"Фелица" представляет оду нового типа - в ней Державину удалось соединить "высокие" (одические) и - низкие" (сатирические) начала. В об­разе "премудрой", "богоподобной царевны" Фелицы поэт восхваляет Ека­терину II, создавая ее портрет в новой манере, принципиально отличаю­щейся от традиционной одописи. Это не земное божество, а деятельная и умная "Киргиз-Кайсацкая царевна", которая изображается и как частное лицо в повседневной жизни, и как правительница, что обуславливает деле­ние оды на две части, Фелице противопоставлен образ порочного "мур­зы"; что определяет жанровое своеобразие оды: она сливается с сатирой. Мурза в изображении Державина - это и собирательный образ, включаю­щий в себя порочные черты екатерининских вельмож, но это и сам Держа­вин. В этом заключена новизна пути, избранного поэтом. Лирическое "я" в русской оде 1740 - 770-х голов сливалось с "мы", поэт считал себя выра­зителем мнений народа. В "Фелице" лирическое "V приобретает конкрет­ность - среди персонажей оды появляется сам одический поэт. Он и "мур­за" - носитель всех пороков, и поэт, достойный воспевать идеальную го­сударыню. Речь поэта в "Фелице" свободная, непринужденная, пронизан­ная подлинным лиризмом. Державин развивает в оде образы, созданные Екатериной в ее "Сказке о царевиче Хлоре", что дает автору возможность пользоваться шуткой, остроумными намеками. "Фелица" была самым смелым и решительным отступлением Державина от традиций классиче­ской оды. ""Екатерининская" тема в творчестве Державина продолжается стихотворением "Благодарность Фелице", "Изображение Фелицы"" и в знаменитом "Видении мурзы".

Основные темы и идеи. Стихотворение «Фелица», написанное как шутливая зарисовка из жизни императрицы и ее окружения, вместе с тем поднимает очень важные проблемы. С одной стороны, в оде «Фелица» создается вполне традиционный образ «богоподобной царевны», в котором воплощено представление поэта об идеале просвещенного монарха. Явно идеализируя реальную Екатерину II, Державин в то же время верит в нарисованный им образ:

Подай, Фелица, наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?

С другой стороны, в стихах поэта звучит мысль не только о мудрости власти, но и о нерадивости исполнителей, озабоченных своей выгодой:

Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает.
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?

Сама по себе эта мысль не была новой, но за образами вельмож, нарисованных в оде, явно проступали черты реальных людей:

Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщался нарядом.
Скачу к портному по кафтан.

В этих образах современники поэта без труда узнавали фаворита императрицы Потемкина, ее приближенных Алексея Орлова, Панина, Нарышкина. Рисуя их ярко сатирические портреты, Державин проявил большую смелость - ведь любой из задетых им вельмож мог разделаться за это с автором. Только благосклонное отношение Екатерины спасло Державина.

Но даже императрице он осмеливается дать совет: следовать закону, которому подвластны как цари, так и их подданные:

Тебе единой лишь пристойно,
Царевна, свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия - согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.

Эта любимая мысль Державина звучала смело, и высказана она была простым и понятным языком.

Заканчивается стихотворение традиционной хвалой императрице и пожеланием ей всех благ:

Небесные прошу я силы,
Да, их простря сапфирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.

Таким образом, в «Фелице» Державин выступил как смелый новатор, сочетающий стиль хвалебной оды с индивидуализацией персонажей и сатирой, внося в высокий жанр оды элементы низких стилей. Впоследствии сам поэт определил жанр «Фелицы» как смешанную оду. Державин утверждал, что, в отличие от традиционной для классицизма оды, где восхвалялись государственные лица, военачальники, воспевались торжественные србытия, в «смешанной оде» «стихотворец может говорить обо всем». Разрушая жанровые каноны классицизма, он открывает этим стихотворением путь для новой поэзии - «поэзии действительное™», которая получила блестящее развитие в творчестве Пушкина.

17. «Суворовскиий» цикл од и стихотворений Державина.

«Суворовские» оды Державина. Ода «На взятие Измаила» (1790) и характер ее связи с «суворовским циклом». Державин написал ещё две оды: «На шведский мир» и«На взятие Измаила» ; последняя особенно имела успех. К поэту стали «ласкаться». Потёмкин (читаем в «Записках»), «так сказать, волочился за Державиным, желая от него похвальных себе стихов»; за поэтом ухаживал и Зубов, от имени императрицы передавая поэту, что если хочет, он может писать «для князя», но «отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил», что «он и без него всё иметь будет». «В таковых мудрёных обстоятельствах» Державин «не знал, что делать и на которую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем».

В декабре 1791 Державин был назначен статс-секретарём императрицы. Это было знаком необычайной милости; но служба и здесь для Державина была неудачной. Он не сумел угодить императрице и очень скоро «остудился» в её мыслях. Причина «остуды» лежала во взаимных недоразумениях. Державин, получив близость к императрице, больше всего хотел бороться с столь возмущавшей его «канцелярской крючкотворной дружиной», носил императрице целые кипы бумаг, требовал её внимания к таким запутанным делам, как дело Якобия (привезённое из Сибири «в трёх кибитках, нагруженных сверху до низу»), или ещё более щекотливое дело банкира Сутерланда, где замешано было много придворных, и от которого все уклонялись, зная, что и сама Екатерина не желала его строгого расследования. Между тем от поэта вовсе не того ждали. В «Записках» Державин замечает, что императрица не раз заводила с докладчиком речь о стихах «и неоднократно, так сказать, прашивала его, чтоб он писал в роде оды Фелице». Поэт откровенно сознаётся, что он не раз принимался за это, «запираясь по неделе дома», но «ничего написать не мог»; «видя дворские хитрости и беспрестанные себе толчки», поэт «не собрался с духом и не мог таких императрице тонких писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность ещё при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими». Поэт так «охладел духом», что «почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу императрице», которая «управляла государством и самым правосудием более по политике, чем по святой правде». Много вредили ему также его излишняя горячность и отсутствие придворного такта.

Менее чем через три месяца по назначении Державина, императрица жаловалась Храповицкому, что её новый статс-секретарь «лезет к ней со всяким вздором». К этому могли присоединяться и козни врагов, которых у Державина было много; он, вероятно, не без основания высказывает в «Записках» предположение, что «неприятные дела» ему поручались и «с умыслу», «чтобы наскучил императрице и остудился в её мыслях».

Статс-секретарём Державин пробыл менее 2 лет: в сентябре 1793 он был назначен сенатором. Назначение это было почётным удалением от службы при императрице. Державин скоро рассорился со всеми сенаторами. Он отличался усердием и ревностью к службе, ездил в сенат иногда даже по воскресеньям и праздникам, чтобы просмотреть целые кипы бумаг и написать по ним заключения. Правдолюбие Державина и теперь, по обыкновению, выражалось «в слишком резких, а иногда и грубых формах».

В начале 1794 Державин, сохраняя звание сенатора, был назначен президентом коммерц-коллегии; должность эта, некогда очень важная, теперь была значительно урезана и предназначалась к уничтожению, но Державин знать не хотел новых порядков и потому на первых же порах и здесь нажил себе много врагов и неприятностей.

Незадолго до своей смерти императрица назначила Державина в комиссию по расследованию обнаруженных в заёмном банке хищений; назначение это было новым доказательством доверия императрицы к правдивости и бескорыстию Державина.

Героические оды Державина являются отражением его победонос­ной эпохи. Предшественником Державина в этом виде оды был Ломоно­сов, и в своих победных одах Державин в значительной степени возвраща­ется к его поэтике, героико-патриотические произведения отличаются торжественной приподнятостью, грандиозностью образов и метафор. Ода "На взятие Измаила"" начинается с величественной картины извержения Везувия, с которой сопоставляется величие русской победы под Измаилом. Взятие считавшейся неприступной крепости поставлено в связь не только с героическим прошлым русского народа, но и является залогом его вели­кого будущего. Только величием и славой народа создается величие и слава царей. Во многих подобных одах Державина героем является Суво­ров. Для поэта он "князь славы"", величайший из полководцев. С ним свя­зано и стихотворение с интимно-лирической интонацией, написанное очень простым языком - "Снигирь". В этом стихотворении Суворов изо­бражается совершенно по-новому, приемами реалистического портрета. Военные доблести Суворова неотрывны от величия его нравственного об­лика, а образ героя окутан чувством искренней и глубокой скорби, вызван­ной его смертью.

