прекрасно, прекрасно. Ты хороший маляр, Николай (прим. авт.) - Schцn, schцn... du bist ein guter Maler... (нем.).

(82) Воздушной тревоги - Vollalarm (нем.).

(83) Авиамин.

(84) Так в тексте. Кeller - подвал, погреб, бомбоубежище (нем.).

(85) Отбоя, окончания тревоги - Entwarnung (нем.).

(86) Словарь бранных словечек (прим. авт.).

(87) От Дармштадта остались мусор и зола (прим. авт.) - Wurde ihm Shutt und Asche... (нем.).

(88) Выходи, Гюрджи (прим. авт.).

Предупреждение: фотоматериалы приложенные к статье +18. НО Я НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОШУ ПОСМОТРЕТЬ ЭТИ ФОТО
Статья была написана в 2011 году для сайта The Russian Battlfield. Все о Великой Отечественной войне
остальные 6 частей статьи http://www.battlefield.ru/article.html

Во времена Советского Союза тема советских военнопленных была под негласным запретом. Максимум, признавалось, что некоторое количество советских солдат попало в плен. Но конкретных цифр практически не было, давались лишь какие-то самые туманные и маловразумительные общие цифры. И лишь спустя почти полвека после окончания Великой Отечественной войны у нас заговорили о масштабах трагедии советских военнопленных. Было трудно объяснить, каким образом победоносная Красная Армия под руководством КПСС и гениального вождя всех времени в течение 1941-1945 годов умудрилась потерять только пленными около 5 миллионов военнослужащих. И ведь две трети этих людей погибло в немецком плену, в СССР вернулось всего чуть более 1,8 миллионов бывших военнопленных. При сталинском режиме эти люди были "парии" Великой войны. Их не клеймили позором, но в любой анкете содержался вопрос о том, был ли анкетируемый в плену. Плен - это запятнанная репутация, в СССР трусу было проще устроить свою жизнь, чем бывшему воину, честно отдавшему долг своей стране. Некоторые (хотя и не многие) возвратившиеся из немецкого плена повторно отсидели в лагерях "родного" ГУЛАГа только потому, что не смогли доказать свою невиновность. При Хрущеве им стало немного легче, но гадкое словосочетание "был в плену" во всевозможных анкетах испортило не одну тысячу судеб. Наконец, во времена брежневской эпохи о пленных просто стыдливо умалчивали. Факт нахождения в немецком плену в биографии советского гражданина становился для него несмываемым позором, влекшим подозрения в предательстве и шпионаже. Этим и объясняется скудость русскоязычных источников по проблеме советских военнопленных.
Советские военнопленные проходят санитарную обработку

Колонна советских военнопленных. Осень 1941 года.

Гиммлер осматривает лагерь для советских военнопленных под Минском. 1941 год.

На Западе же любая попытка рассказать о военных преступлениях Германии на Восточном фронте расценивался как пропагандистский прием. Проигранная война против СССР плавно перетекла в свою "холодную" стадию против восточной "империи зла". И если руководство ФРГ официально признало геноцид еврейского народа, и даже "покаялось" за него, то ничего подобного не произошло по поводу массового уничтожения советских военнопленных и мирного населения на оккупированных территориях. Даже в современной Германии существует устойчивая тенденция свалить все на голову "бесноватого" Гитлера, нацисткой верхушки и аппарата СС, а также всячески обелить "славный и героический" вермахт, "простых солдат, честно выполнявших свой долг" (интересно, какой?). В мемуарах немецких солдат сплошь и рядом, как только вопрос заходит о преступлениях, то автор немедленно заявляет, что обычные солдаты были все классные парни, а все мерзости творили "звери" из СС и зондеркоманд. Хотя практически поголовно все бывшие советские солдаты говорят, что гнусное отношение к ним начиналось с первых же секунд плена, когда они находились еще не в руках "нацистов" из СС, а в благородных и дружеских объятиях "прекрасных парней" из обычных строевых частей, "не имевших к СС никакого отношения".
Раздача пищи в одном из пересыльных лагерей.


Колонна советских пленных. Лето 1941 года район Харькова.


Военнопленные на работах. Зима 1941/42 гг.

