ДОМ И ДОРОГА КАК СИМВОЛЫ ЖИЗНИ В МИРОВОСПРИЯТИИ А.Т. ТВАРДОВСКОГО

С.Р. Туманова

Кафедра русского языка медицинского факультета Российский университет дружбы народов Ул. Миклухо-Маклая, 6, Москва, Россия, 117198

Статья посвящена анализу мотивов дома и дороги в творчестве А.Т. Твардовского, их роли в раскрытии одного из важнейших философских понятий - жизни.

Образы дома и дороги - центральные для многих художественных миров. Но расшифровываются они по-разному, в зависимости от наполнения идеями и настроениями художников слова.

Дом и дорога - ключевые мотивы творчества Твардовского. Конкретные, земные понятия, вбирая в себя все смыслы, стоящие за ними, приобретают у Твардовского философскую окраску, становятся символами жизни. Спряжение дома и дороги было творческим открытием Твардовского, давало ему возможность расширить их значение.

Дом Твардовского - это и отчий дом на хуторе Загорье, и вся «мать-земля». Дорога - это и лесная тропинка, без которой не жить и не петь поэту, и дорога «в три тысячи верст шириной» - символ строительства новой жизни. Дорога вела поэта из дома в большую жизнь и обратно домой, к своим корням.

Дом для поэта означал ту основу основ бытия, без которой невозможна жизнь. Не случайно первое опубликованное стихотворение «Новая изба» было о доме. Сквозь конкретность, зримость деталей проступает обобщенно-философское значение: дом - исток жизни, новый дом - новая жизнь. Через много лет он напишет: «Я счастлив тем, что я оттуда, // Из той земли, из той избы, // И счастлив тем, что я не чудо // Особой, избранной судьбы» , где изба-дом - образ родины.

Утрата дома вызывает у поэта горестное размышление о смысле жизни, становится символом несостоявшейся судьбы: «Ни внуков, ни своей избы, // Сиди в землянке, как в колодце. // И старость...» . Вызывающим неприятие и даже ужасным становится для Твардовского такое явление, как бродяжничество. И не только в прямом его значении. Впервые это слово в кавычках появляется в записи 31 января 1955 года после прочтения романа Д. Олдриджа «Охотник»: «Охотник» Д. Олдриджа - хорошо, душевно и ново (развенчание «бродяжничества»)» . Твардовский сложно переживает первое снятие с редакторского поста, когда не идет работа, когда «относит и относит тебя куда-то в мерзость бездеятельного мысле- и словоблудия, в «бродяжничество», за которым только конец - и конец постыдный, мучительный, разрушающий тебя еще заранее своей неизбежностью, своим ужасом» .

В раннем творчестве Твардовского почти в каждом стихотворении есть и дом, и дорога. Герои его стихотворений все время в движении: они идут, едут, летят. Дом - стабильность, а дорога - поиск, как в «Стране Муравии», поиск лучшей жизни. Продолжая традиции русской литературы от сказочных путешествий былинных героев до странствия некрасовских персонажей из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», Твардовский вносит свое видение темы. «Путешествие Моргунка к мнимой стране счастья, - размышляет А.В. Македо-нов, - это и путешествие его к подлинным критериям и путям счастья, и вместе с тем путешествие к правде, к выбору между иллюзией и действительностью, к обоснованию и оценке мечты» . Может быть, такой мечтой о путешествии к правде была и его, кажущаяся странной для Твардовского, мечта о кругосветном путешествии. Дважды в «Рабочих тетрадях» он упоминает об этом. Первый раз в 1966 году в декабрьские дни, когда он, как обычно, планировал работу на следующий год, записывает, используя толстовское «е.б.ж.» и придумывая свое е.б.х.: «А потом «е.б.ж.» и е.б.х. (если все будет хорошо) совершу кругосветное путешествие по воде и запишу все по-манновски со всякими отвлечениями и т.п.» . «По-манновски» - это значит с философскими отступлениями, размышлениями о жизни. Второй раз в 1968 году, в октябре, также в размышлениях о работе и планах появляются слова: «Потом все же кругосветное путешествие?» .

«Я иду и радуюсь» - восклицает герой ранней лирики Твардовского. В этот период мотив дороги соединяется с мотивом памяти. А память - это продление прошлой жизни в настоящем и дальше - в будущем. «Дорога и память у Твардовского, - пишет В.М. Акаткин, - не противостоят, они всегда дополняют и продолжают друг друга и в этом своем единстве восстанавливают равновесие бытия, гармонию прошлого, настоящего и будущего» . Показательно в этом смысле стихотворение «Поездка в Загорье», в котором малое перемещение в пространстве сопрягается с воспоминанием и образ времени философски осмысляется: «Время, время, как ветер, // Шапку рвет с головы» .

Мотивы дома и дороги в период войны приобретают новые смысловые оттенки. Война со всей своей жестокостью обрушивается на дом, потеря которого страшна особенно для хозяина, она равна потере жизни. С этим связана антиномия «свое - чужое» - еще один постоянный мотив творчества Твардовского. Для бойца, защитника своей земли, дом - надежная опора: «Он - у себя, он, русский, - дома, // А дома лучше, чем в «гостях» . Образ врага - «гостя» в доме, куда его не звали, повторяется, варьируется, развивается в военных стихах Твардовского. Он «гость недолгий», «бродяга полумира», «вор, ограбивший дом». Дом, который оказался в плену, дом, который служит врагу, потому что враг его «заставил», это все-таки дом, он часть родины.

Дом - это и родная Смоленщина, и вся русская земля. Образы дома и дороги в этот период сливаются, замещают друг друга. Дом оказывается у дороги и в дороге, а дорога становится домом. Дом, разрушенный войной, оказывается

символом борьбы, помогая бойцу в его битве с врагом: «Стой и гляди! И ты пойдешь // Еще быстрей вперед. // Вперед, за каждый дом родной» . Дорога отступления трудна, потому что «горько по земле родной идти, в ночи таясь». Дорога в наступленье - «веселый труд», Поэтому она - «в три тысячи верст шириной». И не случайно здесь использовано исконно русское слово «верста». Этим утверждается, что русский - дома. Поэт призывает сопротивляться врагу и дома: «Бей, семья деревенская, вора в честном дому», и на дороге: «Чтоб дорога трясиною // Пузырилась под ним» . Для наших войск, изгоняющих врага, дорога может быть и «прямой», и «кружной», и «трудной», но это «честная» дорога, потому поэт уверен: «Дойдем до места». Проспект, проселок, тропа, стежка - все эти определения дороги, данные Твардовским в одном только стихотворении «В Смоленске», не просто названия, все они, кроме первого, исконно русские. Они служат поэту для усиления чувства глубокого презрения к фашистам и столь же глубокой нежной любви к Родине, к своему дому: «Мне каждой жаль тропы и стежки, // Где проходил он по земле» .

Иногда дом оказывается в противоречии с дорогой. Дорога уводит от дома, нарушает привычное течение жизни, становится разлучницей: «Когда пройдешь таким путем // Не день, не два, солдат, // Еще поймешь, // Как дорог дом, // Как отчий угол свят» . Поэт противопоставляет дом и дорогу, используя выражение «идти по миру» в прямом и переносном значении. В своей походной жизни солдат действительно идет по миру, уходя все дальше от родного дома, воспоминание о котором лишь ранит, и, казалось бы, лучше не вспоминать о нем, но солдат-освободитель, потеряв многое на дорогах войны, должен верить: «Живем, не по миру идем, // Есть что хранить, любить, // Есть где-то, есть иль был наш дом, // А нет - так должен быть!» . Храня в сердце дом, солдат охраняет саму жизнь.