Державин в 1770 -х -1780 -х гг. создавал философские и торжественные оды. Первой удачной одой поэта было величественное размышление о жизни и смерти - ода «На смерть князя Мещерского» (1779). В 1780 г. Державин пишет философскую оду «Бог» , а в 1782 г. – торжественную оду «Фелица» . В ней поэт представил Екатерину II не только как государственное лицо, но и как человека. Необычным был и стиль оды: высокий штиль сочетается в оде со средним и даже низким штилем. В конце 1780 -х гг. в лирике Державина возникают гражданские и сатирические стихи. Одно из них – одасатира «Властителям и судиям» .

В. Ходасевич: «В борьбе за закон у Державина не было опоры ни в обществе, ни в самом правительстве. Законы писались даже усиленно, но как-то само собой подразумевалось, что исполняться они должны лишь до известной степени и по мере надобности (преимущественно дворянской). Не отрицалось, что законы гораздо лучше исполнять, нежели не исполнять. Но одному лишь Державину их неисполнение казалось чем-то чудовищным. Нарушителей закона никто прямо не поощрял, но и карать их у власти охоты не было. Державин этого не хотел взять в толк. Кидаясь на борьбу с нарушителями закона, он всякий раз был уверен, что "щит Екатерины" делает его неуязвимым. Отчасти оно так и было. Но тот же щит покрывал и его врагов. Выходило, что Минерва Российская равно благоволит и к правым, и к виноватым, и к добрым, и к злым. Почему? Вот загадка, которой Державин не только еще не решил, но и не поставил перед собою открыто» .

Державин добился того, что эти стихи, которых не решались печатать в их прежнем виде, были напечатаны в новом, более резком. Ссылка на подражание псалму могла бы служить надежным прикрытием, но Державин зачеркнул старое заглавие "Псалом 81" и сделал новое, свое собственное: "Властителям и судиям". Такова была его прямота: он знал, что пьеса возникла в сущности не из чтения Библии, но из созерцания России.

Псалом 81. Бог встал в сонме богов и произнес суд. Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Избавляйте бедного и нищего, исторгайте его из руки нечестивых. Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются. Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы. Но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей. Восстань, Боже, суди землю; ибо Ты наследуешь все народы.

Властитель, не опирающийся на народную любовь, в сущности безвластен. Во-вторых, что он и не царь, а тиран, захватчик власти, которого можно согнать с престола, не совершая никакого святотатства. Следовательно, царя от тирана отличает не помазание, а любовь народа. Только эта любовь и есть истинное помазание. Таким образом, не только опорой, но и самым источником царской власти становится народ. Под словом народ он склонен был разуметь всю нацию, и это ему удавалось, пока шла речь о делах военных или дипломатических, пока русский народ противополагался какому-нибудь иному. Но лишь только взор Державина обращался во глубину страны, непосредственное чувство тотчас побуждало его звать народом лишь обездоленную, бесправную часть нации. Дело однако шло вовсе не об одном крестьянстве: бедный дворянин, вотще ищущий суда и управы на богатого соседа, или мелкий чиновник, прижимаемый крупным, в глазах Державина были такими же представителями народа, как и крестьянин, страждущий от произвола помещичьего. Словом, так выходило, что кто страждет, тот и принадлежит к народу; царь же народный - защита и Покров всего слабого и угнетаемого от всего сильного и угнетающего.

ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ Восстал всевышний бог, да судит Земных богов во сонме их; Доколе, рек, доколь вам будет Щадить неправедных и злых? Ваш долг есть: сохранять законы, На лица сильных не взирать, Без помощи, без обороны Сирот и вдов не оставлять. Ваш долг: спасать от бед невинных. Несчастливым подать покров; От сильных защищать бессильных, Исторгнуть бедных из оков. Не внемлют! видят - и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодействы землю потрясают, Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья, Но вы, как я подобно, страстны, И так же смертны, как и я. И вы подобно так падете, Как с древ увядший лист падет! И вы подобно так умрете, Как ваш последний раб умрет! Воскресни, боже! боже правых! И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых, И будь един царем земли! 1780(?)

Квинт Гораций Флакк (65 – 8 г. до н. э) Я воздвиг монумент. Меди прочнее он, Вечных он пирамид несокрушимее, И не злой Аквилон, ни беспощадный дождь Не разрушат теперь даже века его. Год за годом пройдет, сменится счет эпох, Но не весь я умру, частью пребуду жив, Помнить будут меня, не забывать, пока Древний славя обряд, в Капитолийский храм С чистой девой всходить будет верховный жрец. Там, где бурно кипит Ауфида пенный ток, Там, где царствовал Давн в скудной дождем земле, Всюду буду я чтим, бывший никем стал всем! Ибо первый сумел на Италийский лад Эолийскую песнь переложить стихом. Гордым взором окинь мой, Мельпомена, труд И чело увенчай лавром Дельфийским мне.

ПАМЯТНИК Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид; Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный, И времени полет его не сокрушит. Так! - весь я не умру, но часть меня большая, От тлена убежав, по смерти станет жить, И слава возрастет моя, не увядая, Доколь славянов род вселенна будет чтить. Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал; Всяк будет помнить то в народах неисчетных, Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Фелицы возгласить, В сердечной простоте беседовать о боге И истину царям с улыбкой говорить. О муза! возгордись заслугой справедливой, И презрит кто тебя, сама тех презирай; Непринужденною рукой неторопливой Чело твое зарей бессмертия венчай. 1795

Написав оду в 1782 г. , Державин не решился напечатать ее, опасаясь мести знатных вельмож, изображенных в сатирическом плане. Случайно ода попала в руки одному хорошему знакомому Державина, советнику при директоре Академии наук, литератору, деятелю в области народного образования, впоследствии министру Осипу Петровичу Козодавлеву (нач. 1750 -х гг. - 1819), который стал показывать ее разным лицам и в том числе познакомил с ней княгиню Е. Р. Дашкову, назначенную с 1783 г. директором Академии наук. Дашковой ода понравилась, и, когда в мае 1783 г. было предпринято издание «Собеседника» , решено было открыть первый номер «Фелицей» . Издание «Собеседника» было обусловлено усилением борьбы Екатерины с дворянской оппозицией, стремлением императрицы «использовать журналистику в качестве средства воздействия на умы» .

Державин получил в подарок от императрицы золотую табакерку с 500 червонцев и был лично представлен ей. Высокие достоинства оды принесли ей успех в кругах наиболее передовых современников, широкую по тому времени популярность. Само имя «Фелица» Державин взял из «Сказки о царевиче Хлоре» , написанной Екатериной II для своего внука Александра (1781). Имя это образовано Екатериной от латинских слов «felix» - «счастливый» , «felicitas» - «счастье» . «Мурзой именовал себя автор потому, . . . что произошел он от татарского племени; а императрицу - Фелицею и киргизскою царевною для того, что покойная императрица сочинила сказку под именем Царевича Хлора, которого Фелица, то есть богиня блаженства, сопровождала на гору, где роза без шипов цветет» .

ФЕЛИЦА (…) Подай, Фелица! наставленье: Как пышно и правдиво жить, Как укрощать страстей волненье И счастливым на свете быть? Меня твой голос возбуждает, Меня твой сын препровождает; Но им последовать я слаб. Мятясь житейской суетою, Сегодня властвую собою, А завтра прихотям я раб.

Мурзам твоим не подражая, Почасту ходишь ты пешком, И пища самая простая Бывает за твоим столом; Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред налоем И всем из твоего пера Блаженство смертным проливаешь; Подобно в карты не играешь, Как я, от утра до утра. Не слишком любишь маскарады, А в клоб не ступишь и ногой; Храня обычаи, обряды, Не донкишотствуешь собой; Коня парнасска не седлаешь, К духа м- в собранье не въезжаешь, Не ходишь с трона на Восток; Но кротости ходя стезею, Благотворящею душою, Полезных дней проводишь ток.

Мурзам твоим не подражая- т. е. придворным, вельможам. Слово «мурза» употребляет Державин в двух планах: он подразумевает себя и любого вельможу. Читаешь, пишешь пред налоем - Державин имеет в виду законодательную деятельность императрицы. Налой (устар. , простореч.), точнее «аналой» (церк.) - высокий столик с покатым верхом, на который в церкви кладут иконы или книги. Здесь употреблено в смысле «столик» , «конторка» . Коня парнаска не седлаешь - Екатерина не умела писать стихов. Арии и стихи для ее литературных сочинений писали ее статс-секретари Елагин, Храповицкий и др. К духам в собранье не въезжаешь, Не ходишь с трона на Восток - т. е. не посещаешь масонских лож, собраний. Екатерина называла масонов «сектой духов» . «Востоками» назывались иногда масонские ложи. Масоны в 80 -х гг. XVIII в. - члены организаций («лож»), исповедовавших мистико-моралистическое учение и находившихся в оппозиции екатерининскому правительству.