Только с середины 70-х годов ХХ-го века отношение к ведению военных действий на территории СССР стало медленно меняться, в частности немецкие исследователи занялись изучением судьбы советских военнопленных в рейхе. Здесь большую роль сыграла работа профессора Гейдельбергского университета Кристиана Штрайта "Они нам не товарищи. Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг." , опровергшая многие западнические мифы в отношении ведения боевых действий на Востоке. Штрайт работал над своей книгой 16 лет, и она является на данный момент самым полным исследованием о судьбе советских военнопленных в нацистской Германии.

Идеологические установки по обращению с советскими военнопленными исходили с самого верха нацистского руководства. Еще задолго до начала кампании на Востоке Гитлер на совещании 30 марта 1941 года заявил:

"Мы должны отказаться от понятия солдатского товарищества. Коммунист никогда не был и не будет товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение. Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьём врага, через 30 лет снова возникнет коммунистическая опасность..." (Гальдер Ф. "Военный дневник". Т.2. М., 1969. С.430).

"Политические комиссары являются основой большевизма в Красной Армии, носителями идеологии, враждебной национал-социализму, и не могут быть признаны солдатами. Поэтому, после пленения, их надо расстреливать".

Про отношение к мирному населению Гитлер заявлял:

"Мы обязаны истребить население - это входит в нашу миссию охраны германской нации. Я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви".

Советские военнопленные из Вяземского котла. Осень 1941 года


На санобработку перед отправкой в Германию.

Военнопленные перед мостом через реку Сан. 23 июня 1941 года. Согласно статистике до весны 1942 года из этих людей не доживет НИКТО

Идеология национал-социализма вкупе с расовыми теориями привели к бесчеловечному отношению к советским военнопленным. Например, из 1 547 000 французских военнопленных в немецком плену умерло всего около 40 000 человек (2,6%) , смертность советских военнопленных по самым щадящим оценкам составила 55% . Для осени 1941 года "нормальная" смертность пленных советских военнослужащих составляла 0,3% в день, то есть около 10% в месяц! В октябре-ноябре 1941 года смертность наших соотечественников в немецком плену достигла 2% в день, а в отдельных лагерях до 4,3% в день. Смертность попавших в плен советских военнослужащих в этот же период в лагерях генерал-губернаторства (Польша) составляла 4000-4600 человек за сутки. К 15 апреля 1942 года из 361 612 пленных, переброшенных в Польшу осенью 1941 года, осталось в живых всего 44 235 человек. 7559 пленных сбежало, 292 560 умерло, а еще 17 256 были "переданы в СД" (т.е. расстреляны). Таким образом, смертность советских военнопленных всего за 6-7 месяцев достигла 85,7%!

Добитые советские пленные из маршевой колонны на улицах Киева. 1941 год.

К сожалению, размер статьи не позволяет сколько-нибудь достаточного объема освящения этого вопроса. Моя цель - ознакомить читателя с цифрами. Поверьте: ОНИ УЖАСАЮТ! Но мы должны знать об этом, мы должны помнить: миллионы наших соотечественников были умышленно и безжалостно уничтожены. Добитые раненные на поле боя, расстрелянные на этапах, заморенные голодом, умершие от болезней и непосильного труда они целенаправлено были уничтожены отцами и дедами тех, кто сегодня живет в Германии. Вопрос: чему могут научить своих детей такие "родители"?

Советские военнопленные расстрелянные немцами при отступлении.


Неизвестный советский военнопленный 1941 год.

Немецкие документы об отношении к советским военнопленным

Начнем с предыстории прямо не касающейся Великой Отечественной войны: за 40 месяцев Первой Мировой войны русская императорская армия потеряла пленными и пропавшими без вести 3 638 271 человек. Из них в германском плену содержалось 1 434 477 человек. Смертность среди русских пленных составила 5,4%, и ненамного превышала естественную смертность в России в то время. Причем смертность среди пленных других армий в германском плену составляла 3,5%, что также был невысокий показатель. В те же годы в России находилось 1 961 333 военнопленных противника, смертность среди них составляла 4,6%, что практически соответствовало естественной смертности на территории России.

Все изменилось через 23 года. Например, правила обращения с советскими военнопленными предписывали:

"...большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением. Поэтому вполне соответствует точке зрения и достоинству германских вооруженных сил, чтобы каждый немецкий солдат проводил бы резкую грань между собою и советскими военнопленными. Обращение должно быть холодным, хотя и корректным. Самым строгим образом следует избегать всякого сочувствия, а тем более поддержки. Чувство гордости и превосходства немецкого солдата, назначенного для окарауливания советских военнопленных, должно во всякое время быть заметным для окружающих".