Во время войны память о доме помогает выжить. И даже страдания, потери близких не умаляют стремления человека иметь свой дом. В мотиве дома появляется новое значение: дом - это содружество людей, объединенных общей бедой и общим делом: «Возьму, возьму, мой мальчик, // Уедешь ты со мной // На фронт, где я воюю, // В наш полк, в наш дом родной» . В диалоге матери, пристроившейся на обочине фронтовой дороги, и солдата, лицом похожего «на мужика - солдата всех войн и всех времен», раскрывается суть мировоззрения Твардовского: у человека в любых обстоятельствах память о доме вызывает чувство ответственности за другого и тем самым помогает выжить. Здесь слово «дом» становится синонимом слова семья. В этом же значении выступает слово «дом» и в поэме «Дом у дороги»: «Среди такой большой земли родной, заветный угол». Дом в поэме обретает так много значений, оборачивается столькими гранями, что становится символом самой жизни.

Мотив дома у дороги раскрывается и в стихотворении «Дом по дороге фронтовой». Полуироническая, полушутливая первая его часть контрастирует с трагической ситуацией поэмы «Дом у дороги» и с драматическим напряжени-

ем второй части стихотворения. Кажется, что поэт словами «дом у дороги. Поворот с утихшей магистрали» прерывает усмешку, напоминает о трагедии потерь на войне и тем самым выводит стихотворение на уровень обобщений: каждый должен помнить, что его ждут дома, и в любом случае память о нем будет жить.

Не обошел Твардовский мотивы дома и дороги и в военной прозе, в записках «Родина и чужбина». Открывая для себя жанр дорожного дневника, идея которого потом разовьется в поэме «За далью - даль», поэт говорит о необходимости выразить многослойность впечатлений.

Поэма «Василий Теркин», вобравшая в себя все мотивы поэзии Твардовского периода войны, включает и мотивы дома и дороги. И хотя у самого главного героя нет семьи, исподволь, на протяжении всей поэмы звучит и тоска по дому, необходимость дома как основы жизни: «Я покинул дом когда-то, // Позвала дорога вдаль. // Не мала была утрата, // Но светла была печаль» . В.М. Акаткин в своей новой книге «Александр Твардовский и время. Служение и противостояние» утверждает: «Все происходящее в поэме - это сражение народа за право на жизнь, на дом и личное самостоянье, за высокую честь называться великим народом, за свое место под солнцем, за свободу в обстоятельствах гибельной несвободы» .

В послевоенном творчестве Твардовского мотивы дома и дороги продолжают развиваться. Акцент вновь перемещается с дома на дорогу. Теперь дорога поэта - жизнь, дом - родина, включающая в себя и Смоленщину, и Москву, и саму дорогу. «По всему Советскому Союзу, // Только б та задача по плечу, // Я мою уживчивую Музу // Прописать на жительство хочу» . Сам поэт всегда в дороге, и Москва, его новый дом - «мать приемная» - с ним в пути. «Где мы, там и Москва», - говорят молодожены из поэмы «За далью - даль».

Образ дороги все чаще приобретает символическое значение жизненного пути. Дорога поэта - не проторенная дорожка, а «нехоженый путь», она всегда на подъем, «за бегущим днем, как за огневым валом». Поэт не может быть «от многолюдных дорог в стороне», но для него важна и тропинка, где он отставляет «сегодняшний след». Не случайно в его «Рабочих тетрадях» в 1955 году появляется среди других цитата из А. Блока: «Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, - является чувство пути» . Дорога в поэме «За далью - даль» - и конкретная транссибирская магистраль, и символическая дорога во времени: «Я еду. Малый дом со мною, // Что каждый в путь с собой берет» . Дом в поэме из «малого» превращается в тот общий дом, который «люди строят на века».

Мотивы дома и дороги неразделимы в творчестве Твардовского, они, в понимании поэта, олицетворяют саму жизнь. И он только мечтает о том, чтобы слово могло сравниться с дорогой: «А где мое слово, что было бы подлинным, // Тем самым, которое временем спросится?..» , с дорогой строи-

тельства новой жизни: «Но только бы даль в нем была богатырская, // Как русское это раздолье сибирское; // Как эта моя, осененная кранами, // Дорога дорог меж двумя океанами» . Мотивы дома и дороги, таким образом, проходят через все творчество Твардовского, обогащаясь множеством значений. Их развитие определяет становление поэтической системы Твардовского в русле развития лирического начала от поэтических зарисовок до философских размышлений.

ЛИТЕРАТУРА

Твардовский А.Т. Собр. соч.: в 6-ти тт. - М.: Худож. лит., 1976-1983.

Твардовский А.Т. Рабочие тетради // Знамя. - 1989. - № 7.

Македонов А.В. Творческий путь Твардовского. Дома и дороги. - М.: Худож. лит., 1981.

Твардовский А.Т. Рабочие тетради // Знамя. - 2002. - № 5.

Твардовский А.Т. Рабочие тетради // Знамя. - 2003. - № 10.

Акаткин В.М. Дорога и память. О Твардовском. - Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 1989.

Акаткин В.М. Александр Твардовский и время. Служение и противостояние: Статьи. - Воронеж: Изд-во ВГУ, 2006.

HOME AND ROAD AS SYMBOLS OF LIFE IN A.T. TVARDOVSKY’S INTERPRETATION OF WORLD

Russian Language Department of Medical Faculty Peoples’ Friendship University of Russia

6, Miklukho-Maklaya str., Moscow, Russia, 117198

This research is devoted to the analysis of such motives as home and road in the Tvardovsky’s works and to the role they play in understanding of life - one of the most important philosophical concepts.