А я, проспавши до полудни, Курю табак и кофе пью; Преобращая в праздник будни, Кружу в химерах мысль мою: То плен от персов похищаю, То стрелы к туркам обращаю; То, возмечтав, что я султан, Вселенну устрашаю взглядом; То вдруг, прельщаяся нарядом, Скачу к портному по кафтан. Или в пиру я пребогатом, Где праздник для меня дают, Где блещет стол сребром и златом, Где тысячи различных блюд; Там славный окорок вестфальской, Там звенья рыбы астраханской, Там плов и пироги стоят, Шампанским вафли запиваю; И всё на свете забываю Средь вин, сластей и аромат.

Или средь рощицы прекрасной В беседке, где фонтан шумит, При звоне арфы сладкогласной, Где ветерок едва дышит, Где всё мне роскошь представляет, К утехам мысли уловляет, Томит и оживляет кровь; На бархатном диване лежа, Младой девицы чувства нежа, Вливаю в сердце ей любовь. Или великолепным цугом В карете английской, златой, С собакой, шутом или другом, Или с красавицей какой Я под качелями гуляю; В шинки пить меду заезжаю; Или, как то наскучит мне, По склонности моей к премене, Имея шапку набекрене, Лечу на резвом бегуне.

Или музы кой и певцами, Органом и волынкой вдруг, Или кулачными бойцами И пляской веселю мой дух; Или, о всех делах заботу Оставя, езжу на охоту И забавляюсь лаем псов; Или над невскими брегами Я тешусь по ночам рогами И греблей удалых гребцов. Иль, сидя дома, я прокажу, Играя в дураки с женой; То с ней на голубятню лажу, То в жмурки резвимся порой; То в свайку с нею веселюся, То ею в голове ищуся; То в книгах рыться я люблю, Мой ум и сердце просвещаю, Полкана и Бову читаю; За библией, зевая, сплю.

А я, проспавши до полудни и т. д. «Относится к прихотливому нраву князя Потемкина, как и все три нижеследующие куплеты, который то собирался на войну, то упражнялся в нарядах, в пирах и всякого рода роскошах» (Об. Д. , 598). Цуг - упряжка в четыре или шесть лошадей попарно. Право езды цугом было привилегией высшего дворянства. Лечу на резвом бегуне. Это относится также к Потемкину, но «более к гр. Ал. Гр. Орлову, который был охотник до скачки лошадиной» (Об. Д. , 598). На конных заводах Орлова было выведено несколько новых пород лошадей, из которых наиболее известна порода знаменитых «орловских рысаков» . Или кулачными бойцами - также относится к А. Г. Орлову. И забавляюсь лаем псов - относится к П. И. Панину, который любил псовую охоту (Об. Д. , 598). Я тешусь по ночам рогами и т. д. «Относится к Семену Кирилловичу Нарышкину, бывшему тогда егермейстером, который первый завел роговую музыку» . Полкана и Бову читаю. «Относится до кн. Вяземского, любившего читать романы (которые часто автор, служа у него в команде, перед ним читывал, и случалось, что тот и другой дремали и не понимали ничего) - Полкана и Бову и известные старинные русские повести» (Об. Д. , 599).

Таков, Фелица, я развратен! Но на меня весь свет похож. Кто сколько мудростью ни знатен, Но всякий человек есть ложь. Не ходим света мы путями, Бежим разврата за мечтами. Между лентяем и брюзгой, Между тщеславья и пороком Нашел кто разве ненароком Путь добродетели прямой.

Едина ты лишь не обидишь, Не оскорбляешь никого, Дурачествы сквозь пальцы видишь, Лишь зла не терпишь одного; Проступки снисхожденьем правишь, Как волк овец, людей не давишь, Ты знаешь прямо цену их. Царей они подвластны воле, - Но богу правосудну боле, Живущему в законах их. (…) Слух и дет о твоих поступках, Что ты нимало не горда; Любезна и в делах и в шутках, Приятна в дружбе и тверда; Что ты в напастях равнодушна, А в славе так великодушна, Что отреклась и мудрой слыть. Еще же говорят неложно, Что будто завсегда возможно Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело, Достойное тебя! одной, Что будто ты народу смело О всем, и въявь и под рукой, И знать и мыслить позволяешь, И о себе не запрещаешь И быль и небыль говорить; Что будто самым крокодилам, Твоих всех милостей зоилам Всегда склоняешься простить. Стремятся слез приятных реки Из глубины души моей. О! коль счастливы человеки Там должны быть судьбой своей, Где ангел кроткий, ангел мирный, Сокрытый в светлости порфирной, С небес ниспослан скиптр носить! Там можно пошептать в беседах И, казни не боясь, в обедах За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно В строке описку поскоблить, Или портрет неосторожно Ее на землю уронить, Там свадеб шутовских не парят, В ледовых банях их не жарят, Не щелкают в усы вельмож; Князья наседками не клохчут, Любимцы въявь им не хохочут И сажей не марают рож.

Что отреклась и мудрой слыть. Екатерина II с наигранной скромностью отклонила от себя титулы «Великой» , «Премудрой» , «Матери отечества» , которые были поднесены ей в 1767 г. Сенатом и Комиссией по выработке проекта нового уложения; так же она поступила и в 1779 г. , когда петербургское дворянство предложило принять ей титул «Великой» . И знать и мыслить позволяешь. В «Наказе» Екатерины II, составленном ею для Комиссии по выработке проекта нового уложения и являвшемся компиляцией из сочинений Монтескье и других философов-просветителей XVIII в. , действительно есть ряд статей, кратким изложением которых является эта строфа. Однако недаром Пушкин назвал «Наказ» «лицемерным»: до нас дошло огромное количество «дел» людей, арестованных Тайной экспедицией именно по обвинению «в говорении» «неприличных» , «поносных» и пр. слов по адресу императрицы, наследника престола, кн. Потемкина и пр. Почти все эти люди были жестоко пытаемы «кнутобойцей» Шешковским и сурово наказаны секретными судами. .

Там можно пошептать в беседах и т. д. и следующая строфа - изображение жестоких законов и нравов при дворе императрицы Анны Иоанновны. Как отмечает Державин (Об. Д. , 599- 600), существовали законы, согласно которым два человека, перешептывавшиеся между собой, считались злоумышленниками против императрицы или государства; не выпивший большого бокала вина, «за здравие царицы подносимого» , уронивший нечаянно монету с ее изображением подозревались в злом умысле и попадали в Тайную канцелярию. Описка, поправка, подскабливание, ошибка в императорском титуле влекли за собой наказание плетьми, равно как и перенос титула с одной строки на другую. При дворе широко распространены были грубые шутовские «забавы» вроде известной свадьбы князя Голицына, бывшего при дворе шутом, для которой был выстроен «ледяной дом» ; титулованные шуты усаживались в лукошки и клохтали курицами и т. д

Фелицы слава, слава бога, Который брани усмирил; Который сира и убога Покрыл, одел и накормил; Который оком лучезарным Шутам, трусам, неблагодарным И праведным свой свет дарит; Равно всех смертных просвещает, Больных покоит, исцеляет, Добро лишь для добра творит. Который даровал свободу В чужие области скакать, Позволил своему народу Сребра и золота искать; Который воду разрешает, И лес рубить не запрещает; Велит и ткать, и прясть, и шить; Развязывая ум и руки, Велит любить торги, науки И счастье дома находить;

Который брани усмирил и т. д. «Сей куплет относится на мирное тогдашнее время, по окончании первой турецкой войны (1768- 1774 гг. - В. З.) в России процветавшее, когда многие человеколюбивые сделаны были императрицею учреждения, как то: воспитательный дом, больницы и прочие» (Об. Д. , 600). Который даровал свободу и т. д. Державин перечисляет некоторые законы, изданные Екатериной II, которые были выгодны дворянампомещикам и купцам: она подтвердила данное Петром III дворянам разрешение совершать заграничные путешествия; разрешила помещикам разрабатывать рудные месторождения в их владениях в собственную пользу; сняла запрещение рубить лес на своих землях без контроля власти; «позволила свободное плавание по морям и рекам для торговли» (Об. Д. , 600) и т. д.