Советских военнопленных практически не кормили. Вглядитесь в эту сценку.

Вскрытое следователями Чрезвычайной Государственной Комиссии СССР массовое захоронение советских военнопленных


Погонщик

В западной историографии до середины 70-х годов ХХ-го века была вполне распространена версия о том, что "преступные" приказы Гитлера были навязаны оппозиционно настроенному командованию вермахта и почти не исполнялись "на местах". Эта "сказка" родилась во время Нюрнбергского процесса (действия защиты). Однако анализ ситуации показывает, что например, Приказ о комиссарах исполнялся в войсках весьма последовательно. Под "отбор" айнзацкоманд СС попадали не только все военнослужащие еврейской национальности и политработники РККА, но и вообще все кто мог оказаться "потенциальным противником". Военная верхушка вермахта практически единогласно поддержала фюрера. Гитлер в своей беспрецедентно откровенной речи 30 марта 1941 года "давил" не на расовые причины "войны на уничтожение", а именно на борьбу с чуждой идеологией, что было близко по духу военной элите вермахта. Пометки Гальдера в его дневнике однозначно указывают на общую поддержку требований Гитлера, в частности Гальдер записал, что "война на Востоке существенно отличается от войны на Западе. На Востоке жестокость оправдывается интересами будущего!". Сразу после программной речи Гитлера штабы ОКХ (нем. OKH - Oberkommando des Heeres верховное командование сухопутных сил) и ОКВ (нем. OKW - Oberkommando der Wermacht, верховное командование вооруженных сил) приступили к оформлению программы фюрера в конкретные документы. Наиболее одиозные и известные из них: "Директива об установлении оккупационного режима на подлежащей захвату территории Советского Союза" - 13.03.1941 г., "О военной подсудности в районе "Барбаросса" и об особых полномочиях войск" -13.05.1941 г., директивы "О поведении войск в России" - 19.05.1941 г. и "Об обращении с политическими комиссарами" , чаще именуемом "приказ о комиссарах" - 6.6.1941 г., распоряжение верховного командования вермахта об обращении с советскими военнопленными - 8.09.1941. Изданы эти приказы и директивы в разное время, но черновики их были готовы практически в первой неделе апреля 1941 года (кроме первого и последнего документа).

Несломленный

Практически во всех пересыльных лагерях наши военнопленные содержались под открытым небо в условиях чудовищной скученности


Немецкие солдаты добивают советского раненного

Нельзя сказать, чтобы оппозиции мнению Гитлера и верховного командования германских вооруженных сил о ведении войны на Востоке совсем не существовало. Например, 8 апреля 1941 года, Ульрих фон Хассель вместе с начальником штаба адмирала Канариса полковником Остером был у генерал-полковника Людвига фон Бека (являвшегося последовательным противником Гитлера). Хассель записал: "Волосы встают дыбом от того, что документально изложено в приказах (!), подписанных Гальдером и отданных войскам, по поводу действий в России и от систематического применения военной юстиции по отношению к гражданскому населению в этой издевающейся над законом карикатуре. Подчиняясь приказам Гитлера, Браухич жертвует честью немецкой армии". Вот так, не больше и не меньше. Но оппозиция решениям национал-социалистского руководства и командования вермахта была пассивной и до самого последнего момента весьма вялой.

Я обязательно назову учреждения и лично "героев" по чьим приказам был развязан геноцид против мирного населения СССР и под чьим "чутким" присмотром было уничтожено более 3-х миллионов советских военнопленных. Это вождь немецкого народа А. Гитлер , рейхсфюрер СС Гиммлер , обергруппенфюрер СС Гейдрих , начальник ОКВ генерал-фельдмаршал Кейтель , главком сухопутных сил генерал-фельдмаршал ф. Браухич , начальник Генерального штаба сухопутных сил генерал-полковник Гальдер , штаб оперативного руководства вермахта и его начальник генерал артиллерии Йодль , начальник правового отдела вермахта Леман , отдел "L" ОКВ и лично его начальник генерал-майор Варлимонт , группа 4/Qu (начальник под-к ф. Типпельскирх ), генерал для особых поручений при главкоме сухопутных сил генерал-лейтенант Мюллер , начальник правового отдела сухопутных сил Латман , генерал-квартирмейстер генерал-майор Вагнер , начальник военно-административного отдела сухопутных сил ф. Альтенштадт . А также под эту категорию попадают ВСЕ командующие группами армий, армиями, танковыми группами, корпусами и даже отдельными дивизиями немецких вооруженных сил (в частности показателен знаменитый приказ командующего 6-й полевой армии ф.Рейхенау, практически без изменений продублированный по всем соединениям вермахта).