Мятущуюся, неприкаянную психологию героев 60-70-х гг., живущих вдалеке от своих родных мест, хорошо отобразил в своих рассказах Василий Шукшин. Он же написал «Слово о «малой родине» (так сам автор, в кавычках, озаглавил), где представил психологический портрет человека, оторванного от отчих краев, мучающегося этим, а также тем, каким «чудиком» в своих рефлексиях он выглядит в глазах земляков. «Те, - писал Василий Макарович, - кому пришлось уехать (по самым разным причинам) с родины (понятно, что я имею в виду так называемую малую родину), - а таких много, - невольно несут в душе некую обездоленность, чувство вины и грусть. С годами грусть слабеет, но совсем не проходит. Может, отсюда проистекает наше неловкое заискивание перед земляками, когда мы приезжаем к ним из больших «центров» в командировку или в отпуск. Не знаю, как другие, а я чего-то смущаюсь и заискиваю. Я вижу какое-то легкое раздражение и недовольство моих земляков чем-то, может, тем, что я - уехал, а теперь, видите ли, - приехал» (Шукшин. С. 65).
Развязыванием таких психологических узлов писатель и занимался в своей прозе, где читателей подкупала его исповедальность, когда «всё скажу, как на духу». «Я хотел бы в этом разобраться, - продолжает Шукшин. - Мое ли это - моя родина, где я родился и вырос? Мое. Говорю это с чувством глубокой правоты, ибо всю жизнь мою несу родину в душе, люблю ее, жив ею, она придает мне силы, когда случается трудно и горько... Я не выговариваю себе это чувство, не извиняюсь за него перед земляками - оно мое, оно - я... Когда буду помирать, если буду в сознании, в последний момент успею подумать о матери, о детях и о родине, которая живет во мне. Дороже у меня ничего нет» (Там же. С. 66).
Заканчивает свои размышления Шукшин крайне важными выводами, суть которых он, вероятно, не раз и не два хорошенько обдумал. Поэтому я процитирую их целиком: «Родина... Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский «запас прочности»: всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть, где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачует душу.
Я долго стыдился, что я из деревни и что деревня моя черт знает где - далеко. Любил ее молчком, не говорил много. Служил действительную, как на грех, во флоте, где в то время, не знаю, как теперь, витал душок некоторого пижонства: ребятки в основном все из городов, из больших городов, я и помалкивал со своей деревней. Но потом - и дальше, в жизни - заметил: чем открытее человек, чем меньше он чего-нибудь стыдится или боится, тем меньше желания вызывает у людей дотронуться в нем до того места, которое он бы хотел, чтоб не трогали. Смотрит какой-нибудь ясными-ясными глазами и просто говорит: «вяцкий». И с него взятки гладки. Я удивился - до чего это хорошо, не стал больше прятаться со своей деревней. Конечно, родина простит мне эту молодую дурь, но впредь я зарекся скрывать что-нибудь, что люблю и о чем думаю. То есть нельзя и надоедать со своей любовью, но как прижмут - говорю прямо.
Родина... И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то... Отчего же? Может, потому, что она погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив» (Там же. С. 69-70). Чувство любви к малой родине обычно приходит человеку с годами или под влиянием трагических семейных обстоятельств (например, раннего сиротства)*[ * И Александр Яшин, и Николай Рубцов, и Василий Белов своих отцов потеряли на войне. Писатель Владимир Личутин в очерке «Дивись-Гора» еще в 1978 г. точно подметил: «Благодарная родовая память к малой своей родине пробуждается внезапно, словно бы повинуясь моленьям затосковавшей и нахолодевшей души». Именно - внезапно. Личутин, оказавшись на Высших литературных курсах в Москве, затосковал по родине. Он выискал всю свою поморскую родословную, нашел в XVII в. кормщика Якова Личутина, которого Ломоносов приглашал в первую русскую экспедицию Чичагова]. Оно выношенное и ответственное, серьезное. Нет, правда, правила без исключений. Уж на что Александр Сергеевич Пушкин был во всех смыслах гармонической личностью, но воскликнул же с сентиментальным азартом: «...Нам целый мир чужбина. Отечество нам Царское Село!» А ведь в этом благословенном месте под Петербургом он провел только лицейские годы, когда был «поклонником дружеской свободы, веселья, граций и ума». Да, они на всю жизнь оказались для него и его друзей памятными. Но родиной Пушкина все-таки считается Москва. Он и сам, хорошо помнящий свое родство, искренне и душевно признавался: «Москва! Люблю тебя, как сын...»*[* Русскую столицу как-то не принято считать малой родиной. Напрасно. В Москве, конечно, всегда много приезжих и некоренных жителей. Но Москва, как столица, для русского человека всегда играла особую личностную роль. Марина Цветаева о ней так писала: «Москва, - какой огромный, странноприимный дом! Всяк на Руси бездомный, мы все к нему придем». Не буду спорить с максимализмом цветаевской юности, утверждавшим о поголовной бездомности русских людей, но поэтесса точна в том, что рано или поздно мы приходим к священным для нас камням и стенам Москвы. Говорю это и сам я, полумосквич, полувологжанин, чтобы не развивать эту тему дальше. Упреки, звучащие в последние годы и вызванные претензиями, частью обоснованными, в «чуждости» Москвы (Валентин Распутин даже назвал в сердцах столицу «мачехой»), все-таки, верю, носят времен ной характер. Нет, Москва нам, русским, мать («матушка», как пелось в вологодских старинных песнях), символ Отчизны, гордость нашей родины. В этом смысле я полностью согласен с позицией дьякона Александра Шумского, который защищает Москву от несправедливых упреков.
(Пишу эти строки в тульском Поленове на раннюю Пасху 2004 г. Василий Дмитриевич Поленов, москвич по рождению, автор знаменитого пейзажа «Московский дворик», путешествуя по Оке, открыл для себя эти красивейшие места и здесь поселился. Они, как и Москва, явились для него малой родиной. Но вот что интересно: французский Буживаль для такого же москвича И.С. Тургенева язык как-то не поворачивается назвать его малой родиной. Мы любим и чтим все-таки его имение Спасское-Лутовиново. Значит, малая родина для русского человека может находиться только на русской земле -Авт.)]
Такая же молодая горячность была свойственна и москвичу М.Ю. Лермонтову. Он восхищался: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе». Кавказ поэт романтически считал своей родиной, хотя он его и погубил. Мудрее была бабушка Михаила Юрьевича, перевезшая его прах с пятигорского кладбища в родные Тарханы.
Драмой раздвоенности стала любовь к «рязанским раздольям» и к «городу вязевому» Москве для Сергея Есенина. Село Константиново в современной русской культуре считается наиболее известным символом поэтической малой родины, хотя сам поэт, приезжая на Оку, скучал здесь и порывался при первой же возможности уехать в столицы. Противопоставлять «рай» и «родину» (помните хрестоматийные строки насчет призыва рати святой бросить Русь?) Есенин мог только издалека. «В небе - рай, а на земле - Валдай », - без есенинского антагонизма срифмовал патриарх Никон. Но поэт был гениально прав в том, что понял суть своего творчества, когда на вопрос, самому себе поставленный: «Почему я поэт?», ответил: «Потому что у меня есть родина».
Учитель Рубцова и Белова Александр Яшин томим был той же духовной жаждой. Только в отличие от Есенина он сурово спрашивал с себя, казнился, каялся, постоянно рвался из Москвы в край лесов и небес. Малая родина Александра Яшина - вологодский райцентр Никольск, деревня Блудново одновременно ему приносили светлую радость и постоянную боль и тревогу. Любовь и ревность в душе поэта взаимно переплелись. Сильное чувство выплеснулось в повести «Вологодская свадьба», совсем неоднозначной, отнюдь не ура-патриотической и не долой-очернительской. Поэт и здесь метался, стремился, к месту вспомню Шолохова, «вылегчить » тему в своем правдоискательстве, доходящем до самобичевания, до резкой критики своих земляков. Не к нему обращены следующие строки-завет Николая Рубцова, а ко всем нам: «А ты полюби и жалей, хотя бы родную окрестность...», но «жалеть» Александр Яковлевич порой не хотел.
Эта линия русской литературы продолжалась и дальше - творчеством Виктора Астафьева, Федора Абрамова, Бориса Можаева, Владимира Тендрякова, вплоть до Александра Солженицына, а начиналась она литературой писателей-народников в XIX в. Судьба и творчество их постоянно разводили с теми, кто шел в познании своей родины и жизни своих земляков иным путем - через сердечное «ты», через христианское прощение и сокровенное покаяние, а значит, и другое понимание России, - это Василий Белов и Валентин Распутин, Василий Шукшин и Виктор Лихоносов, Владимир Личутин и Владимир Крупин... Среди этого направления все, без исключения, писатели четко «привязаны » к своим малым родинам. Мы с гордостью говорим, что Шолохов - донской, Шукшин - алтайский, Белов - вологодский, хотя это общерусские по своей сути писатели. Но сказать, что Тендряков - вологодский (или, как почему-то считает Владимир Крупин, вятский, в которых он, хватский, всех уже записал), нельзя. А назвать Солженицына кисловодским писателем просто неудобно.
Василий Белов в своем рассказе-очерке «Бобришный угор» очень тактично сказал о счастье-боли Александра Яшина, со сложным чувством которой он и умер. Вот Яшин, добравшись с другом до своего домика на Бобришном угоре, здоровается: «Здравствуй, земля моя родная». Белов продолжает: «Ты не знал, что я слышал эти слова, сказанные тобой вполголоса, но если бы и знал, а я бы знал, что ты знал, мне все равно не стало бы стыдно. Я благодарен тебе за то, что мое присутствие во время вашей встречи с родной землей не выглядело фамильярным. К тому же ведь так естественно здороваться с родиной. Но я знаю, что говорить об этой естественности уже, наверно, неестественно. Потому что опять же слова и разговор обо всем этом - категория меньшая по отношению к предмету разговора, а пошлость подстерегает меня за каждой строкой. Так беден наш язык, когда пытаешься говорить о сокровенном» (Белов. Рассказы и повести. С. 228-229).
В повести «Привычное дело» Иван Африканович, придя на могилу жены Катерины, тоже здоровается с ней, но, вспоминая ее, он вдруг горестно вопрошает: «Ты где есть-то, Катерина? » В самом этом, «странном» вроде бы вопросе звучит не «бедность» нашего языка, а глубина сокровенного характера героя, не требующая лишних слов.
Александр Яшин, отдадим ему еще и в этом должное, буквально привил вологодским писателям чувство пути, которое всегда должно быть связанным с чувством родины. Привил своим примером. Одинокий сруб, стоящий в сосновом бору на Бобришном угоре, вдалеке от деревни, стал символом литературного скита, куда поэт пытался время от времени скрыться от всех своих треволнений. Он так и не понял, что это было невозможно.
Александр Яшин принадлежал к тому поколению деревенских жителей, которые, как считалось, выбились в люди, то есть уехали в города. В таком разрыве уже крылся конфликт с традицией. В книге «Лад» Василий Белов писал, что раньше «оторвать человека от родины означало разрушить не только экономическую, но и нравственную основу жизни » (Белов. Лад. С. 115). Многие из бывших деревенских жителей, ушедшие от земли, считали, что их родина «темная» и «допотопная», а вот они и явят ей свет. Трагедию не одного советского поколения выразил в афористических строках поэт Анатолий Передреев:

Классы: 7 , 8

Презентация к уроку

Назад Вперёд

Внимание! Предварительный просмотр слайдов используется исключительно в ознакомительных целях и может не давать представления о всех возможностях презентации. Если вас заинтересовала данная работа, пожалуйста, загрузите полную версию.

Смоленская земля. Смоленщина – край столь щедрый на славные имена. Южнее Смоленска расположен небольшой городок Починок (бываю в нем несколько раз в год), а в 12 км от него хутор Загорье – место, где более 100 лет назад родился А.Т. Твардовский.

Цели урока:

1. Рассказать о родине А.Т. Твардовского. Опираясь на факты биографии, определить тематику стихотворений поэта.
2. Развивать понятие о лирическом герое.
3. Закрепить умения:
   - сопоставлять стихотворения разных авторов;
   - работать с учебником;
   - выразительно читать, передавая идеи и чувства автора.
4. Активизировать познавательную деятельность учащихся, стимулировать и развивать мыслительную деятельность.
5. Воспитывать чувство патриотизма, гордости за свою малую родину.

Оборудование : мультимедиапроектор, экран, презентация Microsoft PowerPoint

Ход урока

1. Организационный момент.

Объявление темы и задач урока.

2. Актуализация знаний.

Сопоставление как прием анализа для выявления общей тематики.

Назовите известных вам поэтов, певцов родной природы и земли. (С. Есенин, И. Бунин, А.Толстой)

Что объединяет этих поэтов и их произведения? (Любовь к родной земле. Ощущение связи человека и природы, выражение душевных настроений, состояний человека через описание природы.)

3. Объяснение нового материала. (Слайд № 1)

• Вступительное слово учителя. Личность писателя познается через его творчество, а основополагающим началом личности является отношение человека к тем местам, где он родился и вырос. А.Т. Твардовский пронёс свою любовь к родному краю, к своим истокам через всю жизнь, не забывая о нём ни в годы радости, ни в годину бед и разлук. Образ малой родины зримо присутствует во многих его произведениях. (Слайд № 2)
• Работа с учебником. Чтение учениками отрывков из «Автобиографии» поэта.

(до слов «С того времени я и пишу...» Литература. 7кл. Учеб.-хрестоматия для общеобразоват. учреждений. В 2 ч./ Авт.-сост. В.Я. Коровина)

Итак, поэт родился на хуторе Загорье Починковского района Смоленской области 21(8) июня 1910 года в семье сельского кузнеца, как известно, кузнецы были всегда самыми нужными и уважаемыми людьми на селе. По линии отца предки Твардовского были земледельцами, кузнецами, по линии матери - людьми военными, владели поместьями, разорялись, становились однодворцами. Загорье и Починок, речка Лучеса, Борки – эти названия являются составляющими малой родины Твардовского. Дом, в котором родился поэт, не сохранился до наших дней. Годы репрессий и войны стерли с лица земли Загорье. (Слайд № 3) Осенью 1943 года Твардовский вместе с частями 32-й кавалерийской дивизии оказался около родного хутора и был потрясен увиденным: «Я не узнал даже пепелище отцовского дома. Ни деревца, ни сада, ни кирпичика или столбика от построек – все занесено дурной, высокой, как конопля, травой, что обычно растет на пепелищах. Не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе до пятнышка, с которым связано все лучшее, что есть во мне». (Но не всем известно, что хутор погиб не в войну, а значительно раньше, когда семья Твардовских была выселена оттуда.) [ 1 ]

Музей «Хутор Загорье» открылся 21 июня 1988 года. Но сначала была проведена огромная работа по восстановлению. Первым на хуторе Загорье появился памятный камень. Большую помощь в создании музея оказали братья Твардовского - Иван Трифонович и Константин Трифонович, его сестра Анна Трифоновна, (Слайд № 4) Младший брат поэта Иван Трифонович Твардовский, проживавший тогда в Красноярском крае, выполнил рисунки хутора, интерьера дома. А затем он переехал на родину, сам сделал всю мебель для экспозиции, Иван Трифонович был директором и смотрителем музея до конца своих дней. (Иван Трифонович Твардовский ушёл из жизни 19 июня 2003 года. Похоронен он в деревне Сельцо, что находится в километре от хутора)

• Начало заочной экскурсии по Загорью. (Слайд № 5)

На территории музейного комплекса расположен дом с пристроенным скотным двором. Подлинных вещей в музее нет, так как семья поэта – родители, братья, сестры – была репрессирована и выслана в Зауралье. Перед вами незатейливый быт семьи. На стене – часы с маятником, зеркало в резной раме. Печка и деревянная перегородка отделяют спальню, где стоит железная родительская кровать, для детей – полати. Напротив двери стоит большой шкаф, который делит горницу на две части. На столе, покрытом кружевной скатертью, – огромный самовар. Рядом деревянный жесткий диван и несколько венских стульев. В углу стоит комод. На нем швейная машинка иностранного производства. На полу постелены домотканые половики. В другом «красном» углу горницы, под «образами святых угодников», - угловой столик со стопкою книг.