Которого закон, десница Дают и милости и суд. - Вещай, премудрая Фелица! Где отличен от честных плут? Где старость по миру не бродит? Заслуга хлеб себе находит? Где месть не гонит никого? Где совесть с правдой обитают? Где добродетели сияют? У трона разве твоего! (…)

Сколько раз подобное уже случалось: стоит лишь по необходимости коснуться личности какого-нибудь поэта, как это увлекает... И в итоге становишься не сторонним наблюдателем, - горячо заинтересованным исследователем его творческого пути. Не исключение - и Г. Державин: время рассудило так, что поверхностное знакомство с ним перешло в непритворный интерес к его личности.
Чтобы представить себе, что такое его "духовные оды", необходимо, прежде всего, понять, каким образом душевный уклад поэта способствовал их написанию. Этот момент требует отступления: оригинальность его натуры, редкое сочетание его жизнелюбия с прозорливостью (которая, кстати, свойственна не всем поэтам) отводят ему отдельное место среди поэтов екатерининской эпохи. Всегда творчество поэта необходимо рассматривать в контексте его окружения - будь то люди или обстоятельства. Рассмотрим. Державин родился в бедной дворянский семье, рано лишился отца и вскорости осиротел. Службу свою начал простым солдатом и не скоро получил офицерский чин (столь неспешному служебному продвижению "способствовал" его крутой нрав; о себе он говорил, что "горяч и в правде чёрт"). Лишь в зрелые годы, благодаря мастерски написанной "Оде к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице", где искренность и смелый взгляд на укоренившийся в окружении Екатерины II порядок были главными составляющими, ему удалось привлечь к себе внимание. И сделать впоследствии блестящую карьеру. Екатерина, как женщина умная, не могла не откликнуться на столь темпераментное послание со множеством смелых выпадов в сторону её придворных и бесхитростными похвалами в её адрес. Признание позволило Державину "развернуться" во всю мощь своего дарования. Само понятие "Бог" тесно связано, по его мнению, с понятием "поэзия". Интересно отследить, как он трактует последнее в своём "Разсуждении о лирической поэзии или об оде": "Лирическая поэзия показывается из самых пелён мира... Человек из праха возникший и восхищённый чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением... Вот истинный и начальный источник Оды... Она не наука, но огонь, жар, чувство". Чего-чего, а "огня и чувства" в его натуре хватало с избытком. Неудивительно, что автор, так отзывающийся об оде, не мог писать в ином жанре. Ибо: "Ода быстротою, блеском и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие Творца". Не мог человек, прочувствовавший единство лоды и Всевышнего, оставаться в рамках представления об оде эпохи классицизма, которые были не тесны остальным поэтам. Он чувствовал, что эти представления закоснели от многолетнего однообразного подхода к ним. Он знал. что Бог - это и человеческое, сам человек со всеми его недостатками и несовершенствами, поэтому так смело начал вводить в оду авторские слова и необычно звучащие народные мотивы. Это его новаторство и предвосхитило появление в будущем романтизма, из которого вышли Пушкин и другие поэты его времени. Переосмысление значимости духовного начала в человеке найдёт продолжение в "Давиде" Грибоедова, "Пророке" Лермонтова и Пушкина.
Хотя Пушкин имел неосторожность легкомысленно отозваться о таланте Державина: "дурной перевод с какого-то чудесного подлинника", он понимал, что его собственные изящность слова и лёгкость стиля не появились бы, не будь такого фундамента, как Державин. Сам Гаврила Романович называл свой язык "забавным русским слогом"; знал бы он, во что выльется эта "забавность" в веке ХIХ! Не отказывая оде в высокости, он добавлял: "...высокость состоит в силе духа, или в истине, обитающей в Боге".
Личность Державина имеет огромное внутреннее обаяние, им наполнено каждое его произведение. Эмоциональны слова Гоголя о Державине: "Недоумевает ум решить, откуда взялся в нём этот гиперболический размах его речи. Остаток ли это нашего сказочного богатырства, которое в виде какого-то тёмного пророчества носится до сих пор над нашею землёю, преобразуя во что-то высшее, нас ожидающее, или же это навеялось на него отдалённым татарским его происхождением... что бы это ни было, но это свойство в Державине изумительно... Дико, громадно всё; но где только помогла ему сила вдохновения, там весь этот громозд служит на то, чтобы неестественною силою оживить предмет, так что кажется, как бы тысячью глаз видит он". Спектр мнений о нём широк, что отмечает его высокую одарённость и незаурядность - такие люди никогда не оставляют современников равнодушными.
Стихами Державин увлёкся рано и долгое время "писал в стол", вернее сказать - "в сундук": во время переезда по долгу службы он вынужден был однажды сжечь сундук со своими бумагами (из-за угрозы не пройти карантин), а их, по-видимому, было немало. Этот поступок - ещё одна иллюстрация широкой державинской натуры. Кто из поэтов осмелится собственноручно уничтожить свои творения?.. Недостаток образования восполнило тесное общение с представителями "львовского кружка" - группой молодых поэтов, художников, композиторов: Н. А. Львовым, М. Н. Муравьёвым, И. И. Хемницером (особенно с ним), В. В. Капнистом, Д. С. Бортнянским, В. Л. Боровиковским. Молодыми дарованиями двигала потребность поиска нового пути в искусстве и литературе. Живой ум Державина не мог не откликнуться на эти поиски; индивидуальность во всём заставляла чувствовать себя неуютно в старой системе жанров, что подвигло его на учёбу. В том, что Державин смог, наконец, подвести итог своему ученичеству и заявить о себе как о поэте, есть большая заслуга Я. Б. Княжнина - издателя "Санкт-Петербургского вестника". Именно в нём в 1779 году была напечатана ода "На смерть князя Мещерского". По сути это были стихи неизвестного поэта, т. к. подписи под ними не было. В них звучал настоящий погребальный звон:
Глагол времён! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовёт меня, зовёт твой стон,
Зовёт - и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет,
И дни мои, как злак, сечёт.
Читателю эта ода была - как напоминание о неминуемости смерти. Но как оно звучало и как было подано; автор сокрушался и негодовал: "Едва увидел я сей свет, / Уже зубами смерть скрежещет..." Обращения к Мещерскому: "Куда, Мещерской, ты сокрылся?" и к Перфильеву: "Сей день иль завтра умереть, / Перфильев, должно нам, конечно", - показывают всю неохватность скорби, которая сопровождает человека в его жизненном пути, когда он теряет друзей и родных. Эту пропасть между живым другом (Перфильев) и мёртвым (Мещерский) и пытается охватить Державин, описывая смерть со всех доступных человеческому восприятию сторон. Потрясение, вызванное внезапной смертью друга - весельчака и хлебосола (который, видимо, по характеру был близок автору) велико, и он пытается хоть как-то примирить бунтующие чувства с действительностью, но получается так, что смерть перекрывает всё:
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть родимся.
Одна только строка: "На то, чтоб умереть родимся" - способна вызвать смятение и у стойкого человека. Как воздействовала она на людей более уязвимых, можно только догадываться. Картины торжества смерти следуют одна за другой и завораживают своей грандиозной трагичностью. Державин достигает особой выразительности образа смерти тем, что делает её неподвижной: смерть жадна до жизни, до всех её проявлений, но при этом она никуда не торопится, т. к. уверена в своей власти. Неподвижным стоглазым чудовищем она восседает в центре вселенной и из-под прикрытых век наблюдает, ожидая очередной жертвы. Люди, животные, звёзды, планеты - всё это расшибается, налетая на эту преграду. Всё гибнет. лишь она - вечна.
Но! Вчитываясь в строки, проникнутые чувством какого-то нечеловеческого ужаса и внутреннего душевного оцепенения, читатель вдруг ловит себя на том, что в нём исподволь начинают пробуждаться иные ощущения. Он ещё не может обособить их, но с каждым новым прочтением они заявляют о себе всё настойчивее. И в какой-то момент человек понимает, что испытывает... удовольствие. Парадокс, но вскорости возникает ещё более непонятный факт: удовольствие переходит в восторг! Как некое явление, достигнув критической точки, переходит в свою противоположность, так и леденящий ужас на определённом этапе сменяется восторгом. Это явление ещё у Аристотеля было описано как "катарсис" (применительно к античной драме). Трагические события, разыгрывающиеся на сцене, внезапно приводят душу к прояснению, и зритель испытывает от этого необъяснимое мучительное наслаждение. Подобное испытывает и читатель от оды "На смерть..." Это объяснимо и тем, что в какой-то момент душа, обременённая тяжким грузом безысходности и страха, делает бессознательный рывок к первопричине - Богу, и человек "вспоминает", кто он есть на самом деле. Он начинает понимать, что негоже ему пресмыкаться перед безмозглым "стоглазым чудовищем", ведь он - дитя вечного Бога. Вот это осознание и играет определяющую роль: читатель, пройдя, образно говоря, несколько кругов ада, многократно испытывает противоречивые чувства и... очищается. Эта перетряска человеческого существа даёт ему силы... жить дальше! Теперь он знает, что в мире есть сила, способная смело взглянуть в лицо смерти, и сила эта находится в нём самом. Эта сила - человеческий дух. Его величие позволяет человеку бесстрашно охватывать смерть разумом и при этом, бросая ей вызов, окликать её по имени.
Что же тогда по сравнению со смертью "к славе... стремленье", "богатств стяжание", "всех страстей волненье"?.. Державин спрашивает, чтО для человека эти земные притязания, если он способен выдержать противостояние с вечностью? Если бы не было смерти, тогда ничто не волновало бы дух, и человеку оставалось бы только одно - гнаться за славой, богатством, "негами и утехами". Вот где настоящий ужас - человек перестаёт быть человеком. Такой вывод никак не мог оставить Державина равнодушным: возможно, для него, как автора, столь неожиданный итог был откровением. Его современники разглядели эту особенность, и она впоследствии (в ХХ веке) получила идейное обоснование у философов-экзистенциалистов: смерть, по их словам, - единственный факт, перед которым человеку невозможно оставаться в состоянии автоматического существования. Державин не мог знать знаменитую фразу Д. Донна, но нашим современникам она известна: "...смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я один со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе".
Не менее интересны обстоятельства написания оды "Властителям и судьям" (1780 г.). Первоначально она называлась "Псалом 81". Вопросы смысла жизни, проявления божественной воли в человеке (будь то царь или последний его раб), места человека в мире - всё это волновало Державина. Эта неуспокоенность прослеживается в его творчестве, начиная с читалагайских од и кончая последней его одой "На тленность". "Властителям и судьям" является переложением 81-го псалма (была напечатана в № 11 "Санкт-Петербургского вестника"). По мысли автора: пороки глубоко чужды человеческой природе, но они присутствуют в людях, и это вызывает у него гнев. Автор трепетно относится к простому человеку; ведь все равны от природы, но кто надоумил людей творить произвол над более слабыми?.. Оригинал выглядит так: "Бог стал в сонме богов; среди богов произнёс суд: доколе вы будете судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедному и сироте, угнетённому и нищему... Я сказал: вы - боги и сыны Всевышнего - все вы, но вы умрёте, как человеки, и падёте, как всякий из князей. Встань, Боже, суди землю..." Ода - прямое обращение поэта к земным богам, забывшим, для чего они поставлены у власти и наделены правом творить суд. Царь, как ставленник Божий, ещё со времён С. Полоцкого был известен в русской литературе, но только как предмет прославления. У Державина (вот неуёмная душа!) непредсказуемость его натуры снова взяла над ним верх: он сшибает царей с пьедесталов, возводимых столетиями, и смело судит их, напоминая им об обязанностях перед народом (уж о правах они не забывают):