Причины массового пленения советских военнослужащих

Неготовность СССР к современной высокоманевренной войне (по разным причинам), трагическое начало военных действий привело к тому, что к середине июля 1941 года из 170 советских дивизий находившихся к началу войны в приграничных военных округах 28 оказались в окружении и не вышли из него, 70 соединений класса дивизии были фактически разгромлены и стали небоеспособны. Огромные массы советских войск часто беспорядочно откатывались назад, а германские моторизованные соединения, двигаясь со скоростью до 50 км в сутки, отрезали им пути отхода, не успевшие отойти советские соединения, части и подразделения попадали в окружение. Образовывались большие и малые "котлы", в которых большая часть военнослужащих попадала в плен.

Другой причиной массового пленения советских бойцов, особенно в начальный период войны, было их морально-психологическое состояние. Существование как пораженческих настроений среди части военнослужащих Красной Армии, так и общих антисоветских настроений в определенных слоях советского общества (например, среди интеллигенции) в настоящее время уже не является секретом.

Необходимо признать, что бытовавшие в Красной Армии пораженческие настроения стали причиной перехода некоторого количества красноармейцев и командиров на сторону врага с первых же дней войны. Редко, но случалось, что линию фронта организованно переходили целые воинские части со своим оружием и во главе со своими командирами. Первый точно датированный подобный случай имел место 22 июля 1941 г., когда на сторону противника перешло два батальона 436-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии, под командованием майора Кононова. Нельзя отрицать, что это явление сохранилось даже на завершающем этапе Великой Отечественной войны. Так, в январе 1945 г. немцы зафиксировали 988 советских перебежчиков, в феврале - 422, в марте - 565. На что надеялись эти люди понять сложно, скорее всего просто частные обстоятельства, вынуждавшие искать спасения собственной жизни ценой предательства.

Как бы там ни было, а в 1941 г. пленные составили 52,64% от общего количества потерь Северо-Западного фронта, 61,52% потерь Западного, 64,49% потерь Юго-Западного и 60,30% потерь Южного фронтов.

Общее количество советских военнопленных.
В 1941 году по немецким данным в крупных "котлах" было захвачено около 2 561 000 советских военнослужащих. В сводках германского командования сообщалось, что в котлах под Белостоком, Гродно и Минском было взято в плен 300 000 человек, под Уманью - 103 000, под Витебском, Могилевом, Оршей и Гомелем - 450 000, под Смоленском - 180 000 , в районе Киева - 665 000, под Черниговым - 100 000, в районе Мариуполя - 100 000, под Брянском и Вязьмой 663 000 человек. В 1942 году еще в двух крупных "котлах" под Керчью (май 1942-го) - 150 000, под Харьковом (тогда же) - 240 000 человек. Здесь сразу надо оговориться, что немецкие данные представляются завышенными ибо заявленное количество пленных зачастую превышает численность армий и фронтов принимавших участие в той или иной операции. Наиболее яркий пример этого - киевский котел. Немцы заявили о взятии в плен восточнее столицы Украины 665 000 человек, хотя полная списочная численность Юго-Западного фронта к моменту начала Киевской оборонительной операции не превышала 627 000 человек. Причем около 150 000 красноармейцев осталось вне кольца окружения, а еще около 30 000 сумели выйти из "котла".

К. Штрайт, наиболее авторитетный специалист по советским военнопленным во Второй Мировой войне, утверждает, что в 1941 г. вермахт захватил в плен 2 465 000 бойцов и командиров Красной Армии, в том числе: группа армий "Север" - 84 000, группа армий "Центр" - 1 413 000 и группа армий "Юг" - 968 000 человек. И это лишь в крупных "котлах". Всего же, по оценке Штрайта в 1941 году германскими вооруженными силами было захвачено в плен 3,4 млн. советских военнослужащих. Это составляет примерно 65% от общего количества советских военнопленных захваченных в период с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года.