Налево вешалка с расписными рушниками. Вещи, характеризующие период 1920-1930-х годов, собраны научными сотрудниками Смоленского музея-заповедника в ходе экспедиций по окрестным с Загорьем селам Починковского района. (Слайд № 7)

(Слайд № 8) На скотном дворе – стойло для коровы, для коня, как в обычном крестьянском хозяйстве. Сюда можно было войти через холодные сени из дома, чтобы зимой не ходить по холоду и снегу.
(Слайд № 9) Перед домом можно увидеть сенной сарай и баньку, в которой работал юный селькор А.Т. – так подписывал Твардовский свои первые заметки в газете «Смоленская деревня».

(Слайд № 10) За домом, несколько поодаль, стоит кузница. В ней установлен горн с мехами, наковальня, на стенах можно увидеть инструменты кузнеца.

(Слайд № 11) Колодец, молодой ельник, яблоневый сад – это тоже детали былой жизни:

• Подготовленный ученик выразительно читает из учебника «Братья» (1933 год).

(объясняется сноска в конце стихотворения) О горькой участи семьи Твардовских поэт писал в своих произведениях, например, в стихотворении «Братья» (1933 г.):

Как ты, брат?
Где ж ты, брат?
Что ж ты, брат?
На каком Беломорском канале?

Это и о старшем брате Константине, и обо всех людях-братьях, которые как враги народа были согнаны на строительство Беломорского канала. Все тяготы жизни в суровой таежном краю упали на хрупкие плечи Марии Митрофановны, т.к. отец постоянно находился в отрыве от семьи, зарабатывая на хлеб насущный.

4. Первичное применение усвоенных знаний.

Вопросы к классу:

1) Итак, с какими событиями в семье Твардовских связан финал стихотворения?

2) Что вам известно о понятии лирический герой?

Справка: Лирический герой – это образ того героя в лирическом произведении, переживания, мысли и чувства которого отражены в нем. Он отнюдь не идентичен образу автора, хотя и отражает его личные переживания, связанные с теми или иными событиями его жизни, с его отношением к природе, общественной жизни, людям. Всякое личное переживание поэта только тогда становится фактом искусства, когда оно является художественным выражением чувств и мыслей, типичных для многих людей. Лирике свойственны и обобщение и вымысел. [ 2 ]

Известно, что в основе лирического произведения лежит художественная мысль, данная в форме непосредственного переживания. Но нельзя забывать, что лирические переживания тесно связаны с реальной жизнью того, кто создает это переживание. [ 3 ]

3) Какие чувства испытывает лирический герой, вспоминая своё детство?

5. Проверка домашнего задания.

Учащиеся читают наизусть стихотворения поэта: «Снега потемнели синие…», «Июль – макушка лета…», «Отыграли по дымным оврагам…», «На дне моей жизни…» , «В тот день, когда окончилась война…», «Я знаю никакой моей вины…» и д.р.

• Активизация мышления учащихся.

Вопросы к классу:

1. О чём писал поэт? Какие жизненные ценности утверждал он своим творчеством?
2. Согласны ли вы со словами А.И. Солженицына, который отмечал «русскость склада, крестьяность, земляность, неслышное благородство лучших стихов Твардовского»?
3. Каковы главные темы его стихотворений?
4. Какие вопросы мучают поэта-фронтовика?

Вывод: Пейзажная лирика Твардовского отличается философичностью и изобразительной силой («Июль - макушка лета»). Мир детства и юности на хуторе Загорье звучит во многих произведениях поэта: от первых до последнего – в поэме «По праву памяти». Тема «Малой Родины», линия «памяти» становится главной в творчестве поэта. Обращение к прошлому, к памяти позволяет постичь высшие моменты бытия. Память питает лиризм поэта, восстанавливает то, что было подлинным счастьем и радостью.

• Продолжение заочной экскурсии.

Как известно, все дети вырастают и рано или поздно покидают родной дом. Так случилось и с Твардовским: любимый край был глухим местом, не дающим возможности для раскрытия таланта, в котором сам поэт был очень уверен. А вот отношение Трифона Гордеевича к увлечению сына литературой было сложным и противоречивым: то он гордился им, то сомневался в благополучии его будущей судьбы, если он займется литературным делом. Отец предпочитал надежную крестьянскую работу писательской «забаве», увлечению, которое, как он считал, должно пройти у сына. Обратимся к «Автобиографии» поэта.

• Работа с учебником. Ученики читают отрывок из «Автобиографии». (С 1924 года…причиной значительных перемен в моей жизни») (Слайд № 12)

На восемнадцатом году жизни Александр Трифонович Твардовский покинул родное Загорье. К этому времени он уже не раз был в Смоленске, однажды побывал в Москве, лично познакомился с М. В. Исаковским, стал автором нескольких десятков напечатанных стихотворений. Его манил большой мир. Но разлука давалась нелегко. После переезда в Москву А. Т. Твардовский наиболее остро почувствовал связь с малой родиной. (Слайд № 13) И родились классические незабываемые строки:

Счастлив я.
Отрадно мне
С мыслью жить любимой,
Что в родной моей стране
Есть мой край родимый.
И еще доволен я -
Пусть смешна причина,-
Что на свете есть моя
Станция Починок.

Станция Починок (1936 г.).

(Слайд № 15) Есть в городе Починок ещё одно памятное место. На центральной площади города, рядом с Домом культуры 21 июня 2010 года, в день 100-летия со дня рождения поэта, был торжественно открыт бюст А. Т. Твардовского, автором которого является скульптор Андрей Ковальчук.

Жители Смоленщины гордятся своим знаменитым земляком и свято берегут все, что связано с его именем. Ведь самое дорогое, что есть у каждого человека – это место, где он появился на свет, малая родина, и она всегда в его сердце.

В поэме « Василий Теркин» (глава «О себе») Твардовский написал:

Я покинул дом когда-то,
Позвала дорога вдаль.
Не мала была утрата,
Но светла была печаль.

И годами с грустью нежной -
Меж иных любых тревог -
Угол отчий, мир мой прежний
Я в душе моей берег.

7. Рефлексия и подведение итогов урока

Вопросы к классу: Что нового мы сегодня узнали? Смогли бы вы теперь отличить стихотворения Твардовского от стихотворений других поэтов? Изменилось ваше восприятие выученных ранее стихотворений? Какие задания больше понравились?

Вывод:

Без сомнения, Смоленщина была нрав­ственной и эстетической опорой в творчестве А.Т.Твардовского. Она питала своими живот­ворными соками огромный талант великого русского поэта, глубоко отразившего в своих лучших стихах, поэмах.

Выставление отметок.

Домашнее задание: прочитайте в учебнике воспоминания о Твардовском, используйте их при подготовке рассказа о поэте.

Список литературы:

1. Хутор "Загорье" - музей-усадьба А.Т. Твардовского http://kultura.admin-smolensk.ru/476/museums/sagorie/ ;
2. Литература: Справ. Материалы: Кн. для учащихся/ Л64 С.В. Тураев, Л.И. Тимофеев, К.Д. Вишневский и др. – М.: Просвещение, 1989. С.80 – 81.;
3. Сквозников В.Д. Лирика// Теория литературы: Основ. пробл. в ист. освещении. – М., 1964. – Кн.2: Роды и жанры литературы. – С.175.;
4. Романова Р.М. Александр Твардовский: Страницы жизни и творчества: Кн. для учащихся ст. классов ср. шк. – М.: Просвещение, 1989. – 60с.;
5. Твардовский А.Т. Стихотворения. Поэмы. – М.: Худож. лит., 1984. – 559с. (Классики и современники. Поэтич. б-ка);
6. «Малая родина» в поэзии A. Т. Твардовского: читая лирические строки... http://www.rodichenkov.ru/biblioteka/ ;
7. На родине Твардовского http://lit.1september.ru/article.php?ID=200401210 ;
8. Музею-усадьбе А.Т.Твардовского - 15 лет http://www.museum.ru/N13689 .