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать...
......................
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров.
Многолетнее пребывание при дворе Екатерины дало Державину массу впечатлений и наблюдений за жизнью придворных. Он ещё помнит своё голодное детство и все мытарства, которые пришлось перенести его семье. Произвол, с которым пришлось ему столкнуться (по причине его неспокойного сердца, раздражавшего алчных и тупых вельмож), каждый раз напоминал ему о себе, когда он видел его проявление по отношению к другим. В этом чётко прослеживается неукоснительное следование Державина закону: предназначение поэта - помнить правду. Авторская трактовка псалма - удачный приём, который, как покажет время, сразил не одну мишень:
Не внемлют! видят - и не знают!
Покрыты мздою очеса.
Державин испытывает отчаяние - он не видит силы на земле, способной противостоять вопиющему беззаконию. Он пророчит "земным богам" незавидную судьбу, взывает к Богу:
И вы подобно так умрёте,
Как ваш последний раб умрёт!
.....................
Воскресни, боже! боже правых!
И их томлению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царём земли!
Но цензура изъяла оду из книги. В державинском неравнодушии к судьбе народа видны личные причины: неудачное губернаторство в Олонецкой губернии. Ода через пять лет зазвучала жёстче и громче: в Олонецкой земле губернатор Державин столкнулся с произволом наместника - самодура Тутолмина. Невозможность ничего исправить вынудила первого бежать. Державин печатает оду уже с новым названием и уже не делает ссылки на псалом, его не страшит цензура. В 1795 году он собственноручно переплёл книгу с одами и преподнёс её императрице. Надо сделать оговорку: последняя четверть ХVIII века - очень напряжённый период в русской истории (крестьянская война Пугачёва и социальная неустойчивость). Расшатаны устои государства. Напряжение в мире (американская революция и революция во Франции - стране, с которой Россия была в близких отношениях) сыграло немалую роль в перемене взглядов императрицы на "неудобного" Державина. Теперь она видит в нём не бесхитростного певца её государственного гения, но чуть ли не изменника. Державину чудом удалось избежать следствия. Вот как это описал приятель поэта Я. И. Булгаков: "Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?" - "Царь Давид, - сказал Державин, - не был якобинец, следовательно, песни его не могут быть никому противными". Только позже он узнал, что 81-й псалом якобинцы перефразировали и пели на парижских улицах с целью воодушевить восставший против Людовика ХVI народ.
Как человек честный и прямой, Державин недоумевает, отчего "щит Екатерины", под которым он когда-то чувствовал себя неуязвимым, одновременно покрывает и его врагов? Оказывается, Минерва Российская одинаково снисходит и к правым, и к виноватым. С одной стороны, негодование от такой несправедливости не даёт гражданскому чувству Державина молчать, с другой, глубокая уверенность в происках злых чиновников в окружении императрицы толкает его к вручению оды. Сначала поэт благоговел перед ней. Но постепенно он переносит акцент с человека (чьим эталоном долгое время была в его глазах Екатерина) на Бога. Он - единственная опора, которая не обрушится и не похоронит под собой. Этому способствовал жизненный опыт Державина, который от события к событию подталкивал его к переосмыслению жизни. В оде "На тленность" он резюмировал:
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
И если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
Написанная накануне смерти Державина, в 1816 году, ода поражает своей безысходностью: в ней нет и намёка на бессмертие, о котором говорил поэт применительно к себе в начале своего пути. Он отказывает в нём даже самому поэтическому дару. Неизбежность конечного поглощения любых человеческих дел бездной времени выявляется в стихотворении не только на смысловом, но и на фонетическом уровне. Строке "Чрез звуки лиры и трубы" с её звонким Р противопоставлена строка, уничтожающая эту звонкость в шипящих: "То веЧности Жерлом поЖрётся..." (в ней есть и Р, но он тревожно звучит рядом с Ж). Звуки лиры и трубы - это музыка, поэзия, посредством которых человек пытается утвердиться на земле. А поглощает их в итоге - жерло вечности, то есть вечная тишина, небытие... По пронзительности и смысловой точности это стихотворение едва ли не превосходит все философские произведения Державина. Восемь строк на грифельной доске - как итог жизни.
Но это - потом. Остаётся ещё один шедевр, мимо которого невозможно пройти современному читателю, мимо которого не смогли пройти и современники Державина. Достаточно сказать, что её необычайная популярность в конце ХVIII - начале ХIХ веков привела к тому, что её перевели на многие европейские языки, а также японский и китайский. Гаврила Романович так обозначил этот факт в своих "Записках": ода, "которая от всех похваляется". Эта ода появилась в результате долгих размышлений. Начал писать её он в 1780 году, закончил - в 1784. Большое влияние на него оказал М. В. Ломоносов, поэтому бог в ней выступает не как бесплотный дух, отчуждённый от природы, но как творческое начало, противостоящее смерти. Церковное представление о трёх сущностях Божества по воле автора переходит в "три лица метафизических, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и неокончаемое течение времени", которые Бог в себе совмещает. Будучи сыном своей эпохи - эпохи Просвещения, Державин пытается трактовать понятие "Бог" широко, с учётом всех проявлений Божественного промысла на земле. Он замечает "природы чин", то есть гармонию, строгий порядок и определённую закономерность в окружающем мире. Безусловная вера соседствует с попытками доказать Его существование чисто субъективными доводами - стремлением человека к высшему, могущественному, справедливому и благостному творческому началу. Потому что Бог для Державина - это начало начал, всё мироздание, первоисточник всего, это то, что "всё собою наполняет, объемлет, зиждет, сохраняет":
Душа души моей и царь!
К месту упомянуть о тех событиях, которые косвенно повлияли на факт написания оды "Бог". Провидением Державину ещё в младенчестве было предопределено, что он будет писать о Боге. В 1744 году, в пору его младенчества, в небе появилась весьма необычная комета. Известно, что комета во все времена предсказывала кардинальные изменения как в судьбах народов, так и в судьбе отдельного человека. П. И. Бартенев так обозначил её: комета "отличалась длинным хвостом с шестью загнутыми лучами и производила сильное впечатление на народ". Первое слово, которое произнёс малютка Державин, указывая на неё пальчиком, было: "Бог!" Не этим ли объясняется тот невероятный успех, который вызвало появление в печати этой оды?.. Поневоле задумаешься. Не умаляя значение небесного знака, можно сказать, что главной причиной успеха была идея единства Бога и человека, которая отражена в строчках:
Я - связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества.
Переполняющая автора радость от ощущения себя венцом Его творения достигает крещендо в строке:
Я царь - я раб - я червь - я Бог!
Это откровение 1784 года - в противовес откровению "Монарх и узник - снедь червей" 1779 года. Из этого можно понять, что Державин, как и многие поэты до него, ведёт незримый поединок с тленом и небытием. Постичь истину и воплотить её в строчки - процесс нелёгкий, доступный не каждому. Державину это удалось и удалось с блеском! Неоспоримый факт - именно ода "Бог" стала кульминационной точкой его творчества. Она имела свою завершающую стадию. В конце зимы 1784 года, когда ещё стоял санный путь, Державин собрался ехать в Казань, но зачем-то задержался в Петербурге. Потребность писать заявила о себе внезапно и оказалась так велика, что он без объяснений бросает домашних и бежит прочь. Душа настойчиво жаждет уединения, и Державин, невзирая на начавшуюся распутицу, доезжает до Нарвы, где бросает экипаж и слуг возле постоялого двора. Сам запирается в комнатке, принадлежащей хозяйке-немке, и пишет. Писал, делая перерывы лишь на сон и еду. Писал, задавшись единственной целью: как можно полнее изобразить величие Божие. Всматриваясь, как в зеркало, в создаваемую им оду, он зримо видел в ней отражение себя, и всё сильнее становилось щемящее чувство единства с Ним. Всё больше поражался он, отождествляя себя с Богом. Под утро эти чувства усилились, он схватил перо и, зажегщи лампу, написал последнюю строчку. Слёзы текли по его лицу...
Именно Бог водил его пером, именно Божий промысел определил появление его лучшего произведения. Как могло быть иначе?.. Ведь и сам поэт - черта начальна Божества. Ясно прослеживается путь, по которому развивалась державинская мысль - фиксируя вещественное проявление Его в мире:
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет...
автор приходит к заключению, что:
Тебе числа и меры нет!
Затем появляется человек ("я") и в процессе рассуждения и сравнения, в котором участвуют "сердце" и "руки", возникает итог:
А я перед тобой - ничто.
...................
Ничто! - Но ты во мне сияешь.
...................
Я есмь - конечно, есть и ты!
Это утверждение уже многого стоит: человек не одинок, есть Тот, к кому можно прильнуть душой:
Ты есть - и я уж не ничто!
Через мгновение обрадованная душа устремляется к нему и восклицает:
Твоё созданье я, создатель!
И вопрос смысла жизни решается на глубинном уровне - уровне чувств неожиданно быстро и ясно:
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! - в бессмертие твоё.
Эти три державинские строчки способны произвести революцию в человеческом сознании. Потрясшие современников, они, возможно, найдут отклик в умах будущих поколений и послужат материалом для научного обоснования существования Бога. Нельзя умалять роль поэзии Державина в решении вечных человеческих вопросов: что есть человек и что есть Бог.
Как символ целой эпохи в литературе, как генератор идей для будущихх поколений, как несломленный созидатель, он является образцом человека для каждого из нас. Не быть похожим на Державина-поэта, но быть похожим на Державина-гражданина - вот та этическая планка, к которой следует стремиться. Вся его жизнь может быть оправдана перед лицом вечности его "Признанием":
Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид,
Я любил чистосердечье,
Думал нравится лишь им,
Ум и сердце человечье
Были гением моим.
Если я блистал восторгом,
С струн моих огонь летел,
Не собой блистал я - богом;
Вне себя я бога пел...
1807 г.
Он достиг высот на многих поприщах. Преодолел путь от безвестного солдата до министра юстиции, от рядового "бумагомараки" до блистательного поэта. Осознать величину его гения, наверное, трудно. Но вполне по силам - достичь чего-то в жизни, имея его образцом. Он никогда не шёл против Бога в себе, что позволило ему до последних дней оставаться счастливым семьянином, признанным своей эпохой поэтом и общественным деятелем, просто человеком, прожившим свою жизнь не зря.