В любом случае количество советских военнопленных захваченных вооруженными силами рейха до начала 1942 года не поддается точному исчислению. Дело в том, что в 1941 году предоставление донесений в вышестоящие штабы вермахта о числе взятых в плен советских военнослужащих не являлось обязательным. Распоряжение по этому вопросу было отдано главным командованием сухопутных сил только в январе 1942 года. Но не вызывает сомнений, что количество захваченных в плен в 1941году красноармейцев превышало 2,5 млн. человек.

Также до сих пор нет точных данных об общем количестве советских военнопленных, захваченных германскими вооруженными силами с июня 1941 года по апрель 1945 года. А. Даллин, оперируя немецкими данными, приводит цифру в 5,7 млн. человек, коллектив авторов под руководством генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева в редакции своей монографии от 2010 года сообщает о 5, 059 млн. человек (из них около 500 тыс. военнообязанных призванных по мобилизации, но захваченных противником на пути в воинские части), К. Штрайт оценивает количество пленных от 5,2 до 5,7 млн.

Здесь надо учитывать, что к военнопленным немцы могли относить такие категории советских граждан как: попавшие в плен партизаны, подпольщики, личный состав незавершенных формирований народного ополчения, местной противовоздушной обороны, истребительных батальонов и милиции, а также железнодорожников и военизированных формирований гражданских ведомств. Плюс сюда же попало и некоторое количество гражданских лиц угнанных на принудительные работы в рейх или оккупированные страны, а также взятых в заложники. То есть немцы пытались "изолировать" как можно больше мужского населения СССР призывного возраста, особо это и не скрывая. Например, в минском лагере для военнопленных содержалось около 100 000 собственно пленных военнослужащих РККА и около 40 000 гражданских лиц, а это практически всё мужское население г. Минск. Подобной практики придерживались немцы и в дальнейшем. Вот выдержка из приказа командования 2-й танковой армии от 11 мая 1943 года:

"При занятии отдельных населённых пунктов нужно немедленно и внезапно захватывать имеющихся мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если они могут быть причислены к способным носить оружие, под охраной отправлять их по железной дороге в пересыльный лагерь 142 в Брянске. Захваченным, способным носить оружие, объявить, что они впредь будут считаться военнопленными, и что при малейшей попытке к бегству будут расстреливаться".

Учитывая это, число советских военнопленных захваченных немцами в 1941-1945 гг. колеблется от 5,05 до 5,2 млн. человек, включая около 0,5 млн. человек формально не являвшихся военнослужащими.

Пленные из вяземского котла.


Казнь пытавшихся сбежать советских военнопленных

ПОБЕГ


Необходимо упомянуть и тот факт, что некоторое количество советских военнопленных было немцами отпущено из плена. Так, к июлю 1941 года в сборных пунктах и пересыльных лагерях в зоне ответственности ОКХ, скопилось большое количество военнопленных, на содержание которых вообще не было никаких средств. В связи с этим немецкое командование пошло на беспрецедентный шаг - приказом генерал-квартирмейстера от 25.07.41 №11/4590 были освобождены советские военнопленные ряда национальностей (этнические немцы, прибалты, украинцы, а затем и белорусы). Однако распоряжением OKВ от 13.11.41 №3900 эта практика была прекращена. Всего за этот период было освобождено 318 770 человек, из них в зоне ОКХ - 292 702 человека, в зоне OKВ - 26 068 человек. В их числе 277 761 украинцев. В последующем освобождались лишь лица, которые вступали в добровольческие охранные и иные формирования, а также в полицию. С января 1942 года по 1 мая 1944 года немцами было освобождено 823 230 советских военнопленных, из них в зоне ОКХ - 535 523 человека, в зоне OKВ - 287 707 человек. Хочу подчеркнуть, мы не имеем морального права осуждать этих людей, ибо в подавляющем количестве случаев это была для советского военнопленного единственная возможность выжить. Другое дело, что большая часть советских военнопленных, сознательно отказалась от какого-либо сотрудничества с врагом, что в тех условиях фактически было равносильно самоубийству.



Добивание обессилевшего пленного


Советские раненные - первые минуты плена. Скорее всего их добьют.