Первые стихи Твардовского появились в печати в 1925 г. Но все, что написано поэтом до 1929 г., сам он считал беспомощным и не включал позже в собрание сочинений.

В первых сборниках «Дорога», «Загорье», «Сельская хроника» Твардовский пишет о новой деревне, о людях села. Он обраща-ется к теме крестьянского труда, передает его поэзию. В стихах 1930-х годов Твардовский создает обобщенный образ человека из народа, воплощающего в себе духовную красоту, высокую мораль (цикл стихов о Даниле, «Ивушка», «Не стареет твоя кра-сота…»).

Уже в сборниках 1930-х годов проявляется своеобразная по-этическая манера Твардовского. Основу его поэзии составляют традиции народно-поэтического творчества: установка на раз-говорный язык, не осложненный метафорами и поэтическими фигурами; использование меткого народного слова, пословиц, поговорок, введение в стих устойчивых поэтических оборотов фольклора. Из народной поэзии вошли в творчество Твардов-ского некоторые постоянные мотивы, например мотив дороги, Дома, испытания героя на пути к счастью или к цели. Можно говорить и о более глубоком влиянии народно-поэтического твор-чества на поэзию Твардовского. Это сказывается в тех мировоз-зренческих принципах, которые положены в основу образа ге-роя и определяют его характер: традиционные крестьянские ценности, народная мораль, народное отношение к труду. Та-кие качества и определили подлинную народность поэзии Твар-довского.

В поэзии 1930-х годов развиваются такие черты, как повествовательность, событийность, которые позже приведут Твар-довского к жанру баллады («Отец и сын», «Баллада о товари-ще», «Баллада об отречении»). В годы Великой Отечественной войны в поэзии Твардовского сливаются публицистический на-кал, лирическая эмоциональность, эпический взгляд на собы-тия. Стихи военной поры объединены в сборники «Возмездие» и «Фронтовая хроника». Военная поэзия Твардовского тематически не отличалась от творчества других поэтов. Основные темы — непокоренная Родина («Партизанам Смоленщины»), высокое мужество и патриотизм советского солдата («Когда пройдешь путем колонн…», «Граница», «Новогоднее слово»), священная месть («Возмездие»).

Тема войны, памяти о погибших за свободу Родины остается одной из главных в творчестве Твардовского и в послевоенный период («Я убит подо Ржевом…»).

И у мертвых, безгласных Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она — спасена…

Послевоенные стихи Твардовского наполняются философским осмыслением времени. Поэт говорит о смысле жизни и творче-ства («Нет, жизнь меня не обделила…», «Признание»), о чести человека, о связи человека с природой («Разговор с Падуном», «Снега потемнеют синие…»).

К концу 1960-х годов Твардовский многое понял и переос-мыслил:

…вольно или невольно Было, вышло не то, не так.

Историю советской страны он воспринимает как суровый опыт, который должны учесть будущие поколения. Он судит себя и своих сверстников с высоких нравственных позиций, понима-ет, что долг поэта говорить правду, «как бы ни была горька». Твардовский считает необходимым, чтобы каждый человек сде-лал все, чтобы исправить ошибки в жизни. В стихотворении «Час мой утренний, час контрольный…» поэт уверен, что можно еще повернуть историю:

Но еще не бездействен ропот Огорченной твоей души. Приобщая к опыту опыт, Час мой, дело свое верши.

Введение в Чехословакию в 1968 г. советских танков болью ото-звалось в лирике Твардовского. Он воспринял этот акт как наступ-ление на свободу, как крушение всех надежд («В чем хочешь чело-вечество вини…», «Маркс, Энгельс, Ленин, знать бы вам…»).

Твардовский ощущает свою трагическую вину за то, что про-исходит в нашей стране. Он лирически анализирует собствен-ную биографию, а через нее — биографию всего поколения, поднимается до философского осмысления «жестокой судьбы»:

Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они — кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но все же, все же, все же…

Чувство сопричастности общей судьбе было неотъемлемой частью мышления поэта в его поздней лирике. Его стихи — это разговор с самим собой, наедине. Материал с сайта

Обобщающие темы позднего творчества — я и мир, я и путь жизни, я и смерть, я и народ. Это опыт познания через самопо-знание. В лирическом цикле «Памяти матери» поэт в воспомина-ниях путешествует с матерью по дорогам ее жизни и всего наро-да. Мотив связи времен организует весь цикл и сливается с мо-тивом Дома, истоков. Память присуща не только человеку, но и природе. В стихотворениях «Как неприютно этим соснам в пар-ке…», «Газон с утра из-под машинки…», «Береза» память при-роды — это метафора связи всего в мироздании, выражение един-ства. Поэт обостренно чувствует конец личного бытия отдельно-го человека, отмеренность срока жизни. Но общность всего в мире, текучесть времени позволяют преодолеть эту конечность, обрести продолжение в потомках, в шелесте деревьев, в метель-ной круговерти. Трагизм неизбежного конца просветляется соз-нанием ненапрасности жизни («Прощаемся мы с матерями…», «Время, скорое на расправу»).

От констатации фактов социалистического строительства через постижение души народной на войне Твардовский при-шел к философскому пониманию жизни и судьбы человека и страны.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• лирика твардовского о времени и о себе реферат
• сочинение тема природы в творчестве твардовского
• народность поэзии твардовского
• поэтические метафоры в поэзии твардовского
• анализ стихотворения твардовского снега потемнеют синие

Автобиография

Родился я в Смоленщине, в 1910 году, на "хуторе пустоши Столпово", как назывался в бумагах клочок земли, приобретенный моим отцом, Трифоном Гордеевичем Твардовским, через Поземельный крестьянский банк с выплатой в рассрочку. Земля эта – десять с небольшим десятин – вся в мелких болотцах – "оборках", как у нас их называли, – и вся заросшая лозняком, ельником, березкой, была во всех смыслах незавидна. Но для отца, который был единственным сыном безземельного солдата и многолетним тяжким трудом кузнеца заработал сумму, необходимую для первого взноса в банк, земля эта была дорога до святости. И нам, детям, он с самого малого возраста внушал любовь и уважение к этой кислой, подзолистой, скупой и недоброй, но нашей земле, – нашему "имению", как в шутку и не в шутку называл он свой хутор. Местность эта была довольно дикая, в стороне от дорог, и отец, замечательный мастер кузнечного дела, вскоре закрыл кузницу, решив жить с земли. Но ему то и дело приходилось обращаться к молотку: арендовать в отходе чужой горн и наковальню, работая исполу.

В жизни нашей семьи бывали изредка просветы относительно достатка, но вообще жилось скудно и трудно и, может быть, тем труднее, что наша фамилия в обычном обиходе снабжалась еще шутливо-благожелательным или ироническим добавлением "пан", как бы обязывая отца тянуться изо всех сил, чтобы хоть сколько-нибудь оправдать ее. Между прочим, он ходил в шляпе, что в нашей местности было странностью и даже некоторым вызовом, и нам, детям, не позволял носить лаптей, хотя из-за этого случалось бегать босиком до глубокой осени. Вообще многое в нашем быту было "не как у людей".