Поэзия Г.Р. Державина – одно из самых значительных явлений в русской литературе ХVIII века. Поэтический диапазон Державина необыкновенно широк. В его творчестве создается образ достойного гражданина и просвещенного правителя, сатирически обличаются высокопоставленные чиновники, утверждаются идеалы патриотизма и служения отечеству, прославляется героизм русских воинов. Во всем он поэт со своим лицом, со своей программой, со своей правдой. Он смело идет на разрушение привычных уже для его времени норм классицизма и создает свою особую поэтическую систему.

Но, разумеется, не только общественно-политические проблемы волновали поэта, не только о сильных мира сего, о важнейших государственных вопросах его стихи, и не только в этом сказалось его новаторство. Поистине сама жизнь во всем ее разнообразии и богатстве входит в художественный мир Державина. Особенно в позднем творчестве он все чаще задумывается о глубинных основах бытия.

Чтобы до конца понять Державина, нужно обратиться к его философским раздумьям о мире и человеке. Для этого попробуем внимательно прочитать стихотворение, названное словом, которое, если верить «Запискам» Державина, было первым произнесенным мальчиком Гаврилой, когда ему исполнился всего лишь год, – это «Бог».

Философская ода «Бог», которая создавалась в 1780–1784 годах, определяет основы миросозерцания поэта, его представления о мироздании и человеке как составной его части.

Ко времени создания этого своеобразного поэтического манифеста Державину было уже 41 год. Прожитая жизнь и многолетний опыт творчества послужили ему опорой для создания этого важнейшего его произведения.

Даже если собрать все, что сказано в мировой поэзии о Боге, эта ода будет заметной, если не лучшей. Безусловно, создавая свою оду, Державин опирался на богатый опыт мировой литературы, особенно на библейские псалмы Давида. Но в его произведении отразились и традиции отечественной литературы, осмысливающей философские проблемы, – это были духовные оды Ломоносова «Вечернее» и «Утреннее размышление о Божьем величестве». В своем «Утреннем размышлении…» Ломоносов пишет:

От мрачной ночи свободились

Поля, бугры, моря и лес,

И взору нашему открылись,

Исполнены твоих чудес.

Там всякая взывает плоть:

«Велик Зиждитель наш Господь!»

В державинской оде мы также слышим хвалу величию Божьего творения:

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий –

Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны,

От света твоего рожденны,

Исследовать судеб твоих:

Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,

В твоем величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг.

В то же время именно по сравнению с духовными одами Ломоносова державинская ода выглядит особенно оригинальной как по мысли, так и по форме. Ведь мысль, чувство, воображение поэта обращены не только к Божьему миру, но и вглубь души:

Но ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт;

Во мне себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

У Ломоносова в его одах «Вечернее» и «Утреннее размышление о Божьем величестве» человек – творец и исследователь, титан-первооткрыватель:

Но где ж, натура, твой закон?

С полночных стран встает заря!

Не солнце ль ставит там свой трон?

Не льдисты ль мещут огнь моря?

Се хладный пламень нас покрыл!

Се в ночь на землю день вступил!

В державинской оде – человек постигает загадку своей природы и таким путем открывает для себя весь внешний Божий мир и самого Творца:

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей ты телесных,

Где начал ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества,

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь – я раб – я червь – я Бог!

В оде Державина человек оказывается противоречив по своей природе: он не только «умом повелевает громам», но и «телом истлевает в прахе»; он не только «царь» и «Бог», но также «червь» и «раб».