30 сентября 1941 года было дано распоряжение комендантам лагерей на востоке завести картотеки на военнопленных. Но это надо было сделать после окончания кампании на Восточном фронте. Особо подчеркивалось, что центральному справочному отделу должны сообщаться только сведения на тех пленных, которые "после селекции", произведенной айнзацкомандами (зондеркомандами), "окончательно остаются в лагерях или на соответствующих работах". Из этого прямо следует, что в документах центрального справочного отдела отсутствуют данные об ранее уничтоженных военнопленных при передислокации и фильтрации. Видимо, поэтому почти полностью отсутствуют комплектные документы о советских военнопленных по рейхскомиссариатам "Остланд" (Прибалтика) и "Украина", где осенью 1941 года содержалось значительное количество пленных.
Массовый расстрел советских военнопленных район Харькова. 1942 год


Крым 1942 год. Ров с телами расстреляных немцами пленных.

Парная фотография к этой. Советские военнопленные роют себе могилу.

Отчетность отдела по делам военнопленных OKВ, предоставляемая Международному комитету Красного Креста, охватывала только систему лагерей подчиненных OKВ. Сведения в комитет о советских военнопленных стали поступать лишь с февраля 1942 года, когда было принято решение об использовании их труда в немецкой военной промышленности.

Система лагерей для содержания советских военнопленных.

Всеми делами, связанными с содержанием иностранных военнопленных в рейхе, занимался отдел военнопленных вермахта в составе общего управления вооруженных сил, руководимого генералом Германом Рейнеке. Отдел возглавляли: полковник Брейер (1939-1941 гг.), генерал Гревениц (1942-1944 гг.), генерал Вестхофф (1944 г.), и обергруппенфюрер СС Бергер (1944-1945 гг.). В каждом военном округе (а позднее и на оккупированных территориях), переданном под гражданское управление, имелся "командующий военнопленными" (комендант по делам военнопленных соответствующего округа).

Немцы создали весьма широкую сеть лагерей для содержания военнопленных и "остарбайтеров" (насильно угнанных в рабство граждан СССР). Лагеря для военнопленных делились на пять категорий:
1. Сборные пункты (лагеря),
2. Пересыльные лагеря (Дулаг, Dulag),
3. Постоянные лагеря (Шталаг, Stalag) и их разновидность для командного состава Красной Армии (Офлаг),
4. Основные рабочие лагеря,
5. Малые рабочие лагеря.
Лагерь под Петрозаводском


В таких условиях перевозили наших пленных зимой 1941/42 годов. Смертность на этапах пересылки достигала 50%

ГОЛОД

Сборные пункты находились в непосредственной близости к линии фронта, здесь шло окончательное разоружение пленных, и составлялись первичные учетные документы. Пересыльные лагеря находились вблизи крупных железнодорожных узлов. После "сортировки" (именно в кавычках) пленных как правило отправляли в лагеря имеющие постоянное место расположения. Шталаги различались по номерам, и одновременно в них содержалось большое количество военнопленных. Например, в "Шталаг -126" (Смоленск) в апреле 1942 содержалось 20 000 человек, в "Шталаг - 350" (окрестности Риги) в конце 1941 года - 40 000 человек. Каждый "шталаг" был базой для сети основных рабочих лагерей, ему подчиненных. Основные рабочие лагеря имели наименование соответствующего шталага с добавлением буквы, в них содержалось по несколько тысяч человек. Малые рабочие лагеря подчинялись основным рабочим лагерям или непосредственно шталагам. Они именовались чаще всего по названию населенного пункта, в котором были расположены, и по названию основного рабочего лагеря, в них находилось от нескольких десятков до нескольких сотен военнопленных.

В общей сложности, в эту по-немецки стройную систему входило около 22 000 крупных и мелких лагерей. В них содержалось одновременно более 2 млн. советских военнопленных. Лагеря находились как на территории рейха, так и на территории оккупированных стран.

В прифронтовой полосе и в армейском тылу пленными заведовали соответствующие службы ОКХ. На территории ОКХ обычно размещались лишь пересыльные лагеря, а шталаги находились уже в ведомстве ОКВ - то есть в границах военных округов на территории рейха, генерал-губернаторства и рейхскомиссариатов. По мере продвижения немецкой армии дулаги превращались в постоянные лагеря (офлаги и шталаги).