Отец был человеком грамотным и даже начитанным по-деревенски. Книга не являлась редкостью в нашем домашнем обиходе. Целые зимние вечера у нас часто отдавались чтению вслух какой-либо книги. Первое мое знакомство с "Полтавой" и "Дубровским" Пушкина, "Тарасом Бульбой" Гоголя, популярнейшими стихотворениями Лермонтова, Некрасова, А. К. Толстого, Никитина произошло таким именно образом. Отец и на память знал много стихов: "Бородино", "Князя Курбского", чуть ли не всего ершовского "Конька-Горбунка". Кроме того, он любил и умел петь, – смолоду даже отличался в церковном хоре. Обнаружив, что слова общеизвестной "Коробушки" только малая часть "Коробейников" Некрасова, он певал при случае целиком всю эту поэму.

Мать моя, Мария Митрофановна, была всегда очень впечатлительна и чутка ко многому, что находилось вне практических, житейских интересов крестьянского двора, хлопот и забот хозяйки в большой многодетной семье. Ее до слез трогал звук пастушьей трубы где-нибудь вдалеке за нашими хуторскими кустами и болотцами или отголосок песни с далеких деревенских полей, или, например, запах первого молодого сена, вид какого-нибудь одинокого деревца и т. п.

Стихи писать я начал до овладения первоначальной грамотой. Хорошо помню, что первое мое стихотворение, обличающее моих сверстников, разорителей птичьих гнезд, я пытался записать, еще не зная всех букв алфавита и, конечно, не имея понятия о правилах стихосложения. Там не было ни лада, ни ряда, – ничего от стиха, но я отчетливо помню, что было страстное, горячее до сердцебиения желание всего этого, – и лада, и ряда, и музыки, – желание родить их на свет и немедленно, – чувство, сопутствующее и доныне всякому замыслу. Что стихи можно сочинять самому, я понял из того, что гостивший у нас в голодное время летом дальний наш городской родственник по материнской линии, хромой гимназист, как-то прочел по просьбе отца стихи собственного сочинения "Осень":

Листья давно облетели,
И голые сучья торчат...

Строки эти, помню, потрясли меня тогда своей выразительностью: "голые сучья" – это было так просто, обыкновенные слова, которые говорятся всеми, но это были стихи, звучащие, как из книги.

С того времени я и пишу. Из первых стихов, внушивших мне какую-то уверенность в способности к этому делу, помню строчки, написанные, как видно, под влиянием пушкинского "Вурдалака":

Раз я позднею порой
Шел от Вознова домой.
Трусоват я был немного,
И страшна была дорога:
На лужайке меж ракит
Шупень старый был убит...

Речь шла об одинокой могиле на середине пути от деревни Ковалево, где жил наш родственник Михайло Вознов. Похоронен в ней был некто Шупень, убитый когда-то на том месте. И хотя никаких ракит там поблизости не было, никто из домашних не попрекнул меня этой неточностью: зато было складно.

По-разному благосклонно и по-разному с тревогой относились мои родители к тому, что я стал сочинять стихи. Отцу это было лестно, но из книг он знал, что писательство не сулит больших выгод, что писатели бывают и не знаменитые, безденежные, живущие на чердаках и голодающие. Мать, видя мою приверженность к таким необычным занятиям, чуяла в ней некую печальную предназначенность моей судьбы и жалела меня.

Лет тринадцати я как-то показал мои стихи одному молодому учителю. Ничуть не шутя, он сказал, что так теперь писать не годится: все у меня до слова понятно, а нужно, чтобы ни с какого конца нельзя было понять, что и про что в стихах написано, таковы современные литературные требования. Он показал мне журналы с некоторыми образцами тогдашней - начала двадцатых годов - поэзии. Какое-то время я упорно добивался в своих стихах непонятности. Это долго не удавалось мне, и я пережил тогда, пожалуй, первое по времени горькое сомнение в своих способностях. Помнится, я, наконец, написал что-то уж настолько непонятное ни с какого конца, что ни одной строчки вспомнить не могу оттуда и не знаю даже, о чем там шла речь. Помню лишь факт написания чего-то такого.

Летом 1924 года я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет. Писал о неисправных мостах, о комсомольских субботниках, о злоупотреблениях местных властей и т. п. Изредка заметки печатались. Это делало меня, рядового сельского комсомольца, в глазах моих сверстников и вообще окрестных жителей лицом значительным. Ко мне обращались с жалобами, с предложениями написать о том-то и том-то, "протянуть" такого-то в газете... Потом я отважился послать и стихи. В газете "Смоленская деревня" появилось мое первое напечатанное стихотворение "Новая изба". Начиналось оно так:

Пахнет свежей сосновой смолою,
Желтоватые стены блестят.
Хорошо заживем мы с весною
Здесь на новый, советский лад.

После этого я, собрав с десяток стихотворений, отправился в Смоленск к М. В. Исаковскому, работавшему там в редакции газеты "Рабочий путь". Принял он меня приветливо, отобрал часть стихотворений, вызвал художника, который зарисовал меня, и вскоре в деревню пришла газета со стихами и портретом "селькора-поэта А. Твардовского".

М. Исаковскому, земляку, а впоследствии другу, я очень многим обязан в своем развитии. Он единственный из советских поэтов, чье непосредственное влияние на меня я всегда признаю и считаю, что оно было благотворным для меня. В стихах своего земляка я увидел, что предметом поэзии может и должна быть окружающая меня жизнь советской деревни, наша непритязательная смоленская природа, собственный мой мир впечатлений, чувств, душевных привязанностей. Пример его поэзии обратил меня в моих юношеских опытах к существенной объективной теме, к стремлению рассказывать и говорить в стихах о чем-то интересном не только для меня, но и для тех простых, не искушенных в литературном отношении людей, среди которых я продолжал жить. Ко всему этому, конечно, необходима оговорка, что писал я тогда очень плохо, беспомощно ученически, подражательно.

В развитии и росте моего литературного поколения было, мне кажется, самым трудным и для многих губительным то, что мы, втягиваясь в литературную работу, ее специфические интересы, выступая в печати и даже становясь, очень рано, профессиональными литераторами, оставались людьми без сколько-нибудь серьезной общей культуры, без образования. Поверхностная начитанность, некоторая осведомленность в "малых секретах" ремесла питала в нас опасные иллюзии.

Обучение мое прервалось по существу с окончанием сельской школы. Годы, назначенные для нормальной и последовательной учебы, ушли. Восемнадцатилетним парнем я пришел в Смоленск, где не мог долго устроиться не только на учебу, но даже на работу, – по тем временам это было еще не легко, тем более что специальности у меня никакой не было. Поневоле пришлось принимать за источник существования грошовый литературный заработок и обивать пороги редакций. Я и тогда понимал незавидность такого положения, но отступать было некуда, – в деревню я вернуться не мог, а молодость позволяла видеть впереди в недалеком будущем только хорошее.

Когда в московском журнале "Октябрь" напечатали мои стихи и кто-то где-то отметил их в критике, я заявился в Москву. Но получилось примерно то же самое, что со Смоленском. Меня изредка печатали, кто-то одобрял мои опыты, поддерживал ребяческие надежды, но зарабатывал я не намного больше, чем в Смоленске, и жил по углам, койкам, слонялся по редакциям, и меня все заметнее относило куда-то в сторону от прямого и трудного пути настоящей учебы, настоящей жизни. Зимой тридцатого года я вернулся в Смоленск и прожил там лет шесть-семь до появления в печати поэмы "Страна Муравия".