Ломоносов хочет проникнуть за грань непознанного:

Творец, покрытому мне тьмою

Простри премудрости лучи,

И, что угодно пред Тобою,

Всегда творити научи.

Державин готов принять Бога и Человека в их естественной данности, где соединено материальное и духовное, временное и вечное, высокое и низкое, индивидуальное и всеобщее:

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! – в бессмертие твое.

Державин не разгадывает тайну такого соединения – он ее обнаруживает опытом и воображением, осознает мыслью и чувствует сердцем. Вот почему он не просто изливает стихами религиозный восторг не просто философствует, а «в сердечной простоте беседует о Боге».

И оказывается, что, если собрать в душе все, что мы уже знаем о Боге и о себе, этого достаточно для ответа на важнейшие вопросы жизни. Материальное, временное, ничтожное – лишь форма проявления великого, вечного и духовного. Таков Бог – таков и человек, отражающий Бога в себе, «как солнце в малой капле вод». А потому так высока должна быть и самооценка человека, и его требования к самому себе. Этому учат нас великие русские поэты-философы, среди которых Ломоносов и Державин по праву занимают свое место.

Державин в 1770-х -1780-х гг. создавал философские и торжественные оды. Первой удачной одой поэта было величественное размышление о жизни и смер

Державин в 1770-х -1780-х гг. создавал философские и
торжественные оды.
Первой удачной одой поэта было величественное
размышление о жизни и смерти - ода «На смерть князя
Мещерского» (1779). В 1780 г. Державин пишет
философскую оду «Бог», а в 1782 г. – торжественную
оду «Фелица». В ней поэт представил Екатерину II не
только как государственное лицо, но и как человека.
Необычным был и стиль оды: высокий штиль
сочетается в оде со средним и даже низким штилем.
В конце 1780-х гг. в лирике Державина возникают
гражданские и сатирические стихи. Одно из них – одасатира «Властителям и судиям».

В. Ходасевич: «В борьбе за закон у Державина не было опоры ни в обществе, ни в самом правительстве. Законы писались даже усиленно, но как-то с

В. Ходасевич:
«В борьбе за закон у Державина не было опоры ни в обществе, ни
в самом правительстве. Законы писались даже усиленно, но как-то
само собой подразумевалось, что исполняться они должны лишь
до известной степени и по мере надобности (преимущественно
дворянской). Не отрицалось, что законы гораздо лучше исполнять,
нежели не исполнять. Но одному лишь Державину их
неисполнение казалось чем-то чудовищным. Нарушителей закона
никто прямо не поощрял, но и карать их у власти охоты не было.
Державин этого не хотел взять в толк. Кидаясь на борьбу с
нарушителями закона, он всякий раз был уверен, что "щит
Екатерины" делает его неуязвимым. Отчасти оно так и было. Но тот же щит покрывал и его врагов. Выходило, что Минерва
Российская равно благоволит и к правым, и к виноватым, и к
добрым, и к злым. Почему? Вот загадка, которой Державин не
только еще не решил, но и не поставил перед собою открыто».

Державин добился того, что эти стихи, которых не решались печатать в их прежнем виде, были напечатаны в новом, более резком. Ссылка на подраж

Державин добился того, что эти стихи, которых не
решались печатать в их прежнем виде, были
напечатаны в новом, более резком. Ссылка на
подражание псалму могла бы служить надежным
прикрытием, но Державин зачеркнул старое заглавие
"Псалом 81" и сделал новое, свое собственное:
"Властителям и судиям". Такова была его прямота: он
знал, что пьеса возникла в сущности не из чтения
Библии, но из созерцания России.

Псалом 81. Бог встал в сонме богов и произнес суд. Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедном

Псалом 81.
Бог встал в сонме богов и произнес суд.
Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие
нечестивым?
Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте
справедливость.
Избавляйте бедного и нищего, исторгайте его из руки нечестивых.
Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли
колеблются.
Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы.
Но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей.
Восстань, Боже, суди землю; ибо Ты наследуешь все народы.

Властитель, не опирающийся на народную любовь, в сущности безвластен. Во-вторых, что он и не царь, а тиран, захватчик власти, которого можно с

Властитель, не опирающийся на народную любовь, в сущности
безвластен. Во-вторых, что он и не царь, а тиран, захватчик
власти, которого можно согнать с престола, не совершая никакого
святотатства. Следовательно, царя от тирана отличает не
помазание, а любовь народа. Только эта любовь и есть истинное
помазание. Таким образом, не только опорой, но и самым
источником царской власти становится народ.
Под словом народ он склонен был разуметь всю нацию, и это ему
удавалось, пока шла речь о делах военных или дипломатических,
пока русский народ противополагался какому-нибудь иному. Но
лишь только взор Державина обращался во глубину страны,
непосредственное чувство тотчас побуждало его звать народом
лишь обездоленную, бесправную часть нации. Дело однако шло
вовсе не об одном крестьянстве: бедный дворянин, вотще ищущий
суда и управы на богатого соседа, или мелкий чиновник,
прижимаемый крупным, в глазах Державина были такими же
представителями народа, как и крестьянин, страждущий от
произвола помещичьего. Словом, так выходило, что кто страждет,
тот и принадлежит к народу; царь же народный - защита и Покров
всего слабого и угнетаемого от всего сильного и угнетающего.

ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ Восстал всевышний бог, да судит Земных богов во сонме их; Доколе, рек, доколь вам будет Щадить неправедных и злых? Ваш д

ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ
Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных.
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Не внемлют! видят - и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья, Но вы, как я подобно, страстны, И так же смертны, как и я. И вы подобно так падете, Как с др

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царем земли!
1780(?)

Квинт Гораций Флакк (65 – 8 г. до н. э) Я воздвиг монумент. Меди прочнее он, Вечных он пирамид несокрушимее, И не злой Аквилон, ни беспощадный до

Квинт Гораций Флакк (65 – 8 г. до н. э)
Я воздвиг монумент. Меди прочнее он,
Вечных он пирамид несокрушимее,
И не злой Аквилон, ни беспощадный дождь
Не разрушат теперь даже века его.
Год за годом пройдет, сменится счет эпох,
Но не весь я умру, частью пребуду жив,
Помнить будут меня, не забывать, пока
Древний славя обряд, в Капитолийский храм
С чистой девой всходить будет верховный жрец.
Там, где бурно кипит Ауфида пенный ток,
Там, где царствовал Давн в скудной дождем земле,
Всюду буду я чтим, бывший никем стал всем!
Ибо первый сумел на Италийский лад
Эолийскую песнь переложить стихом.
Гордым взором окинь мой, Мельпомена, труд
И чело увенчай лавром Дельфийским мне.

10. ПАМЯТНИК Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид; Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный, И времени

полет его не сокрушит.
Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

11. Что первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Фелицы возгласить, В сердечной простоте беседовать о боге И истину царям с улы

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
1795

12. Написав оду в 1782 г., Державин не решился напечатать ее, опасаясь мести знатных вельмож, изображенных в сатирическом плане. Случайно ода попа

Написав оду в 1782 г., Державин не решился напечатать ее,
опасаясь мести знатных вельмож, изображенных в
сатирическом плане. Случайно ода попала в руки одному
хорошему знакомому Державина, советнику при директоре
Академии наук, литератору, деятелю в области народного
образования, впоследствии министру Осипу Петровичу
Козодавлеву (нач. 1750-х гг.- 1819), который стал показывать
ее разным лицам и в том числе познакомил с ней княгиню Е. Р.
Дашкову, назначенную с 1783 г. директором Академии наук.
Дашковой ода понравилась, и, когда в мае 1783 г. было
предпринято издание «Собеседника», решено было открыть
первый номер «Фелицей». Издание «Собеседника» было
обусловлено усилением борьбы Екатерины с дворянской
оппозицией, стремлением императрицы «использовать
журналистику в качестве средства воздействия на умы».

13. Державин получил в подарок от императрицы золотую табакерку с 500 червонцев и был лично представлен ей. Высокие достоинства оды принесли ей

Державин получил в подарок от императрицы золотую
табакерку с 500 червонцев и был лично представлен ей.
Высокие достоинства оды принесли ей успех в кругах
наиболее передовых современников, широкую по тому
времени популярность.
Само имя «Фелица» Державин взял из «Сказки о царевиче
Хлоре», написанной Екатериной II для своего внука
Александра (1781). Имя это образовано Екатериной от
латинских слов «felix» - «счастливый», «felicitas» -
«счастье».
«Мурзой именовал себя автор потому, ...что произошел он от
татарского племени; а императрицу - Фелицею и киргизскою
царевною для того, что покойная императрица сочинила
сказку под именем Царевича Хлора, которого Фелица, то есть
богиня блаженства, сопровождала на гору, где роза без шипов
цветет».