В ОКХ пленными занималась служба генерал-квартирмейстера армии. Ей подчинялись несколько местных комендатур, в каждой из которой находилось несколько дулагов. Лагеря в системе ОКВ подчинялись управлению военнопленных соответствующего военного округа.
Замученный финнами советский военнопленный

Этому старшему лейтенанту перед смертью вырезали звезду на лбу


Источники:
Фонды Федерального архива ФРГ- Военного архива. Фрайбург. (Bundesarchivs/Militararchiv (BA/MA)
ОКВ:
Документы отдела пропаганды вермахта RW 4/v. 253;257;298.
Особо важные дела по плану "Барбаросса" отдела "L IV" штаба оперативного руководства вермахта RW 4/v. 575; 577; 578.
Документы ГА "Север" (OKW/Nord) OKW/32.
Документы справочного бюро вермахта RW 6/v. 220;222.
Документы отдела по делам военнопленных (OKW/AWA/Kgf.) RW 5/v. 242, RW 6/v. 12; 270,271,272,273,274; 276,277,278,279;450,451,452,453. Документы управления военной экономики и вооружения (OKW/WiRuArnt) Wi/IF 5/530;5.624;5.1189;5.1213;5.1767;2717;5.3 064; 5.3190;5.3434;5.3560;5.3561;5.3562.
ОКХ:
Документы начальника вооружения сухопутных сил и командующего армией резерва (OKH/ChHRu u. BdE) H1/441. Документы отдела иностранных армий "Восток" генерального штаба сухопутных сил (OKH/GenStdH/Abt. Fremde Heere Ost) Р3/304;512;728;729.
Документы начальника архива сухопутных сил Н/40/54.

А. Даллин "Германское правление в России 1941-1945 гг. Анализ оккупационной политики". М. Из-во Академии наук СССР 1957 г.
"СС в действии". Документы о преступлениях. М. ИИЛ 1960 г.
Ш. Датнер "Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных во II Мировой войне" М. ИИЛ 1963 г.
"Преступные цели - преступные средства". Документы об оккупационной политике фашисткой Германии на территории СССР. М. "Политиздат" 1968 г.
"Совершенно секретно. Только для командования". Документы и материалы. М. "Наука" 1967 г.
Н. Алексеев "Ответственность нацистских преступников" М. "Международные отношения" 1968 г.
Н. Мюллер "Вермахт и оккупация, 1941-1944. О роли вермахта и его руководящих органов в осуществлении оккупационного режима на советской территории" М. Воениздат 1974 г.
К. Штрайт "Солдатами их не считать. Вермахт и советские военнопленные 1941-1945 гг.". М. "Прогресс" 1979 г.
В. Галицкий. "Проблема военнопленных и отношение к ней советского государства". "Государство и право" №4, 1990 г.
М. Семиряга "Тюремная империя нацизма и ее крах" М. "Юр. Литература" 1991 г.
В. Гуркин "О людских потерях на советско-германском фронте в 1941-1945 гг." НиНИ №3 1992
"Нюрнбергский процесс. Преступления против человечности". Сборник материалов в 8-ми томах. М. "Юридическая литература" 1991-1997 гг.
М. Ерин "Советские военнопленные в Германии в годы Второй Мировой войны" "Вопросы истории" №11-12, 1995
К. Штрайт "Советские военнопленные в Германии/Россия и Германия в годы войны и мира (1941-1995)". М. "Гея" 1995 г.
П. Полян "Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижения и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине". М. "РОССПЭН" 2002 г.
М. Ерин "Советские военнопленные в нацистской Германии 1941-1945гг. Проблемы исследования". Ярославль. ЯрГУ 2005г.
"Истребительная война на востоке. Преступления вермахта в СССР. 1941-1944. Доклады" под редакцией Г. Горцика и К. Штанга. М. "Аиро-ХХ" 2005 г.
В. Ветте "Образ врага: Расисткие элементы в немецкой пропаганде против Советского Союза". М. "Яуза", ЭКСМО 2005г.
К. Штрайт "Они нам не товарищи. Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945гг". М. "Русская панорама" 2009 г.
"Великая Отечественная война без грифа секретности. Книга потерь". Коллектив авторов под руководством Г.Ф. Кривошеева М. Вече 2010 г.