Период этот – самый решающий и значительный в моей литературной судьбе. Это были годы великого переустройства деревни на основе коллективизации, и это время явилось для меня тем же, чем для более старшего поколения – Октябрьская революция и гражданская война. Все то, что происходило тогда в деревне, касалось меня самым ближайшим образом в житейском, общественном, морально-этическом смысле. Именно этим годам я обязан своим поэтическим рождением. В Смоленске я, наконец, принялся за нормальное учение. С помощью добрых людей поступил я в Педагогический институт без приемных испытаний, но с обязательством сдать в первый же год все необходимые предметы за среднюю школу, в которой я не учился. Мне удалось в первый же год выровняться с моими однокурсниками, успешно закончить второй курс, с третьего я ушел по сложившимся обстоятельствам и доучивался уже в Московском историко-философском институте, куда поступил осенью тридцать шестого года.

Эти годы учебы и работы в Смоленске навсегда отмечены для меня высоким душевным подъемом. Никаким сравнением я не мог бы преувеличить испытанную тогда впервые радость приобщения к миру идей и образов, открывшихся мне со страниц книг, о существовании которых я ранее не имел понятия. Но, может быть, все это было бы для меня "прохождением" институтской программы, если бы одновременно меня не захватил всего целиком другой мир – реальный нынешний мир потрясений, борьбы, перемен, происходивших в те годы в деревне. Отрываясь от книг и учебы, я ездил в колхозы в качестве корреспондента областных редакций, вникал со страстью во все, что составляло собою новый, впервые складывающийся строй сельской жизни, писал газетные статьи и вел всякие записи, за каждой поездкой отмечая для себя то новое, что открылось мне в сложном и величественном процессе переустройства деревни.

Около этого времени я совсем разучился писать стихи, как писал их прежде, пережил крайнее отвращение к "стихотворству" – составлению строк определенного размера с обязательным набором эпитетов, подыскиванием редких рифм и ассонансов, попаданием в известный, принятый в тогдашнем поэтическом обиходе тон.

Моя поэма "Путь к социализму", озаглавленная так по названию колхоза, о котором шла речь, была сознательной попыткой говорить в стихах обычными для разговорного, делового, отнюдь не "поэтического" обихода словами:

В одной из комнат бывшего барского дома
Насыпан по самые окна овес.
Окна побиты еще во время погрома
И щитами завешаны из соломы,
Чтобы овес не пророс
От солнца и сырости в помещеньи.
На общем хранится зерно попеченьи.

Поэма, выпущенная в 1931 году издательством "Молодая гвардия" отдельной книжкой, встречена была в печати положительно, но я не мог не почувствовать сам, что такие стихи – езда со спущенными вожжами – утрата ритмической дисциплины стиха, проще говоря, проза. Но и вернуться к стихам в прежнем, привычном духе я уже не мог. Новые возможности погрезились мне в организации стиха из его элементов, входящих в живую речь, – из оборотов и ритмов пословицы, поговорки, присказки. Вторая моя поэма "Вступление", вышедшая в Смоленске в 1933 году, была данью таким именно односторонним поискам "естественности" стиха:

Жил на свете Федот,
Был про него анекдот:
– Федот, каков умолот?
– Как и прошлый год.
– А каков укос?
– Чуть не целый воз.
– А как насчет сала?
– Кошка украла...

По материалу, содержанию, даже намечавшимся в общих чертах образам обе эти поэмы предваряли "Страну Муравию", написанную в 1934–1936 годах. Но для этой новой моей вещи я должен был на собственном трудном опыте разувериться в возможности стиха, который утрачивает свои основные природные начала: музыкально-песенную основу, энергию выражения, особую эмоциональную окрашенность.

Пристальное знакомство с образцами большой отечественной и мировой поэзии и прозы подарило мне еще такое "открытие", как законность условности в изображении действительности средствами искусства. Условность хотя бы фантастического сюжета, преувеличение и смещение деталей живого мира в художественном произведении перестали мне казаться пережиточными моментами искусства, противоречащими реализму изображения. А то, что я носил в душе наблюденное и добытое из жизни мною лично, гнало меня к новой работе, к новым поискам. То, что я знаю о жизни,- казалось мне тогда,- я знаю лучше, подробней и достоверней всех живущих на свете, и я должен об этом рассказать. Я до сих пор считаю такое чувство не только законным, но и обязательным в осуществлении всякого серьезного замысла.

Со "Страны Муравии", встретившей одобрительный прием у читателя и критики, я начинаю счет своим писаниям, которые могут характеризовать меня как литератора. Выход этой книги в свет послужил причиной значительных перемен и в моей личной жизни. Я переехал в Москву; в 1938 году вступил в ряды ВКП(б); в 1939 году окончил Московский историко-философский институт (МИФЛИ) по отделению языка и литературы.

Осенью 1939 года я был призван в ряды РККА и участвовал в освободительном походе наших войск в Западную Белоруссию. По окончании похода я был уволен в запас, но вскоре вновь призван и, уже в офицерском звании, но в той же должности спецкорреспондента военной газеты, участвовал в войне с Финляндией. Месяцы фронтовой работы в условиях суровой зимы сорокового года в какой-то мере предварили для меня собственно военные впечатления Великой Отечественной войны. А мое участие в создании фельетонного персонажа "Васи Теркина" в газете "На страже родины" (ЛВО) – это по существу начало моей основной литературной работы в годы Отечественной войны 1941–1945 годов. Но дело в том, что глубина всенародно-исторического бедствия и всенародно-исторического подвига в Отечественной войне с первых дней отличили ее от каких бы то ни было иных войн и тем более военных кампаний.

"Книга про бойца" , каково бы ни было ее собственно литературное значение, в годы войны была для меня истинным счастьем: она дала мне ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения. "Теркин" был для меня во взаимоотношениях поэта с его читателем – воюющим советским человеком – моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю. Впрочем, все это, мне кажется, более удачно выражено в заключительной главе самой книги.

Почти одновременно с "Теркиным" я начал еще на войне писать, но закончил уже после войны – лирическую хронику "Дом у дороги". Тема ее – война, но с иной стороны, чем в "Теркине". Эпиграфом этой книги могли бы быть строки, взятые из нее же:

Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем...

Всегда наряду со стихами я писал прозу - корреспонденции, очерки, рассказы, выпустил даже еще до "Муравии" нечто вроде небольшой повести – "Дневник председателя колхоза" – результат моих деревенских записей "для себя". В 1947 году опубликовал книгу очерков и рассказов под общим заглавием "Родина и чужбина".

Последние годы писал мало, напечатал с десяток стихотворений, несколько очерков и статей. Совершил ряд поездок в составе различных культурных делегаций за границу, – побывал в Болгарии, Албании, Польше, Демократической Германии и в Норвегии. Ездил и по родной стране в командировки на Урал, в Забайкалье и на Дальний Восток. Впечатления этих поездок должны составить материал моих новых работ в стихах и прозе.

В 1947 году был избран депутатом Верховного Совета РСФСР по Вязниковскому округу Владимирской области; в 1951 – по Нижнедевицкому Воронежской области.

С начала 1950 года работаю главным редактором журнала "Новый мир".