14. ФЕЛИЦА (…) Подай, Фелица! наставленье: Как пышно и правдиво жить, Как укрощать страстей волненье И счастливым на свете быть? Меня твой голос

ФЕЛИЦА
(…)
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.

15. Мурзам твоим не подражая, Почасту ходишь ты пешком, И пища самая простая Бывает за твоим столом; Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред

налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духаам- в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на Восток;
Но кротости ходя стезею,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.

16. Мурзам твоим не подражая- т. е. придворным, вельможам. Слово «мурза» употребляет Державин в двух планах: он подразумевает себя и любого вел

Мурзам твоим не подражая- т. е. придворным, вельможам. Слово
«мурза» употребляет Державин в двух планах: он подразумевает себя
и любого вельможу.
Читаешь, пишешь пред налоем - Державин имеет в виду
законодательную деятельность императрицы. Налой (устар.,
простореч.), точнее «аналой» (церк.) - высокий столик с покатым
верхом, на который в церкви кладут иконы или книги. Здесь
употреблено в смысле «столик», «конторка».
Коня парнаска не седлаешь - Екатерина не умела писать стихов. Арии
и стихи для ее литературных сочинений писали ее статс-секретари
Елагин, Храповицкий и др.
К духам в собранье не въезжаешь, Не ходишь с трона на Восток - т.
е. не посещаешь масонских лож, собраний. Екатерина называла
масонов «сектой духов». «Востоками» назывались иногда масонские
ложи. Масоны в 80-х гг. XVIII в. - члены организаций («лож»),
исповедовавших мистико-моралистическое учение и находившихся в
оппозиции екатерининскому правительству.

17. А я, проспавши до полудни, Курю табак и кофе пью; Преобращая в праздник будни, Кружу в химерах мысль мою: То плен от персов похищаю, То стрелы

А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И всё на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.

18. Или средь рощицы прекрасной В беседке, где фонтан шумит, При звоне арфы сладкогласной, Где ветерок едва дышит, Где всё мне роскошь представл

Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где всё мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Или великолепным цугом
В карете английской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.

19. Или музы́кой и певцами, Органом и волынкой вдруг, Или кулачными бойцами И пляской веселю мой дух; Или, о всех делах заботу Оставя, езжу на охо

Или музыакой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.

20. А я, проспавши до полудни и т. д. «Относится к прихотливому нраву князя Потемкина, как и все три нижеследующие куплеты, который то собирался

А я, проспавши до полудни и т. д. «Относится к прихотливому нраву князя
Потемкина, как и все три нижеследующие куплеты, который то собирался на
войну, то упражнялся в нарядах, в пирах и всякого рода роскошах» (Об. Д.,
598).
Цуг - упряжка в четыре или шесть лошадей попарно. Право езды цугом было
привилегией высшего дворянства.
Лечу на резвом бегуне. Это относится также к Потемкину, но «более к гр. Ал. Гр.
Орлову, который был охотник до скачки лошадиной» (Об. Д., 598). На конных
заводах Орлова было выведено несколько новых пород лошадей, из которых
наиболее известна порода знаменитых «орловских рысаков».
Или кулачными бойцами - также относится к А. Г. Орлову.
И забавляюсь лаем псов - относится к П. И. Панину, который любил псовую
охоту (Об. Д., 598).
Я тешусь по ночам рогами и т. д. «Относится к Семену Кирилловичу
Нарышкину, бывшему тогда егермейстером, который первый завел роговую
музыку».
Полкана и Бову читаю. «Относится до кн. Вяземского, любившего читать
романы (которые часто автор, служа у него в команде, перед ним читывал, и
случалось, что тот и другой дремали и не понимали ничего) - Полкана и Бову
и известные старинные русские повести» (Об. Д., 599).

21. Таков, Фелица, я развратен! Но на меня весь свет похож. Кто сколько мудростью ни знатен, Но всякий человек есть ложь. Не ходим света мы путями,

Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.

22. Едина ты лишь не обидишь, Не оскорбляешь никого, Дурачествы сквозь пальцы видишь, Лишь зла не терпишь одного; Проступки снисхожденьем прави

Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле, -
Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
(…)
Слух иадет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.

23. Неслыханное также дело, Достойное тебя! одной, Что будто ты народу смело О всем, и въявь и под рукой, И знать и мыслить позволяешь, И о себе не

Неслыханное также дело,
Достойное тебя! одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам
Всегда склоняешься простить.
Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирный,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.

24. Там с именем Фелицы можно В строке описку поскоблить, Или портрет неосторожно Ее на землю уронить, Там свадеб шутовских не парят, В ледовых

Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить,
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.

25. Что отреклась и мудрой слыть. Екатерина II с наигранной скромностью отклонила от себя титулы «Великой», «Премудрой», «Матери отечества», ко

Что отреклась и мудрой слыть. Екатерина II с наигранной
скромностью отклонила от себя титулы «Великой», «Премудрой»,
«Матери отечества», которые были поднесены ей в 1767 г. Сенатом и
Комиссией по выработке проекта нового уложения; так же она
поступила и в 1779 г., когда петербургское дворянство предложило
принять ей титул «Великой».
И знать и мыслить позволяешь. В «Наказе» Екатерины II,
составленном ею для Комиссии по выработке проекта нового
уложения и являвшемся компиляцией из сочинений Монтескье и
других философов-просветителей XVIII в., действительно есть ряд
статей, кратким изложением которых является эта строфа. Однако
недаром Пушкин назвал «Наказ» «лицемерным»: до нас дошло
огромное количество «дел» людей, арестованных Тайной
экспедицией именно по обвинению «в говорении» «неприличных»,
«поносных» и пр. слов по адресу императрицы, наследника
престола, кн. Потемкина и пр. Почти все эти люди были жестоко
пытаемы «кнутобойцей» Шешковским и сурово наказаны секретными
судами.
.

26. Там можно пошептать в беседах и т. д. и следующая строфа - изображение жестоких законов и нравов при дворе императрицы Анны Иоанновны. Как о

Там можно пошептать в беседах и т. д. и следующая строфа -
изображение жестоких законов и нравов при дворе императрицы
Анны Иоанновны. Как отмечает Державин (Об. Д., 599-600),
существовали законы, согласно которым два человека,
перешептывавшиеся между собой, считались злоумышленниками
против императрицы или государства; не выпивший большого
бокала вина, «за здравие царицы подносимого», уронивший
нечаянно монету с ее изображением подозревались в злом умысле и
попадали в Тайную канцелярию. Описка, поправка, подскабливание,
ошибка в императорском титуле влекли за собой наказание плетьми,
равно как и перенос титула с одной строки на другую. При дворе
широко распространены были грубые шутовские «забавы» вроде
известной свадьбы князя Голицына, бывшего при дворе шутом, для
которой был выстроен «ледяной дом»; титулованные шуты
усаживались в лукошки и клохтали курицами и т. д

27. Фелицы слава, слава бога, Который брани усмирил; Который сира и убога Покрыл, одел и накормил; Который оком лучезарным Шутам, трусам, неблаго

Фелицы слава, слава бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.
Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает,
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;

28. Который брани усмирил и т. д. «Сей куплет относится на мирное тогдашнее время, по окончании первой турецкой войны (1768-1774 гг. - В. З.) в России

Который брани усмирил и т. д. «Сей куплет относится на мирное
тогдашнее время, по окончании первой турецкой войны (1768-1774
гг. - В. З.) в России процветавшее, когда многие человеколюбивые
сделаны были императрицею учреждения, как то: воспитательный
дом, больницы и прочие» (Об. Д., 600).
Который даровал свободу и т. д. Державин перечисляет некоторые
законы, изданные Екатериной II, которые были выгодны дворянампомещикам и купцам: она подтвердила данное Петром III дворянам
разрешение совершать заграничные путешествия; разрешила
помещикам разрабатывать рудные месторождения в их владениях в
собственную пользу; сняла запрещение рубить лес на своих землях
без контроля власти; «позволила свободное плавание по морям и
рекам для торговли» (Об. Д., 600) и т. д.

29. Которого закон, десница Дают и милости и суд. - Вещай, премудрая Фелица! Где отличен от честных плут? Где старость по миру не бродит? Заслуга

Которого закон, десница
Дают и милости и суд. -
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют?
У трона разве твоего!